Глава 3

1."Bhante nāgasena, sabbeva bodhisattā puttadāraṃ denti, udāhu vessantareneva raññā puttadāraṃ dinna"nti?

‘Venerable Nāgasena, do all the Bodisats give away their wives and children, or was it only Vessantara the king who did so?’

Почтенный Нагасена, все ли бодхисаттвы отдают детей и жену, или же только царь Вессантара отдал своих детей и жену739?

"Sabbepi, mahārāja, bodhisattā puttadāraṃ denti, na vessantareneva raññā puttadāraṃ dinna"nti.

‘All of them do so, not Vessantara only.’

– Все бодхисаттвы отдают детей и жену, государь; не один только царь Вессантара отдал своих детей и жену.

"Api ca kho, bhante nāgasena, tesaṃ anumatena dentī"ti.

‘Do they then give them away with their own consent?’

– Но были ли они согласны, почтенный, чтобы их отдали?

"Bhariyā, mahārāja, anumatā, dārakā pana bālatāya vilapiṃsu [lālapiṃsu (sī. pī.)], yadi te atthato jāneyyuṃ, tepi anumodeyyuṃ, na te vilapeyyu"nti.

‘The wife, O king, was a consenting party. But the children, by reason of their tender age, lamented. Had they thoroughly understood, they too would have approved.’

– Жена была согласна, государь, а детки по глупости плакали. Если бы они по-настоящему поняли, то и они бы одобряли, не стали бы жаловаться.

"Dukkaraṃ, bhante nāgasena, bodhisattena kataṃ, yaṃ so attano orase piye putte brāhmaṇassa dāsatthāya adāsi.

‘A hard thing, Nāgasena, was it that the Bodisat carried out, in that he gave away his own children, his only ones, dearly beloved, into slavery to the Brahman.

– Трудное же бодхисаттва дело сделал, почтенный Нагасена: родных, любимых своих деток отдал брахману в рабство.

"Idampi dutiyaṃ dukkarato dukkarataraṃ, yaṃ so attano orase piye putte bālake taruṇake latāya bandhitvā tena brāhmaṇena latāya anumajjīyante disvā ajjhupekkhi.

And this second action was harder still, that he bound his own children, his only ones, and dearly beloved, young and tender though they were, with the jungle rope, and then, when he saw them being dragged along by the Brahman—their hands bruised by the creeper—yet could look on at the sight.

А второе и того трудного труднее: стерпел, когда родных, любимых его деток, нежных, слабеньких, связанных лианой, брахман стегал лианой у него на глазах.

"Idampi tatiyaṃ dukkarato dukkarataraṃ, yaṃ so sakena balena bandhanā muccitvā āgate dārake sārajjamupagate punadeva latāya bandhitvā adāsi.

And this third action was even harder still, that when his boy ran back to him, after loosing the bonds by his own exertion, then he bound him again with the jungle rope and again gave him away.

А третье и того трудного труднее: когда детки его сами развязали путы и, робея, прибежали к нему, он снова связал их лианой и отдал брахману.

"Idampi catutthaṃ dukkarato dukkarataraṃ, yaṃ so dārake 'ayaṃ kho, tāta, yakkho khādituṃ neti amhe'ti vilapante 'mā bhāyitthā'ti na assāsesi.

And this fourth action was even harder still, that when the children, weeping, cried: “Father dear, this ogre is leading us away to eat us! ” he should have appeased them by saying: “Don’t be afraid.”

А четвертое и того трудного труднее: когда детки его жалобно кричали: «Батюшка, это же якша, он нас съест!» – он не ободрил их и не успокоил.

"Idampi pañcamaṃ dukkarato dukkarataraṃ, yaṃ so jālissa kumārassa rudamānassa pādesu nipatitvā 'alaṃ, tāta, kaṇhājinaṃ nivattehi, ahameva gacchāmi yakkhena saha, khādatu maṃ yakkho'ti yācamānassa evaṃ na sampaṭicchi.

And this fifth action was even harder still, that when the prince, Jāli, fell weeping at his feet, and besought him, saying: “Be satisfied, father dear, only keep Kaṇhāginā (his little sister). I will go away with the ogre. Let him eat me! "—that even then he would not yield.

А пятое и того трудного труднее: когда сын его, царевич Джалий, со слезами на глазах повалился ему в ноги, умоляя его: «Батюшка, сестру Кришнаджину вороти хотя бы, пойду уж я с якшей один, пусть ест меня якша!» – он и то не согласился.

"Idampi chaṭṭhaṃ dukkarato dukkarataraṃ, yaṃ so jālissa kumārassa 'pāsāṇasamaṃ nūna te, tāta, hadayaṃ, yaṃ tvaṃ amhākaṃ dukkhitānaṃ pekkhamāno nimmanussake brahāraññe yakkhena nīyamāne na nivāresī'ti vilapamānassa kāruññaṃ nākāsi.

And this sixth action was even harder still, that when the boy Jāli, lamenting, exclaimed: “Have you a heart of stone then, father, that you can look upon us, miserable, being led away by the ogre into the dense and haunted jungle, and not call us back? "—that he still had no pity.

А шестое и того трудного труднее: когда царевич Джалий жалобно кричал ему: «Видно, сердце у тебя, батюшка, что камень! Как же ты попускаешь, что нас, несчастных, якша уводит в дремучий, безлюдный лес!» – он не сжалился.

"Idampi sattamaṃ dukkarato dukkarataraṃ, yaṃ tassa ruḷaruḷassa bhīmabhīmassa nīte dārake adassanaṃ gamite na phali hadayaṃ satadhā vā sahassadhā vā, puññakāmena manujena kiṃ paradukkhāpanena, nanu nāma sakadānaṃ dātabbaṃ hotī"ti?

And this seventh action was even harder still, that when his children were thus led away to nameless horrors until they passed gradually to their bitter fate, out of sight—that then his heart did not break, utterly break! What, pray, has the man who seeks to gain merit to do with bringing sorrow on others! Should he not rather give himself away?’

А седьмое и того трудного труднее: когда детки его, горько плачущие, смертно тоскующие, были уведены и скрылись с глаз его, не разорвалось его сердце на сто, на тысячу частей. Как может причинять страдания другим человек, стремящийся к благу? Разве не следовало вместо детей отдать самого себя?

"Dukkarassa, mahārāja, katattā bodhisattassa kittisaddo dasasahassiyā lokadhātuyā sadevamanussesu abbhuggato, devā devabhavane pakittenti, asurā asurabhavane pakittenti, garuḷā garuḷabhavane pakittenti, nāgā nāgabhavane pakittenti, yakkhā yakkhabhavane pakittenti, anupubbena tassa kittisaddo paramparāya ajjetarahi idha amhākaṃ samayaṃ anuppatto, taṃ mayaṃ dānaṃ pakittentā vikopentā nisinnā sudinnaṃ, udāhu duddinnanti.

‘It is because what he did, O king, was so difficult, that the sound of the fame of the Bodisat was spread abroad among gods and men through the ten thousand world systems— that the gods exalt him in heaven; and the Titans in the Titan-world, and the Garudas in their abodes, and the Nāgas in the Nāga-world, and the Yakshas where they dwell—that through the ages the reputation of this his glory has been handed down by successive tradition—till now, to-day, it has reached to this meeting of ours, at which we sitting are, forsooth, disparaging and casting a slur on that gift, debating whether it were well given or ill!

– О трудном этом деле, сделанном бодхисаттвой, добрая слава вознеслась, государь, в десятитысячной мировой сфере среди богов и людей: в обители богов боги славили, в обители асуров асуры славили, в обители гарудов гаруды славили, в обители драконов драконы славили, в обители якшей якши славили; так, передаваясь своим чередом по наследству, дошла эта добрая слава теперь и до нынешних времен. Вот и сидим мы, рассуждаем, ославляем да охаиваем: «Хорошо он поступил, что отдал, или дурно?»

So kho panāyaṃ, mahārāja, kittisaddo nipuṇānaṃ viññūnaṃ vidūnaṃ vibhāvīnaṃ bodhisattānaṃ dasa guṇe anudassati.

But that high praise, O king, shows forth the ten great qualities of the intelligent, and wise, and able, and subtle-minded Bodisats.

А ведь эта добрая слава, государь, проявляет десять достоинств искусных, знающих, понимающих, разумных бодхисаттв,

Katame dasa?

And what are the ten?

вот какие:

Agedhatā nirālayatā cāgo pahānaṃ apunarāvattitā sukhumatā mahantatā duranubodhatā dullabhatā asadisatā buddhadhammassa, so kho panāyaṃ, mahārāja, kittisaddo nipuṇānaṃ viññūnaṃ vidūnaṃ vibhāvīnaṃ bodhisattānaṃ ime dasa guṇe anudassatī"ti.

Freedom from greed, the not clinging (to any worldly aim), self-sacrifice, renunciation, the never turning back again (to the lower state), the equal delicacy and greatness, the incomprehensibility, the rarity, and the peerlessness of Buddhahood. In all these respects is it that the fame of that giving shows forth the great qualities of the Bodisats.’

неалчность, безуютность, отдачу, оставление, бесповоротность, тонкость, величие, труднопостижимость, редкость, несравненность Учения Просветленных. Вот такие десять достоинств искусных, знающих, понимающих, разумных бодхисаттв, государь, проявляет эта добрая слава.

"Bhante nāgasena, yo paraṃ dukkhāpetvā dānaṃ deti, api nu taṃ dānaṃ sukhavipākaṃ hoti saggasaṃvattanika"nti?

‘What, venerable Nāgasena? he who gives gifts in such a way as to bring sorrow upon others—does that giving of his bring forth fruit in happiness, does it lead to rebirth in states of bliss?’

– Почтенный Нагасена, если некто приносит дар, доставляя при этом другому тяготы, то будут ли от такого дара благие плоды, приведет ли он на небеса?

"Āma, mahārāja, kiṃ vattabba"nti.

‘Yes, O king. What can be said (to the contrary)?’

– Да, государь, конечно.

"Iṅgha, bhante nāgasena, kāraṇaṃ upadassehī"ti.

‘I pray you, Nāgasena, give me a reason for this.’

– Пожалуйста, почтенный Нагасена, приведи обоснование этому.

"Idha, mahārāja, koci samaṇo vā brāhmaṇo vā sīlavā hoti kalyāṇadhammo, so bhaveyya pakkhahato vā pīṭhasappī vā aññataraṃ vā byādhiṃ āpanno, tamenaṃ yo koci puññakāmo yānaṃ āropetvā patthitaṃ desamanupāpeyya, api nu kho, mahārāja, tassa purisassa tatonidānaṃ kiñci sukhaṃ nibbatteyya saggasaṃvattanikaṃ taṃ kamma"nti?

‘Suppose, O king, there were some virtuous Samaṇa or Brahman, of high character, and he were paralysed, or a cripple, or suffering from some disease or other, and some man desirous of merit were to have him put into a carriage, and taken to the place he wished to go to. Would happiness accrue to that man by reason thereof, would that be an act leading to rebirth in states of bliss?’

– Представь, государь, что есть некий праведный, добродетельный шраман или брахман и он расслаблен, или калека, или болен каким-то недугом. Некий желающий обрести заслуги человек доставит его в повозке туда, куда тому было нужно. Скажи, государь, придет ли к этому человеку благодаря такому поступку счастье, приведет ли такое деяние на небеса?

"Āma, bhante, kiṃ vattabbaṃ?

‘Yes, Sir. What can be said (to the contrary)?

– Да, почтенный, конечно.

Hatthiyānaṃ vā so, bhante, puriso labheyya assayānaṃ vā rathayānaṃ vā, thale thalayānaṃ jale jalayānaṃ devesu devayānaṃ manussesu manussayānaṃ, tadanucchavikaṃ tadanulomikaṃ bhave bhave nibbatteyya, tadanucchavikāni tadanulomikāni cassa sukhāni nibbatteyyuṃ, sugatito sugatiṃ gaccheyya, teneva kammābhisandena iddhiyānaṃ abhiruyha patthitaṃ nibbānanagaraṃ pāpuṇeyyā"ti.

That man would thereby acquire a trained elephant, or a riding-horse, or a bullock-carriage, on land a land-vehicle and on water a water-vehicle, in heaven a vehicle of the gods and on earth one that men could use—from birth to birth there would accrue to him that which in each would be appropriate and fit—and joys appropriate would come to him, and he would pass from state to state of bliss, and by the efficacy of that act mounting on the vehicle of Iddhi he would arrive at the longed-for goal, the city of Nirvāṇa itself.’

Такой человек получит выездного слона, или выездного коня, или выездную колесницу, почтенный; на суше он получит сухопутное средство передвижения, на воде – водное, среди богов – божественное, среди людей – человеческое; это деяние будет влиять на его последующие существования и проявляться в них, и блага будут к нему приходить благодаря этому. Он будет переходить из одного благого удела в другой; благодаря этому деянию он сможет взойти на колесницу сверхобычных сил и добраться до желанного града нирваны.

"Tena hi, mahārāja, paradukkhāpanena dinnadānaṃ sukhavipākaṃ hoti saggasaṃvattanikaṃ, yaṃ so puriso balībadde dukkhāpetvā evarūpaṃ sukhaṃ anubhavati.

‘But then, O king, a gift given in such a way as to bring sorrow upon others does bring forth fruit in happiness, does lead to rebirth in states of bliss —inasmuch as that man by putting the cart-bullocks to pain would attain such bliss.

– Стало быть, государь, если дар принесен с доставлением тягот кому-то другому, то от такого дара будут благие плоды и он приведет на небеса, раз этот человек обретет подобное счастье, притом что доставил тяготы волам.

"Aparampi, mahārāja, uttariṃ kāraṇaṃ suṇohi, yathā paradukkhāpanena dinnadānaṃ sukhavipākaṃ hoti saggasaṃvattanikaṃ.

‘And hear another reason, O king, for the same thing.

Слушай дальше, государь, еще обоснование, каким образом от дара, принесенного с доставлением другому тягот, бывают благие плоды и он приводит на небеса.

Idha, mahārāja, yo koci rājā janapadato dhammikaṃ baliṃ uddharāpetvā āṇāpavattanena dānaṃ dadeyya, api nu kho so, mahārāja, rājā tatonidānaṃ kiñci sukhaṃ anubhaveyya saggasaṃvattanikaṃ taṃ dāna"nti?

Suppose some monarch were to raise from his subjects a righteous tax, and then by the issue of a command were to bestow thereout a gift, would that monarch, O king, enjoy any happiness on that account, would that be a gift leading to rebirth in states of bliss

Допустим, государь, что некий царь собрал в согласии с дхармой налог с подданных, а затем повелел принести из собранных средств дары. Скажи, государь, придет ли к этому царю благодаря такому поступку счастье, приведет ли его этот дар на небеса?

"Āma, bhante, kiṃ vattabbaṃ, tatonidānaṃ so, bhante, rājā uttariṃ anekasatasahassaguṇaṃ labheyya.

‘Certainly, Sir. What can be said against it? On that account the monarch would receive a hundred thousandfold,

– Да, почтенный, конечно. Благодаря такому поступку этот царь обретет многие сотни тысяч достоинств, почтенный.

Rājūnaṃ atirājā bhaveyya, devānaṃ atidevo bhaveyya, brahmānaṃ atibrahmā bhaveyya, samaṇānaṃ atisamaṇo bhaveyya, brāhmaṇānaṃ atibrāhmaṇo bhaveyya, arahantānaṃ atiarahā [atiarahanto (syā. ka.)] bhaveyyā"ti.

he might become a king of kings, a god above the gods, or Brahmā lord of the Brahmā gods, or a chief among the Samanas, or a leader of the Brahmans, or the most excellent among the Arahats.’

Он среди царей сверхцарем станет, среди небожителей сверхнебожителем станет, среди обитателей миров Брахмы сверхбрахмой станет, среди шраманов сверхшраманом станет, среди брахманов сверхбрахманом станет.

"Tena hi, mahārāja, paradukkhāpanena dinnadānaṃ sukhavipākaṃ hoti saggasaṃvattanikaṃ, yaṃ so rājā balinā janaṃ pīḷetvā dinnadānena evarūpaṃ uttariṃ yasasukhaṃ anubhavatī"ti.

‘Then, O king, a gift given in such a way as to bring sorrow upon others does bring forth fruit in happiness, does lead to rebirth in states of bliss—inasmuch as that monarch by giving as a gift what was gained by harassing his people with taxation would enjoy such exceeding fame and glory.’

– Стало быть, государь, если дар принесен с доставлением другому тягот, то от такого дара будут благие плоды и он приведет на небеса, раз этот царь обретёт подобное великое счастье и почёт, притом что прижал своих подданных налогом.

"Atidānaṃ, bhante nāgasena, vessantarena raññā dinnaṃ, yaṃ so sakaṃ bhariyaṃ parassa bhariyatthāya adāsi, sake orase putte brāhmaṇassa dāsatthāya adāsi, atidānaṃ nāma, bhante nāgasena, loke vidūhi ninditaṃ garahitaṃ, yathā nāma, bhante nāgasena, atibhārena sakaṭassa akkho bhijjati, atibhārena nāvā osīdati, atibhuttena bhojanaṃ visamaṃ pariṇamati, ativassena dhaññaṃ vinassati, atidānena bhogakkhayaṃ upeti, atitāpena pathavī upaḍayhati, atirāgena ummattako hoti, atidosena vajjho hoti, atimohena anayaṃ āpajjati, atilobhena coraggahaṇamupagacchati, atibhayena nirujjhati, atipūrena nadī uttarati, ativātena asani patati, atiagginā odanaṃ uttarati, atisañcaraṇena na ciraṃ jīvati.

‘But, venerable Nāgasena, what was given by Vessantara the king was an excessive gift; in that he gave his own wife as wife to another man, and his own children, his only ones, into slavery to a Brahman. And excessive giving is by the wise in the world held worthy of censure and of blame. Just, Nāgasena, as under too much weight the axle-tree of a cart would break, or a ship would sink, as his food would disagree with him who ate too much, or the crops would be ruined by too heavy rain, or bankruptcy would follow too lavish generosity, or fever would come from too much heat, or a man would go mad from excessive lust, or become guilty of an offence through excessive anger, or fall into sin through excessive stupidity, or into the power of robbers through too much avarice, or be ruined by needless fear, or as a river would overflow through excessive inflow, or a thunderbolt fall through too much wind, or porridge boil over through too hot a fire, or a man who wandered about too much would not live long-

– Безмерный дар, почтенный Нагасена, принёс царь Вессантара. Он ведь собственную жену другому в жёны отдал, родных своих детей в рабство брахману отдал! Безмерный же дар чрезмерен, почтенный Нагасена, и сведущими людьми в мире порицается, осуждается. Так же, почтенный Нагасена, как от чрезмерного груза ось у телеги лопается, от чрезмерного груза корабль тонет, от чрезмерного едения несварение делается, от чрезмерного дождя урожай гибнет, от чрезмерной щедрости богатство растрачивается, от чрезмерного жара ожог делается, от чрезмерной страсти с ума сходят, от чрезмерной ненависти преступником становятся, от чрезмерного заблуждения в беду попадают, от чрезмерной жадности ворам попадаются, от чрезмерного страха в обморок падают, от чрезмерного половодья река из берегов выходит, от чрезмерного ветра молния бьёт, от чрезмерного огня каша сбегает, от чрезмерных странствий долго не живут,–

Evameva kho, bhante nāgasena, atidānaṃ nāma loke vidūhi ninditaṃ garahitaṃ, atidānaṃ, bhante nāgasena, vessantarena raññā dinnaṃ, na tattha kiñci phalaṃ icchitabba"nti.

just, so, Nāgasena, is excessive giving held by the wise in the world as worthy of censure and of blame. And as king Vessantara’s gift was excessive no good result could be expected from it.’

вот точно так же, почтенный Нагасена, безмерный дар чрезмерен и сведущими людьми, в мире порицается, осуждается. Чрезмерный дар, почтенный Нагасена, принёс царь Вессантара, и не следует ожидать от этого какого-то благого плода.

"Atidānaṃ, mahārāja, loke vidūhi vaṇṇitaṃ thutaṃ pasatthaṃ, ye keci yādisaṃ kīdisaṃ dānaṃ denti [keci yādisaṃ tādisaṃ dānaṃ denti (syā.)], atidānadāyī loke kittiṃ pāpuṇāti.

‘Giving exceedingly, O king, is praised, applauded, and approved by the wise in the world; and they who give away anything as a gift just as it may occur to them, acquire fame in the world as very generous givers.

– Безмерный дар не чрезмерен, государь, и он сведущими людьми в мире одобряется, восхваляется и превозносится; все те, кто совершает подобные дары, обретают в мире славу, как податели безмерных даров.

Yathā, mahārāja, atipavaratāya dibbaṃ vanamūlaṃ gahitampi hatthapāse ṭhitānaṃ parajanānaṃ na dassayati, agado atijaccatāya [atiusabhatāya (ka.)] pīḷāya samugghātako rogānaṃ antakaro, aggi atijotitāya ḍahati, udakaṃ atisītatāya nibbāpeti, padumaṃ parisuddhatāya na upalimpati vārikaddamena, maṇi atiguṇatāya kāmadado, vajiraṃ atitikhiṇatāya vijjhati maṇimuttāphalikaṃ, pathavī atimahantatāya naroragamigapakkhijalaselapabbatadume dhāreti, samuddo atimahantatāya aparipūraṇo, sineru atibhāratāya acalo, ākāso ativitthāratāya ananto, sūriyo atippabhatāya timiraṃ ghāteti, sīho atijātitāya vigatabhayo, mallo atibalavatāya paṭimallaṃ khippaṃ ukkhipati, rājā atipuññatāya adhipati, bhikkhu atisīlavantatāya nāgayakkhanaramarūhi namassanīyo, buddho atiaggatāya [ativisiṭṭhatāya (syā.)] anupamo.

Just, O king, as when a man has taken hold of a wild root which by its extraordinary virtues is divine, that moment he becomes invisible even to those standing within arm’s length—just as a medicinal herb by the exceeding power of its nature will utterly kill pain, and put an end to disease—just as fire burns by its exceeding heat, and water puts that fire out by its exceeding cold—just as by its exceeding purity a lotus remains undefiled by water or by mud—just as a (magic) gem by the extraordinary virtue inherent in it procures the granting of every wish—just as lightning by its marvellous quick sharpness cleaves asunder even the diamonds, pearls, and crystals—just as the earth by its exceeding size can support men, and snakes, and wild beasts, and birds, and the waters, and rocks, and hills, and trees—just as the ocean by its exceeding greatness can never be quite filled—just as Sineru by its mighty weight remains immoveable, and space by the greatness of its wide extent is infinite, and the sun by its mighty glory dissipates the darkness—just as the lion in the greatness of its lineage is free from fear—just as a wrestler in the greatness of his might easily lifts up his foe-just as a king by the excellence of his justice becomes overlord, and a Bhikkhu by reason of his very righteousness becomes an object of reverence to Nāgas, and Yakshas, and men, and Māras—just as a Buddha by the excellence of his supremacy is peerless—

Так же, государь, как волшебный лесной корешок благодаря своей безмерной исключительности делает человека, который держит его в руке, невидимым даже для тех, кто стоит совсем рядом; как противоядие благодаря своей безмерной действенности избавляет от мучений и кладет болезни конец; как огонь благодаря своему безмерному жару сжигает; как вода благодаря своей безмерной прохладе тушит пожар; как лотос благодаря своей безмерной чистоте не грязнится водою и илом; как драгоценный самоцвет благодаря безмерным достоинствам исполняет желания; как алмаз благодаря своей безмерной остроте пронзает драгоценные камни, жемчуг и хрусталь; как земля благодаря своей безмерной обширности держит на себе людей, змей, зверей и птиц, воды, скалы, горы и деревья; как океан благодаря своей безмерной обширности не переполняется; как гора Меру благодаря своей безмерной, тяжести недвижна; как пространство благодаря своей безмерной протяженности бесконечно; как солнце благодаря своей безмерной яркости рассеивает мрак; как лев благодаря своему безмерному благородству бесстрашен; как борец благодаря своей безмерной силе быстро бросает наземь соперника; как царь благодаря своим безмерным заслугам – властелин; как монах благодаря своей безмерной нравственности заслуживает поклонения драконов, якшей, людей и духов; как Просветленный благодаря своему безмерному превосходству несравненен,–

Evameva kho, mahārāja, atidānaṃ nāma loke vidūhi vaṇṇitaṃ thutaṃ pasatthaṃ, ye keci yādisaṃ kīdisaṃ dānaṃ denti, atidānadāyī loke kittiṃ pāpuṇāti, atidānena vessantaro rājā dasasahassiyā lokadhātuyā vaṇṇito thuto pasattho mahito kittito, teneva atidānena vessantaro rājā ajjetarahi buddho jāto aggo sadevake loke.

just so, O king, is exceeding generosity praised, applauded, and approved by the wise in the world; and they who give away anything as a gift, just as it may occur to them, acquire in the world the fame of being nobly generous. And by his mighty giving Vessantara the king, O king, was praised, and lauded, and exalted, and magnified, and famous throughout the ten thousand world systems, and by reason, too, of that mighty giving is it that he, the king Vessantara, has, now in our days, become the Buddha, the chief of gods and men.

вот точно так же, государь, безмерный дар сведущими людьми в мире одобряется, восхваляется и превозносится, и все те, кто совершает подобные дары, обретают в мире славу как податели безмерных даров. Благодаря безмерному своему дару царь Вессантара в десятитысячной мировой сфере восхваляется, превозносится, величается, почитается и прославляется, благодаря этому безмерному дару стал царь Вессантара теперь Просветленным, величайшим среди богов и людей.

"Atthi pana, mahārāja, loke ṭhapanīyaṃ dānaṃ, yaṃ dakkhiṇeyye anuppatte na dātabba"nti?

‘And now, O king, tell me—is there anything in the world which should be withheld as a gift, and not bestowed, when one worthy of a gift, one to whom it is one’s duty to give, is there?’

Ответь мне, государь: есть ли на свете неприемлемый дар? Иначе говоря, такой, что его не следовало бы давать даже человеку, заслуживающему подношений?

"Dasa kho panimāni, bhante nāgasena, dānāni, yāni loke adānasammatāni, yo tāni dānāni deti, so apāyagāmī hoti.

‘There are ten sorts of gifts, Nāgasena, in the world that are commonly disapproved of as gifts.

– На свете есть десять даров, непризнаваемых за дары, почтенный Нагасена. Тот же, кто приносит подобные дары, попадает в дурной удел.

Katamāni dasa?

And what are the ten?

Эти дары таковы:

Majjadānaṃ, bhante nāgasena, loke adānasammataṃ, yo taṃ dānaṃ deti, so apāyagāmī hoti.

Strong drink, Nāgasena,

дар опьяняющим напитком, почтенный Нагасена, не признается на свете за дар, и тот, кто приносит подобный дар, попадает в дурной удел;

Samajjadānaṃ - pe - itthidānaṃ - pe - usabhadānaṃ - pe - cittakammadānaṃ - pe - satthadānaṃ - pe - visadānaṃ - pe - saṅkhalikadānaṃ - pe - kukkuṭasūkaradānaṃ - pe - tulākūṭamānakūṭadānaṃ, bhante nāgasena, loke adānasammataṃ hoti, yo taṃ dānaṃ deti, so apāyagāmī hoti.

and festivals in high places, and women, and buffaloes, and suggestive paintings, and weapons, and poison, and chains, and fowls, and swine, and false weights and measures. All these, Nāgasena, are disapproved of in the world as gifts, and those who give such presents become liable to rebirth in states of woe.’

дар устроением разнузданного празднества; дар женщиной; дар быком; дар двусмысленным изображением; дар оружием; дар ядом; дар цепями; дар курами и свиньями; дар мошенническими гирями и мерками740. Все такие дары на свете за дары не признаются, почтенный Нагасена, и тот, кто приносит подобные дары, попадает в дурной удел.

Imāni kho, bhante nāgasena, dasa dānāni loke adānasammatāni, yo tāni dānāni deti, so apāyagāmī hotī"ti.

Таковы, почтенный Нагасена, десять даров, непризнаваемых за дары. Тот, кто приносит подобные дары, попадает в дурной удел.

"Nāhaṃ taṃ, mahārāja, adānasammataṃ pucchāmi, imaṃ khvāhaṃ, mahārāja, taṃ pucchāmi 'atthi pana, mahārāja, loke ṭhapanīyaṃ dānaṃ, yaṃ dakkhiṇeyye anuppatte na dātabba'nti.

‘I did not ask you, O king, what kinds of gifts are not approved of. But this, O king, I asked: “Is there anything in the world which ought to be withheld, and not bestowed as a gift, if one worthy of a gift were present?” ’

– Я не спрашиваю тебя, государь, о том, какой дар не признается за дар. Я вот о чем, государь, тебя спрашиваю: есть ли на свете, государь, неприемлемый дар – такой, что его не следовало бы давать даже человеку, заслуживающему подношений?

"Natthi, bhante nāgasena, loke ṭhapanīyaṃ dānaṃ.

‘No, Sir.

– Нет, почтенный Нагасена. Неприемлемого дара,

Yaṃ dakkhiṇeyye anuppatte na dātabbaṃ, cittappasāde uppanne keci dakkhiṇeyyānaṃ bhojanaṃ denti, keci acchādanaṃ, keci sayanaṃ, keci āvasathaṃ, keci attharaṇapāvuraṇaṃ, keci dāsidāsaṃ, keci khettavatthuṃ, keci dvipadacatuppadaṃ, keci sataṃ sahassaṃ satasahassaṃ, keci mahārajjaṃ, keci jīvitampi dentī"ti.

When faith arises in their hearts some give food to those worthy of gifts, and some give clothes, and some give bedding, and some give dwellings, and some give mats or robes, and some give slave girls or slaves, and some give fields or premises, and some give bipeds or quadrupeds, and some give a hundred or a thousand or a hundred thousand, and some give the kingdom itself, and some give away even their own life.’

такого, что его не следовало бы давать даже человеку, заслуживающему подношений, на свете нет. Исполнившись приязни к человеку, заслуживающему подношений, иные люди дают ему пищу, иные – одежду, иные – ночлег, иные – жилище, иные – одеяла и покрывала, иные – рабов и рабынь, иные – пахотное поле, иные – птиц и четвероногих, иные – сотню, тысячу и сотню тысяч, иные – целое царство, а иные отдают даже собственную жизнь.

"Yadi pana, mahārāja, keci jīvitampi denti, kiṃ kāraṇā vessantaraṃ dānapatiṃ atibāḷhaṃ paripātesi sudinne putte ca dāre ca?

‘But then, O king, if some give away even their own lives, why do you so violently attack Vessantara, that king of givers, for the virtuous bestowal of his child and wife?

– Если иные отдают даже собственную жизнь, государь, то что же ты так ополчаешься против царя Вессантары, великого подателя, правильно отдавшего своих жену и детей?

"Api nu kho, mahārāja, atthi lokapakati lokāciṇṇaṃ, labhati pitā puttaṃ iṇaṭṭo vā ājīvikapakato vā āvapituṃ vā [ādhāpetuṃ vā (syā.), ādhapituṃ vā (ka.)] vikkiṇituṃ vā"ti?

Is there not a general practice in the world, an acknowledged custom, according to which it is allowable for a father who has fallen into debt, or lost his livelihood, to deposit his son in pledge, or sell him?’

Кстати, государь, есть ли на свете такое установление, такой обычай, что отец, завязший в долгах и утративший средства к существованию, вправе заложить или продать своих детей?

"Āma, bhante, labhati pitā puttaṃ iṇaṭṭo vā ājīvikapakato vā āvapituṃ vā vikkiṇituṃ vā"ti.

‘Yes, that is so.’

– Да, почтенный. Завязший в долгах и утративший средства к существованию отец вправе заложить или продать своих детей741.

"Yadi, mahārāja, labhati pitā puttaṃ iṇaṭṭo vā ājīvikapakato vā āvapituṃ vā vikkiṇituṃ vā, vessantaropi, mahārāja, rājā alabhamāno sabbaññutañāṇaṃ upadduto dukkhito tassa dhammadhanassa paṭilābhāya puttadāraṃ āvapesi ca vikkiṇi ca.

‘Well, in accordance therewith was it that Vessantara, O king, in suffering and distress at not having obtained the insight of the Omniscient Ones, pledged and sold his wife and children for that spiritual treasure.

– Если завязший в долгах и утративший средства к существованию отец вправе заложить или продать своих детей, государь, то так же и царь Вессантара, который не мог обрести всеведущее знание и был тем, государь, подавлен и удручен, отдал в залог и продал своих детей и жену, чтобы получить богатство Учения.

Iti, mahārāja, vessantarena raññā aññesaṃ dinnaṃ yeva dinnaṃ, kataṃ yeva kataṃ.

So that he gave away what other people had given away, he did what other people had done.

Выходит, государь, что царь Вессантара сделал так, как принято делать, отдал так, как принято отдавать.

Kissa pana tvaṃ, mahārāja, tena dānena vessantaraṃ dānapatiṃ atibāḷhaṃ apasādesī"ti?

Why then do you, O king, so violently attack him, the king of givers?’

Почему же царя Вессантару, великого подателя, ты так настойчиво осуждаешь, государь, за свершенный им дар?

"Nāhaṃ, bhante nāgasena, vessantarassa dānapatino dānaṃ garahāmi, api ca puttadāraṃ yācante niminitvā attānaṃ dātabba"nti.

‘Venerable Nāgasena, I don’t blame him for giving, but for not having made a barter with the beggar, and given away himself rather, instead of his wife and children.’

– Я не хулю, почтенный Нагасена, дар царя Вессантары, великого подателя, но дар следовало бы заменить: отдать самого себя вместо прошенных брахманом жены и детей.

"Etaṃ kho, mahārāja, asabbhikāraṇaṃ, yaṃ puttadāraṃ yācante attānaṃ dadeyya, yaṃ yaṃ hi yācante taṃ tadeva dātabbaṃ, etaṃ sappurisānaṃ kammaṃ.

‘That, O king, would be an act of a wrong doer, to give himself when he was asked for his wife and children. For the thing asked for, whatever it is, is that which ought to be given. And such is the practice of the good.

– Отдавать самого себя, когда просят жену и детей, было бы невоспитанным, государь. Давать следует именно то, о чем просят; добродетельные поступают именно так.

Yathā, mahārāja, koci puriso pānīyaṃ āharāpeyya, tassa yo bhojanaṃ dadeyya, api nu so, mahārāja, puriso tassa kiccakārī assā"ti?

Suppose, O king, a man were to ask that water should be brought, would any one who then brought him food have done what he wanted?’

Представь, государь, что кто-то попросил попить, а ему принесли поесть. Что же, государь, разве тот, кто так сделал, поступил правильно?

"Na hi, bhante, yaṃ so āharāpeti, tameva tassa dento kiccakārī assā"ti.

‘No, Sir. The man who should have given what he first asked to be brought would have done what he wanted.’

– Нет, почтенный. Было бы правильно дать именно то, о чем просили.

"Evameva kho, mahārāja, vessantaro rājā brāhmaṇe puttadāraṃ yācante puttadāraṃ yeva adāsi.

‘Just so, O king, when the Brahman asked Vessantara the king for his wife and children, it was his wife and children that he gave.

– Вот точно так же, государь, и с царем Вессантарой: когда брахман попросил у него детей и жену, он отдал ему именно детей и жену.

Sace, mahārāja, brāhmaṇo vessantarassa sarīraṃ yāceyya, na so, mahārāja, attānaṃ rakkheyya na kampeyya na rajjeyya, tassa dinnaṃ pariccattaṃ yeva sarīraṃ bhaveyya.

If the Brahman, O king, had asked for Vessantara’s body, then would Vessantara have not saved his body, he would neither have trembled nor been stained (by the love of self), but would have given away and abandoned his own body.

Но, государь, если бы брахман попросил у царя Вессантары его тело, то он не стал бы им дорожить, не стал бы себя беречь, не колебался бы, но отдал бы свое тело и не пожалел бы его.

Sace, mahārāja, koci vessantaraṃ dānapatiṃ upagantvā yāceyya 'dāsattaṃ me upehī'ti, dinnaṃ pariccattaṃ yevassa sarīraṃ bhaveyya, na so datvā tapeyya [ṭhapeyya (sī.)], rañño, mahārāja, vessantarassa kāyo bahusādhāraṇo.

If, O king, any one had come up to Vessantara the king, and asked of him, saying: “Become my slave,” then would he have given away and abandoned his own self, and in so giving would he have felt no pain.

Если бы, государь, кто-то умолял царя Вессантару, великого подателя, чтобы он стал его рабом, та отдал бы царь Вессантара свое тело, не пожалел бы его и после бы в том не раскаивался.

"Yathā, mahārāja, pakkā maṃsapesi bahusādhāraṇā, evameva kho, mahārāja, rañño vessantarassa kāyo bahusādhāraṇo.

‘Now the life of king Vessantara, O king, was a good thing shared in by many—just as meats when cooked are shared in by many,

Телом царя Вессантары, государь, многие могли воспользоваться742. Как куском вареного мяса, государь, многие могут воспользоваться, вот точно так же, государь, и телом царя Вессантары многие могли воспользоваться.

Yathā vā pana, mahārāja, phalito [phalino (?)] rukkho nānādijagaṇasādhāraṇo, evameva kho, mahārāja, rañño vessantarassa kāyo bahusādhāraṇo.

or as a tree covered with fruit is shared in by many flocks of birds.

Или как плодовым деревом, государь, множество птичьих стай может воспользоваться, вот точно так же, государь, и телом царя Вессантары многие могли воспользоваться,

Kiṃ kāraṇā?

And why so?

'Evāhaṃ paṭipajjanto sammāsambodhiṃ pāpuṇissāmī'ti.

Because he had said to himself: “Thus acting may I attain to Buddhahood.”

ибо он знал, что, поступая так, достигнет истинного всепросветления.

"Yathā, mahārāja, puriso adhano dhanatthiko dhanapariyesanaṃ caramāno ajapathaṃ saṅkupathaṃ vettapathaṃ gacchati, jalathalavāṇijjaṃ karoti, kāyena vācāya manasā dhanaṃ ārādheti, dhanappaṭilābhāya vāyamati.

As a man in need, O king, who is wandering about in his search after wealth, will have to pass along goat-tracks, and through jungles full of stakes and sticks, and doing merchandise by sea and land, will devote his actions, words, and thoughts to the attainment of wealth—

Скажем, государь, как человек, не имеющий богатства, нуждающийся в богатстве, отправившийся добывать богатство, пробирается по звериным тропам, сквозь бурелом и тростниковые заросли, ведет торговлю на суше и на море, телом, словом и умом добывает богатство, старается прилежно нажить богатство,

Evameva kho, mahārāja, vessantaro dānapati adhano buddhadhanena sabbaññutañāṇaratanappaṭilābhāya yācakānaṃ dhanadhaññaṃ dāsidāsaṃ yānavāhanaṃ sakalasāpateyyaṃ sakaṃ puttadāraṃ attānañca cajitvā sammāsambodhiṃ yeva pariyesati.

just so, O king, did Vessantara, the king of givers, who was longing for the treasure of Buddhahood, for the attainment of the insight of the Omniscient Ones, by offering up to anyone who begged of him his property and his corn, his slave girls and his slaves, his riding animals and carriages, all that he possessed, his wife and children and himself, seek after the Supreme Enlightenment.

вот точно так же, государь, и царь Вессантара, щедрый податель, не имел богатства, и ради обретения богатства просветленных, чтобы нажить драгоценность всеведущего знания, он раздавал просителям свое имение и состояние, рабов и рабынь, слонов и колесницы, не дорожил ни всем тем, что имел, ни детьми ни женой, ни самим собой, взыскуя лишь истинного всепросветления.

"Yathā vā pana, mahārāja, amacco muddakāmo muddādhikaraṇaṃ yaṃ kiñci gehe dhanadhaññaṃ hiraññasuvaṇṇaṃ, taṃ sabbaṃ datvāpi muddappaṭilābhāya vāyamati.

Just, O king, as an official who is anxious for the seal, and for the office of the custody thereof , will exert himself to the attainment of the seal by sacrificing everything in his house—property and corn, gold and silver, everything—

Или, скажем, государь, как сановник, желая получить печать и заключающиеся в печати полномочия, всё имение и состояние, что есть у него в доме, золото в монетах и слитках – всё это отдает и старается прилежно добыть себе печать,–

Evameva kho, mahārāja, vessantaro dānapati sabbaṃ taṃ bāhirabbhantaradhanaṃ datvā jīvitampi paresaṃ datvā sammāsambodhiṃ yeva pariyesati.

just so, O king, did Vessantara, the king of givers, by giving away all that he had, inside his house and out, by giving even his life for others, seek after the Supreme Enlightenment.

вот точно так же, государь, и царь Вессантара, щедрый податель, отдал всё своё внешнее и внутреннее достояние, самое жизнь отдал другим, взыскуя лишь истинного всепросветления.

"Api ca, mahārāja, vessantarassa dānapatino evaṃ ahosi 'yaṃ so brāhmaṇo yācati, tamevāhaṃ tassa dento kiccakārī nāma homī'ti, evaṃ so tassa puttadāramadāsi.

‘And further, O king, Vessantara, the king of givers, thought thus: “It is by giving to him precisely what he asks for, that I shall be of service to the Brahman:” and therefore did he bestow upon him his wife and children.

Царь Вессантара, щедрый податель, так тогда подумал, государь: «Я поступлю правильно, если дам брахману именно то, о чем он просит» – и отдал ему свою семью.

Na kho, mahārāja, vessantaro dānapati dessatāya brāhmaṇassa puttadāramadāsi, na adassanakāmatāya puttadāramadāsi, na atibahukā me puttadārā, 'na sakkomi te posetu'nti puttadāramadāsi, na ukkaṇṭhito 'appiyā me'ti nīharitukāmatāya puttadāramadāsi.

It was not, O king, out of dislike to them that he gave them away, not because he did not care to see them more, not because he considered them an encumbrance or thought he could no longer support them, not (in annoyance) with the wish of being relieved of what was not pleasant to him—

Не потому царь Вессантара, щедрый податель, отдал свою семью брахману, что была она ему ненавистна, государь; не потому отдал семью, что видеть её не хотел; не потому отдал семью, что она была велика и он не мог её прокормить; не потому отдал семью, что она опостылела ему и он хотел от неё отделаться;

Atha kho sabbaññutañāṇaratanasseva piyattā sabbaññutañāṇassa kāraṇā vessantaro rājā evarūpaṃ atulaṃ vipulamanuttaraṃ piyaṃ manāpaṃ dayitaṃ pāṇasamaṃ puttadāradānavaraṃ brāhmaṇassa adāsi.

but because the jewel treasure of omniscience was dear to him, for the sake of the insight of the Omniscient Ones, did he bestow that glorious gift—immeasurable, magnificent, unsurpassed—of what was near and dear to him, greatly beloved, cherished as his own life, his own children and his wife!

но из любви к драгоценности всеведения, ради обретения всеведущего знания принес царь Вессантара этот щедрый, бесценный, несравненный дар – отдал брахману своих милых, любимых, дорогих, как сама жизнь, жену и детей.

"Bhāsitampetaṃ, mahārāja, bhagavatā devātidevena cariyāpiṭake –

For it has been said, O king, by the Blessed One, the god of gods, in the cariyā Piṭaka:

Ведь есть, государь, в «Пути бодхисаттвы» изречение Блаженного, бога богов:

"Tasmā, mahārāja, vessataro rājā puttadānaṃ [puttadāraṃ (ka.)] datvā paṇṇasālaṃ pavisitvā nipajji.

‘Now at that time, O king, Vessantara, when he had given away his wife and children, entered the leaf hut, and sat down there.

Принес тогда царь Вессантара своих детей в дар, вошёл к себе в шалаш, государь, и на землю повалился.

Tassa atipemena dukkhitassa balavasoko uppajji, hadayavatthu uṇhamahosi.

And heavy grief fell upon him distressed by his exceeding love for them, and his very heart became hot,

От безмерной любви охватила его сильнейшая скорбь, стало у него в груди печь,

Nāsikāya appahontiyā mukhena uṇhe assāsapassāse vissajjesi, assūni parivattitvā lohitabindūni hutvā nettehi nikkhamiṃsu.

and hot breath, too much to find its way through the nose, came and went through his mouth, and tears rolled in drops of blood from his eyes.

воздуху ему не хватало, и горячие вздохи вырывались через широко раскрытый рот; слезы навернулись на глаза и закапали кровавыми каплями.

Evameva kho, mahārāja, dukkhena vessantaro rājā brāhmaṇassa puttadāramadāsi 'mā me dānapatho parihāyī'ti.

Such was the grief, O king, with which Vessantara gave to the Brahman his wife and children in the thought that his practice of giving should not be broken in upon.

Вот с таким страданием, государь, отдал царь Вессантара своих детей брахману в дар: только бы не свернуть с пути щедрости.

"Api ca, mahārāja, vessantaro rājā dve atthavase paṭicca brāhmaṇassa dve dārake adāsi.

But there were two reasons, O king, why he thus gave them away.

Всего, государь, у царя Вессантары было два основания отдать своих детей брахману:

Katame dve?

What are those two?

Dānapatho ca me aparihīno bhavissati, dukkhite ca me puttake vanamūlaphalehi itonidānaṃ ayyako mocessatīti.

That his practice of giving should not be interrupted was one; the other was that as a result of his so doing his children, distressed by living with him only on wild roots and fruits, should eventually be set free by their new master.

во-первых, так он не свернул со своего пути щедрости, а во-вторых, деток его, которым тяжело было есть в лесу одни корешки и плоды, непременно выкупил бы из рабства дед744.

Jānāti hi, mahārāja, vessantaro rājā 'na me dārakā sakkā kenaci dāsabhogena bhuñjituṃ, ime ca dārake ayyako nikkiṇissati, evaṃ amhākampi gamanaṃ bhavissatī'ti.

For Vessantara knew, O king: “No one is capable of keeping my children as slaves. Their grandfather will ransom the children, and so they will come back to me.”

Царь Вессантара в самом деле знал, государь, что никто не сможет превратить его детей в своих рабов, что детей его выкупит дед и что это для всех них будет выходом.

Ime kho, mahārāja, dve atthavase paṭicca brāhmaṇassa dve dārake adāsi.

These are the two reasons why he gave his children away to the Brahman.

Вот такие два основания были у него, чтобы отдать своих детей брахману.

"Api ca, mahārāja, vessantaro rājā jānāti 'ayaṃ kho brāhmaṇo jiṇṇo vuḍḍho mahallako dubbalo bhaggo daṇḍaparāyaṇo khīṇāyuko parittapuñño, neso samattho ime dārake dāsabhogena bhuñjitu'nti.

‘And further, O king, Vessantara knew: “This Brahman is worn out, aged, well stricken in years, weak and broken, leaning on a stick, he has drawn near the end of his days, his merit is small, he will not be capable of keeping my children as slaves.”

К тому же, государь, царь Вессантара знал, что брахман этот уже в преклонных летах, стар, дряхл, согнут в дугу, без палки не ходит, жить ему осталось мало, заслуг у него немного и он не сможет превратить его детей в своих рабов.

Sakkuṇeyya pana, mahārāja, puriso pākatikena balena ime candimasūriye evaṃmahiddhike evaṃmahānubhāve gahetvā peḷāya vā samugge vā pakkhipitvā nippabhe katvā thālakaparibhogena [padīpaparibhogena (syā.)] paribhuñjitu"nti?

Would a man be able, O king, by his ordinary power, to seize the moon and the sun, mighty and powerful as they are, keeping them in a basket or a box, to use them, deprived of their light, as plates?’

Сможет ли человек, пользуясь своею природной силой, взять эти столь великолепные, столь великомощные солнце с луною, положить их себе в короб или в корзину, погасить и превратить в подносы для еды?

"Na hi, bhante"ti.

‘Certainly not, Sir.’

– Нет, почтенный.

"Evameva kho, mahārāja, imasmiṃ loke candimasūriyappaṭibhāgassa vessantarassa dārakā na sakkā kenaci dāsabhogena bhuñjitunti.

‘Neither, O king, could any one whatever keep in use, as his slaves, the children of Vessantara, who were to the world like the moon and the sun in glory.

– Вот точно так же, государь, и детей царя Вессантары, подобного в этом мире солнцу и луне, никто не сможет превратить в своих рабов.

"Aparampi, mahārāja, uttariṃ kāraṇaṃ suṇohi, yena kāraṇena vessantarassa dārakā na sakkā kenaci dāsabhogena bhuñjituṃ.

‘And hear another reason, O king, for the same thing.

Слушай дальше, государь, еще обоснование, почему никто не сможет превратить детей Вессантары в своих рабов.

Yathā, mahārāja, rañño cakkavattissa maṇiratanaṃ subhaṃ jātimantaṃ aṭṭhaṃsaṃ suparikammakataṃ catuhatthāyāmaṃ sakaṭanābhipariṇāhaṃ na sakkā kenaci pilotikāya veṭhetvā peḷāya pakkhipitvā satthakanisānaparibhogena paribhuñjituṃ, evameva kho, mahārāja, loke cakkavattirañño maṇiratanappaṭibhāgassa vessantarassa dārakā na sakkā kenaci dāsabhogena bhuñjituṃ.

That wondrous gem, O king of a sovran overlord, bright and beautiful, with its eight facets so well cut, four cubits in thickness, and in circumference as the nave of a cart-wheel, could no man, wrapping it up in a cloth and putting it into a basket, keep and use as a hone to grind his scissors upon. And neither, O king, could any one soever keep in use, as his slaves, the children of Vessantara, like to the jewels of the lord of the world in glory.

Скажем, государь, как драгоценный самоцвет царя-миродержца, благородный, сияющий, восьмигранный, отделанный, в четыре локтя длиной, в обхвате размером со ступицу тележного колеса, никто не сможет завернуть в тряпицу, положить к себе в корзинку и пустить на заточку ножей, будто оселок,– вот точно так же, государь, и детей царя Вессантары, подобного в этом мире драгоценному самоцвету царя-миродержца, никто не сможет превратить в своих рабов.

"Aparampi, mahārāja, uttariṃ kāraṇaṃ suṇohi, yena kāraṇena vessantarassa dārakā na sakkā kenaci dāsabhogena bhuñjituṃ.

‘And hear, O king, another reason.

Слушай дальше, государь, еще обоснование, почему никто не сможет превратить детей Вессантары в своих рабов.

Yathā, mahārāja, tidhā pabhinno sabbaseto sattappatiṭṭhito aṭṭharatanubbedho navaratanāyāmapariṇāho pāsādiko dassanīyo uposatho nāgarājā na sakkā kenaci suppena vā sarāvena vā pidahituṃ, govacchako viya vacchakasālāya pakkhipitvā pariharituṃ vā, evameva kho, mahārāja, loke uposathanāgarājappaṭibhāgassa vessantarassa dārakā na sakkā kenaci dāsabhogena bhuñjituṃ.

just as the elephant king Uposatha, gentle and handsome, eight cubits in height and nine in girth and length, showing the signs of rut in three places on his body, all white, sevenfold firm, could never by any one be covered up with a saucer or a winnowing fan, could never be put into a cowpen like a calf, or made use of as one ; just so could no one whatever keep in use, as his slaves, the children of Vessantara, who were, in the world, like Uposatha the elephant king.

Скажем, государь, как царственного слона Поста745, имеющего на теле три приметы гона, белого, устойчиво-подвижного, в восемь локтей высотою и в девять локтей в длину и в обхвате, красивого и видного, никто не сможет прикрыть решетом или чашкой или загнать, как теленка, в телячий закут и там запереть, вот точно так же, государь, и детей царя Вессантары, подобного в этом мире царственному слону Посту, никто не сможет превратить в своих рабов.

"Aparampi, mahārāja, uttariṃ kāraṇaṃ suṇohi, yena kāraṇena vessantarassa dārakā na sakkā kenaci dāsabhogena bhuñjituṃ.

‘And hear, O king, another reason.

Слушай дальше, государь, еще обоснование, почему никто не сможет превратить детей царя Вессантары в своих рабов.

Yathā, mahārāja, mahāsamuddo dīghaputhulavitthiṇṇo gambhīro appameyyo duruttaro apariyogāḷho anāvaṭo na sakkā kenaci sabbattha pidahitvā ekatitthena paribhogaṃ kātuṃ, evameva kho, mahārāja, loke mahāsamuddappaṭibhāgassa vessantarassa dārakā na sakkā kenaci dāsabhogena bhuñjituṃ.

Just, O king, as the mighty ocean is great in length and breadth, and deep, not to be measured, and hard to cross, impossible to fathom or to cover up, and no one could close it in and make use of it as a single ferry, just so could no one whatever keep in use, as his slaves, the children of Vessantara, as esteemed in the world as the mighty ocean.

Скажем, государь, как великий океан, огромный, обширный, протяженный, глубокий, неизмеримый, труднопреодолимый, бездонный и безбрежный, никто не сможет оградить со всех сторон и превратить в свой водопой, вот точно так же, государь, и детей царя Вессантары, подобного в этом мире великому океану, никто не сможет превратить в своих рабов.

"Aparampi, mahārāja, uttariṃ kāraṇaṃ suṇohi, yena kāraṇena vessantarassa dārakā na sakkā kenaci dāsabhogena bhuñjituṃ.

‘And hear another reason, O king.

Слушай дальше, государь, еще обоснование, почему никто не сможет превратить детей Вессантары в своих рабов.

Yathā, mahārāja, himavanto pabbatarājā pañcayojanasataṃ accuggato nabhe tisahassayojanāyāmavitthāro caturāsītikūṭasahassappaṭimaṇḍito pañcannaṃ mahānadīsatānaṃ pabhavo mahābhūtagaṇālayo nānāvidhagandhadharo dibbosadhasatasamalaṅkato nabhe valāhako viya accuggato dissati, evameva kho, mahārāja, loke himavantapabbatarājappaṭibhāgassa vessantarassa dārakā na sakkā kenaci dāsabhogena bhuñjituṃ.

Just as the Himālaya, the king of the mountains, five leagues high, and three thousand leagues in extent at the circumference, with its ranges of eight and forty thousand peaks, the source of five hundred rivers, the dwelling-place of multitudes of mighty—creatures, the producer of manifold perfumes, enriched with hundreds of magical drugs, is seen to rise aloft, like a cloud, in the centre (of the earth); like it, O king, could no one whatever keep in use, as his slaves, the children of Vessantara, as esteemed in the world as Himālaya, the mountain king.

Скажем, государь, каков Гималай, царь среди гор, вознесшийся в небеса на высоту пятисот йоджан, протянувшийся на три тысячи йоджан в длину, увенчанный восьмьюдесятью четырьмя тысячами вершин, дает пятистам большим рекам начало и сонмам великих существ приют, хранит в себе многообразные благовония, носит убор из сотен дивных целебных растений, и, высоко вознесенный, являет собой как бы облако в поднебесье,– вот точно таков же, государь, и царь Вессантара, подобный в этом мире Гималаю, царю среди гор, и детей его никто не сможет превратить в своих рабов.

"Aparampi, mahārāja, uttariṃ kāraṇaṃ suṇohi, yena kāraṇena vessantarassa dārakā na sakkā kenaci dāsabhogena bhuñjituṃ.

‘And hear another reason, O king.

Слушай дальше, государь, еще обоснование, почему никто не сможет превратить детей Вессантары в своих рабов.

Yathā, mahārāja, rattandhakāratimisāyaṃ uparipabbatagge jalamāno mahāaggikkhandho suvidūrepi paññāyati, evameva kho, mahārāja, vessantaro rājā pabbatagge jalamāno mahāaggikkhandho viya suvidūrepi pākaṭo paññāyati, tassa dārakā na sakkā kenaci dāsabhogena bhuñjituṃ.

Just as a mighty bonfire burning on a mountain top would be visible afar off in the darkness and the gloom of night, so was Vessantara the king well known among men, and therefore could no one whatever keep in use, as his slaves, the children of so distinguished a man—

Скажем, государь, как большой костер, горящий на вершине высокой горы посреди непроглядного ночного мрака, виден даже в дальней дали, вот точно так же, государь, и царь Вессантара, словно большой костер, горящий на вершине горы, ясно виден даже в дальней дали, и никто не сможет превратить его детей в своих рабов.

"Aparampi, mahārāja, uttariṃ kāraṇaṃ suṇohi, yena kāraṇena vessantarassa dārakā na sakkā kenaci dāsabhogena bhuñjituṃ.

Слушай дальше, государь, еще обоснование, почему никто не сможет превратить детей Вессантары в своих рабов.

Yathā, mahārāja, himavante pabbate nāgapupphasamaye ujuvāte vāyante dasa dvādasa yojanāni pupphagandho vāyati, evameva kho, mahārāja, vessantarassa rañño api yojanasahassehipi yāva akaniṭṭhabhavanaṃ etthantare surāsuragaruḷagandhabbayakkharakkhasamahoragakinnaraindabhavanesu kittisaddo abbhuggato, sīlavaragandho cassa sampavāyati, tena tassa dārakā na sakkā kenaci dāsabhogena bhuñjituṃ.

for just as at the time of the flowering of the Nāga trees in the Himālaya mountains, when the soft winds (of spring) are blowing, the perfume of the flowers is wafted for ten leagues, or for twelve , so was the sound of the fame of king Vessantara noised abroad, and the sweet perfume of his righteousness wafted along for thousands of leagues, even up to the abodes of the Akaniṭṭha, (the highest of all) gods, passing on its way the dwelling places of the gods and Asuras, of the Garudas and Gandhabbas, of the Yakshas and Rākshasas, of the Mahoragas and Kinnaras, and of Indra the monarch of the gods! Therefore is it that no one could keep his children as slaves.

Скажем, государь, когда в Гималайских горах наступает пора цветения железного дерева746 и ветер дует прямо с них, то благоухание цветов разносится на десять и двенадцать йоджан, вот точно так же, государь, и добрая слава царя Вессантары разнеслась на тысячи йоджан – среди богов, асуров, гарудов, гандхарвов, якшей, ракшасов, великих змиев, киннаров, в обители Индры и вплоть до обители Немалейшей747, и благоухание его нравственности веет повсюду, поэтому никто не сможет превратить его детей в своих рабов.

Anusiṭṭho, mahārāja, jālī kumāro pitarā vessantarena raññā 'ayyako te, tāta, tumhe brāhmaṇassa dhanaṃ datvā nikkiṇanto taṃ nikkhasahassaṃ datvā nikkiṇātu, kaṇhājinaṃ nikkiṇanto dāsasataṃ dāsisataṃ hatthisataṃ assasataṃ dhenusataṃ usabhasataṃ nikkhasatanti sabbasataṃ datvā nikkiṇātu, yadi te, tāta, ayyako tumhe brāhmaṇassa hatthato āṇāya balasā mudhā gaṇhāti, mā tumhe ayyakassa vacanaṃ karittha, brāhmaṇasseva anuyāyino hothā'ti, evamanusāsitvā putte pesesi, tato jālīkumāro gantvā ayyakena puṭṭho kathesi –

‘And the young prince Jāli, O king, was instructed by his father, Vessantara, in these words: “When your grandfather, my child, shall ransom you with wealth that he gives to the Brahman, let him buy you back for a thousand ounces of gold, and when he ransoms your sister Kaṇhājinā let him buy her back for a hundred slaves and a hundred slave girls and a hundred elephants and a hundred horses and a hundred cows and a hundred buffaloes and a hundred ounces of gold. And if, my child, your grandfather should take you out of the hands of the Brahman by word of command, or by force, paying nothing, then obey not the words of your grandfather, but remain still in subjection to the Brahman.” Such was his instruction as he sent him away. And young Jāli went accordingly, and when asked by his grandfather, said:

Царь Вессантара дал тогда, государь, сыну своему, царевичу Джалию, такой наказ: «Сынок! Если придет дедушка и будет предлагать брахману отступного за тебя и сестру, то ты знай, что за тебя он должен будет заплатить тысячу нишк748 золотом, а за Кришнаджину – сто рабов, сто рабынь, сто слонов, сто коней, сто дойных коров, сто быков, сто нишк – одним словом, всего по сто. Но если дедушка прикажет, чтобы вас отобрали у брахмана даром, насильно, то вы тогда, сынок, его не слушайтесь, а подчиняйтесь по-прежнему брахману». Вот с таким наказом он и отправил сына. Потому-то, когда дед спросил царевича Джалия, сколько он стоит, тот ответил ему:

"Sunibbeṭhito, bhante nāgasena, pañho; subhinnaṃ diṭṭhijālaṃ; sumaddito paravādo; sakasamayo sudīpito; byañjanaṃ suparisodhitaṃ; suvibhatto attho; evametaṃ tathā sampaṭicchāmī"ti.

‘Well has this puzzle, Nāgasena, been unravelled, well has the net of heresy been torn to pieces, well has the argument of the adversaries been overcome and your own doctrine been made evident, well has the letter (of the Scriptures) been maintained while you have thus explained its spirit! That is so, and I accept it as you say.’

– Поистине распутан вопрос, почтенный Нагасена, прорваны тенета лжемудрия, в порошок стерты наветы, изложена своя точка зрения, прояснено выражение и упорядочен смысл. Да, это так, я с этим согласен750.

2."Bhante nāgasena, sabbeva bodhisattā dukkarakārikaṃ karonti, udāhu gotameneva bodhisattena dukkarakārikā katā"ti?

‘Venerable Nāgasena, did all the Bodisats go through a period of penance, or only Gotama?’

Почтенный Нагасена, все ли бодхисаттвы свершают претрудный труд, или же только бодхисаттва Готама свершил претрудный труд?

"Natthi, mahārāja, sabbesaṃ bodhisattānaṃ dukkarakārikā, gotameneva bodhisattena dukkarakārikā katā"ti.

‘Not all, O king, but Gotama did.’

– Не все бодхисаттвы, государь, берут на себя претрудный труд; лишь бодхисаттва Готама свершил претрудный труд.

"Bhante nāgasena, yadi evaṃ ayuttaṃ, yaṃ bodhisattānaṃ bodhisattehi vemattatā hotī"ti.

‘Venerable Nāgasena, if that be so, it is not right that there should be a difference between Bodisat and Bodisat.’

– Почтенный Нагасена, если это так, то возникает отличие одних бодхисаттв от других, а этого не должно быть.

"Catūhi, mahārāja, ṭhānehi bodhisattānaṃ bodhisattehi vemattatā hoti.

‘There are four matters, O king, in which there is such difference.

– Бодхисаттвы могут отличаться друг от друга в четырех отношениях, государь,

Katamehi catūhi?

And what are the four?

а именно

Kulavemattatā padhānavemattatā [addhānavemattatā (sī. syā. pī.)] āyuvemattatā pamāṇavemattatāti.

There is a difference as to the kind of family (in which they are born), there is a difference as to their place in the period (which has elapsed since the succession of Buddhas began), there is a difference as to the length of their individual lives, there is a difference as to their individual size.

отличаться родом, отличаться временем, отличаться сроком жизни, отличаться мерой751.

Imehi kho, mahārāja, catūhi ṭhānehi bodhisattānaṃ bodhisattehi vemattatā hoti.

In these four respects, O king, there is a difference between Bodisat and Bodisat.

Вот в этих четырех отношениях, государь, бодхисаттвы могут отличаться один от другого.

Sabbesampi, mahārāja, buddhānaṃ rūpe sīle samādhimhi paññāya vimuttiyā vimuttiñāṇadassane catuvesārajje dasatathāgatabale chaasādhāraṇañāṇe cuddasabuddhañāṇe aṭṭhārasabuddhadhamme kevale ca buddhaguṇe [buddhadhamme (sī. pī.)] natthi vemattatā, sabbepi buddhā buddhadhammehi samasamā"ti.

But there is no difference between any of the Buddhas, who are alike in bodily beauty, in goodness of character, in power of contemplation and of reasoning, in emancipation, in the insight arising from the knowledge of emancipation, in The four bases of confidence, in the ten powers of a Tathāgata, in the sixfold special knowledge, in the fourteenfold knowledge of Buddha, in the eighteen characteristics of a Buddha —in a word, in all the qualities of a Buddha. For all the Buddhas are exactly alike in all the Buddha-qualities.’

Однако, государь, все просветленные ни обликом752, ни нравственностью, ни сосредоточением, ни мудростью, ни свободой, ни знанием-видением свободы, ни четырьмя уверенностями, ни десятью силами татхагаты, ни шестью необыденными знаниями, ни четырнадцатью присущими просветленным знаниями, ни восемнадцатью дхармами просветленных753 друг от друга не отличаются; в том, что касается дхарм, присущих просветленным, все они друг другу тождественны.

"Yadi, bhante nāgasena, sabbepi buddhā buddhadhammehi samasamā, kena kāraṇena gotameneva bodhisattena dukkarakārikā katā"ti?

‘But if, Nāgasena, that be so, what is the reason that it was only the Gotama Bodisat who carried out the penance?’

– Почтенный Нагасена! Если в том, что касается дхарм, присущих просветленным, все они друг другу тождественны, то почему лишь бодхисаттва Готама свершил претрудный труд?

"Aparipakke, mahārāja, ñāṇe aparipakkāya bodhiyā gotamo bodhisatto nekkhammamabhinikkhanto aparipakkaṃ ñāṇaṃ paripācayamānena dukkarakārikā katā"ti.

‘Gotama the Bodisat had gone forth from the world, O king, when his knowledge was immature, and his wisdom was immature. And it was when he was bringing that immature knowledge to maturity that he carried out the penance.’

– Когда бодхисаттва свершал свой исход из мира, его знание, его просветление не были еще зрелыми, государь. Претрудный труд он взял на себя для того, чтобы дать созреть незрелому еще знанию.

"Bhante nāgasena, kena kāraṇena bodhisatto aparipakke ñāṇe aparipakkāya bodhiyā mahābhinikkhamanaṃ nikkhanto, nanu nāma ñāṇaṃ paripācetvā paripakke ñāṇe nikkhamitabba"nti?

‘Why then, Nāgasena, was it that he thus went forth with knowledge and with wisdom immatured? Why did he not first mature his knowledge, and then, with his knowledge matured, renounce the world?’

– Почтенный Нагасена! Почему бодхисаттва свершил свой исход из мира, когда его знание, его просветление не были еще зрелыми? Разве не следует дать знанию сначала созреть и уже потом, при зрелом знании, свершать исход?

"Bodhisatto, mahārāja, viparītaṃ itthāgāraṃ disvā vippaṭisārī ahosi, tassa vippaṭisārissa arati uppajji, araticittaṃ uppannaṃ disvā aññataro mārakāyiko devaputto 'ayaṃ kho kālo araticittassa vinodanāyā'ti vehāse ṭhatvā idaṃ vacanamabravi –

‘When the Bodisat, O king, saw the women of his harem all in disorder, then did he become disgusted, and in him thus disgusted discontent sprang up. And on perceiving that his heart was filled with discontent, a certain god of those that wait on Death (Māra) thought: “This now is the time to dispel that discontent of his heart,” and standing in the air he gave utterance to these words:

– Бодхисаттва увидел тогда, государь, как безобразны спящие женщины в женской половине его дворца754, и почувствовал раскаяние, а от этого раскаяния он стал томиться. Заметив, что он томится, некий небожитель из сонма Мары решил: «Непременно нужно отвлечь его от томления!» Он появился из воздуха перед бодхисаттвой и сказал:

"Mārisa, mā kho tvaṃ ukkaṇṭhito ahosi, ito te sattame divase dibbaṃ cakkaratanaṃ pātubhavissati sahassāraṃ sanemikaṃ sanābhikaṃ sabbākāraparipūraṃ, pathavigatāni ca te ratanāni ākāsaṭṭhāni ca sayameva upagacchissanti, dvisahassaparittadīpaparivāresu catūsu mahādīpesu ekamukhena āṇā pavattissati, parosahassañca te puttā bhavissanti sūrā vīraṅgarūpā parasenappamaddanā, tehi puttehi parikiṇṇo sattaratanasamannāgato catuddīpamanusāsissasī'ti.

“O honourable one! O fortunate one! Be not thou distressed. On the seventh day from this the heavenly treasure of the Wheel shall appear to thee, with its thousand spokes, its tire, and its nave, complete and perfect; and the other treasures, those that walk on earth and those that travel through the sky, shall come to thee of their own accord; and the words of command of thy mouth shall bear sway over the four great continents and the two thousand dependent isles; and thou shalt have above a thousand sons, heroes mighty in strength to the crushing out of the armies of the foe; and with those sons surrounding thee thou, master of the Seven Treasures, shalt rule the world!

«Друг, достойный друг! Стряхни с себя эту тоску! Через семь дней явится тебе драгоценное чудесное колесо о тысяче спиц, со ступицей, с ободом, во всех своих частях совершенное; сокровища, что таятся в земле, и те, что пребывают в пространстве, придут к тебе сами собою. Власть твоя распространится на все четыре материка вместе с двумя тысячами окружающих их островов; а еще родится у тебя больше тысячи сыновей, витязей могучего телосложения, истребителей вражеских войск. В окружении своих сыновей, обладая семью сокровищами, будешь ты править всеми четырьмя материками».

"Yathā nāma divasasantattaṃ ayosūlaṃ sabbattha upaḍahantaṃ kaṇṇasotaṃ paviseyya, evameva kho, mahārāja, bodhisattassa taṃ vacanaṃ kaṇṇasotaṃ pavisittha, iti so pakatiyāva ukkaṇṭhito tassā devatāya vacanena bhiyyosomattāya ubbijji saṃvijji saṃvegamāpajji.

” But even as if a bar of iron, heated the livelong day and glowing throughout, had entered the orifice of his ear, so was it that those words, O king, entered the ear of the Bodisat. And to the natural distress he already felt there was added, by that utterance of the god, a further emotion, anxiety, and fear.

И будто железная спица, добела раскаленная, огнем во все стороны пышущая, в уши ему вонзилась, вот так же, государь, и речи эти в уши бодхисаттвы вонзились. И прежде них уже тосковал он, а услыхав речи того духа, он пуще прежнего задрожал, сотрясся, содрогнулся.

"Yathā pana, mahārāja, mahatimahāaggikkhandho jalamāno aññena kaṭṭhena upaḍahito bhiyyosomattāya jaleyya, evameva kho, mahārāja, bodhisatto pakatiyāva ukkaṇṭhito tassā devatāya vacanena bhiyyosomattāya ubbijji saṃvijji saṃvegamāpajji.

just as a mighty fiery furnace, were fresh fuel thrown on it, would the more furiously burn—

Или словно, государь, горел жаркий, огромный костер – подбросили в него дров, и разгорелся он пуще прежнего – вот точно так же, государь, бодхисаттва и прежде уже тосковал, а услыхав речи того духа, он пуще прежнего задрожал, сотрясся, содрогнулся.

"Yathā vā pana, mahārāja, mahāpathavī pakatitintā nibbattaharitasaddalā āsittodakā cikkhallajātā punadeva mahāmeghe abhivuṭṭhe bhiyyosomattāya cikkhallatarā assa, evameva kho, mahārāja, bodhisatto pakatiyāva ukkaṇṭhito tassā devatāya vacanena bhiyyosomattāya ubbijji saṃvijji saṃvegamāpajjī"ti.

just as the broad earth, by nature moist, and already swampy through the water dripping on it from the vegetation and the grass that have arisen on it, would become more muddy still when a great rain cloud had poured out rain upon it—so to the distress that he already felt there was added, by that utterance of the god, a further emotion, anxiety, and fear.’

Или словно, государь, на землю, и прежде уже влажную, покрытую свежей зеленой травой, напитавшуюся водой, скользкую от влаги, вновь пролился ливень из тучи, и стала она скользкой пуще прежнего, вот точно так же, государь, бодхисаттва и прежде уже тосковал, а услыхав речи того духа, он пуще прежнего задрожал, сотрясся, содрогнулся.

"Api nu kho, bhante nāgasena, bodhisattassa yadi sattame divase dibbaṃ cakkaratanaṃ nibbatteyya, paṭinivatteyya bodhisatto dibbe cakkaratane nibbatte"ti?

‘But tell me, Nāgasena, if the heavenly Wheel-treasure had, on the seventh day, appeared to the Bodisat, would he, the Wheel having appeared, have been turned back from his purpose?’

– Почтенный Нагасена, а если бы действительно явилось на седьмой день драгоценное чудесное колесо? Не повернул ли бы бодхисаттва вспять, если бы увидел это драгоценное чудесное колесо?

"Na hi, mahārāja, sattame divase bodhisattassa dibbaṃ cakkaratanaṃ nibbatteyya, api ca palobhanatthāya tāya devatāya musā bhaṇitaṃ, yadipi, mahārāja, sattame divase dibbaṃ cakkaratanaṃ nibbatteyya, bodhisatto na nivatteyya.

‘No Wheel-treasure appeared, O king, on the seventh day to the Bodisat. For rather that was a lie that was told by that god with the object of tempting him. And even had it appeared, yet would not the Bodisat have turned aside.

– Да не явилось бы, государь, на седьмой день никакое драгоценное чудесное колесо. Тот дух солгал: он лишь искушал бодхисаттву. А если бы и явилось, государь, на седьмой день драгоценное чудесное колесо, бодхисаттва не повернул бы вспять.

Kiṃ kāraṇaṃ?

And why not?

'Anicca'nti, mahārāja, bodhisatto daḷhaṃ aggahesi, 'dukkhaṃ anattā'ti daḷhaṃ aggahesi, upādānakkhayaṃ patto.

Because the Bodisat, O king, had firmly grasped (the facts of) the impermanence (of all things, of) the suffering (inherent in existence as an individual, of) the absence of a soul (in any being made up of the five Skandhas), and had thus arrived at the destruction of the attachment (to individuality which arises from lust, or from heresy, or from dependence upon outward acts, or from delusions as to the possession of a permanent soul).

Ибо, государь, крепко держался бодхисаттва за мысль: «Это невечно», крепко держался за мысль: «Это тяжко», крепко держался за мысль: «Это без самости», и привязанность в нем пришла уже к концу.

"Yathā, mahārāja, anotattadahato udakaṃ gaṅgaṃ nadiṃ pavisati, gaṅgāya nadiyā mahāsamuddaṃ pavisati, mahāsamuddato pātālamukhaṃ pavisati, api nu, mahārāja, taṃ udakaṃ pātālamukhagataṃ paṭinivattitvā mahāsamuddaṃ paviseyya, mahāsamuddato gaṅgaṃ nadiṃ paviseyya, gaṅgāya nadiyā puna anotattaṃ paviseyyā"ti?

The water, O king, which flows into the river Ganges from the Anottata lake, and from the Ganges river into the great ocean, and from the great ocean into the openings into the regions under the earth —would that water, after it had once entered that opening, turn back and flow again into the great ocean, and from the great ocean into the Ganges river, and from the Ganges river into the Anottata lake?’

Скажем, государь, из озера Приснохладного755 вода течет в Гангу-реку, из Ганги-реки течет в великий океан, из великого океана вливается в жерло Бездны756. Так что же, государь, разве может вода, влившаяся в жерло Бездны, повернуть вспять и потечь в великий океан, из великого океана потечь в Гангу-реку, из Ганги-реки влиться обратно в озеро Приснохладное?

"Na hi, bhante"ti.

‘Certainly not, Sir.’

– Нет, почтенный.

"Evameva kho, mahārāja, bodhisattena kappānaṃ satasahassaṃ caturo ca asaṅkhyeyye kusalaṃ paripācitaṃ imassa bhavassa kāraṇā, soyaṃ antimabhavo anuppatto paripakkaṃ bodhiñāṇaṃ chahi vassehi buddho bhavissati sabbaññū loke aggapuggalo, api nu kho, mahārāja, bodhisatto cakkaratanakāraṇā [cakkaratanassa kāraṇā (sī. syā. pī.)] paṭinivatteyyā"ti [parinivatteyyāti (sī. pī. ka.)] ?

‘In the same way, O king, it was for the sake of that last existence of his that the Bodisat had matured merit through the immeasurable aeons of the past. He had now reached that last birth, the knowledge of the Buddhas had grown mature in him, in six years he would become a Buddha, all-knowing, the highest being in the world. Would then the Bodisat, for the sake of the Wheel-treasure, turn back?’

– Вот точно так же, государь, и бодхисаттва четыре несметности кальп и ещё сто тысяч кальп шел к зрелости благих дхарм; и вот настала его последняя жизнь, знание его созрело для просветления, через шесть лет ему предстоит стать просветленным, всеведущим, величайшей в мире личностью. Неужели, государь, бодхисаттва повернул бы вспять из-за драгоценного колеса?

"Na hi, bhante"ti.

‘Certainly not, Sir.’

– Нет, почтенный.

"Api ca, mahārāja, mahāpathavī parivatteyya sakānanā sapabbatā, natveva bodhisatto paṭinivatteyya apatvā sammāsambodhiṃ.

‘No! Though the great earth, O king, with all its peaks and mountain ranges, should turn back, yet the Bodisat would not before he had attained to Buddhahood.

– Скорее, государь, вся твердь земная вверх дном станет со всеми горами и рощами, чем вспять повернет бодхисаттва, не достигнув истинного всепросветления.

Āroheyyapi ce, mahārāja, gaṅgāya udakaṃ paṭisotaṃ, natveva bodhisatto paṭinivatteyya apatvā sammāsambodhiṃ; visusseyyapi ce, mahārāja, mahāsamuddo aparimitajaladharo gopade udakaṃ viya, natveva bodhisatto paṭinivatteyya apatvā sammāsambodhiṃ; phaleyyapi ce, mahārāja, sinerupabbatarājā satadhā vā sahassadhā vā, natveva bodhisatto paṭinivatteyya apatvā sammāsambodhiṃ; pateyyumpi ce, mahārāja, candimasūriyā satārakā leḍḍu viya chamāyaṃ, natveva bodhisatto paṭinivatteyya apatvā sammāsambodhiṃ; saṃvatteyyapi ce, mahārāja, ākāso kilañjamiva, natveva bodhisatto paṭinivatteyya apatvā sammāsambodhiṃ.

Though the water of the Ganges should flow backwards up the stream, yet the Bodisat would not turn back before he had attained to Buddhahood. Though the mighty ocean with its immeasurable waters should dry up like the water in the footprint of a cow, yet would not the Bodisat turn back before he had attained to Buddhahood. Though Sineru, the king of the mountains, should split up into a hundred or a thousand fragments, yet would not the Bodisat turn back before he had attained to Buddhahood. Though the moon and sun with all the stars should fall, like a clod, upon the ground, yet would not the Bodisat turn back before he had attained to Buddhahood. Though the expanse of heaven should be rolled up like a mat, yet would not the Bodisat turn back before he had attained to Buddhahood!

Скорее, государь, вода в Ганге потечет от устья к истокам, чем вспять повернет бодхисаттва, не достигнув истинного всепросветления. Скорее, государь, великий океан, безграничное вместилище вод, пересохнет, как водица в коровьем следу, чем вспять повернет бодхисаттва, не достигнув истинного всепросветления. Скорее, государь, Меру, царя среди гор, разорвет на сто и на тысячу частей, чем вспять повернет бодхисаттва, не достигнув истинного всепросветления. Скорее, государь, солнце, луна и созвездия наземь посыплются, словно комья глины, чем вспять повернет бодхисаттва, не достигнув истинного всепросветления. Скорее, государь, пространство свернется, словно циновка, чем вспять повернет бодхисаттва, не достигнув истинного всепросветления.

Kiṃ kāraṇā?

And why not?

Padālitattā sabbabandhanāna"nti.

Because he had torn asunder every bond.’

Ведь он разорвал все цепи – вот почему это так.

"Bhante nāgasena, kati loke bandhanānī"ti?

‘Venerable Nāgasena, how many bonds are there in the world?’

– Почтенный Нагасена, какие существуют в мире цепи?

"Dasa kho panimāni, mahārāja, loke bandhanāni, yehi bandhanehi baddhā sattā na nikkhamanti, nikkhamitvāpi paṭinivattanti.

‘There are these ten bonds in the world, O king, bound by which men renounce not the world, or turn back again to it.

– В мире есть десять цепей, государь. Те, кто скован этими цепями, не свершают исхода, а свершив его, возвращаются вспять.

Katamāni dasa?

And what are the ten?

Mātā, mahārāja, loke bandhanaṃ, pitā, mahārāja, loke bandhanaṃ, bhariyā, mahārāja, loke bandhanaṃ, puttā, mahārāja, loke bandhanaṃ, ñātī, mahārāja, loke bandhanaṃ, mittaṃ, mahārāja, loke bandhanaṃ, dhanaṃ, mahārāja, loke bandhanaṃ, lābhasakkāro, mahārāja, loke bandhanaṃ, issariyaṃ, mahārāja, loke bandhanaṃ, pañca kāmaguṇā, mahārāja, loke bandhanaṃ, imāni kho mahārāja dasa loke bandhanāni, yehi bandhanehi baddhā sattā na nikkhamanti, nikkhamitvāpi paṭinivattanti, tāni dasa bandhanāni bodhisattassa chinnāni padālitāni, tasmā, mahārāja, bodhisatto na paṭinivattatī"ti.

A mother, O king, is often a bond, and a father, and a wife, and children, and relations, and friends, and wealth, and easy income, and sovranty, and the five pleasures of sense. These are the ten bonds common in the world, bonds bound by which men renounce not the world or turn back to it. And all these bonds had the Bodisat, O king, burst through. And therefore could he not, O king, turn back.’

Цепи эти таковы: мать есть цепь в этом мире, государь; отец есть цепь в этом мире, государь; жена есть цепь в этом мире, государь; дети есть цепь в этом мире, государь; родственники есть цепь в этом мире, государь; друзья есть цепь в этом мире, государь; богатство есть цепь в этом мире, государь; успех есть цепь в этом мире, государь; власть есть цепь в этом мире, государь; пять утех757 есть цепь в этом мире, государь. Таковы, государь, десять цепей в этом мире. Те, кто скован этими цепями, не свершают исхода, а свершив его, возвращаются вспять. И все эти десять цепей бодхисаттва разбил, прорвал, разорвал. Поэтому, государь, бодхисаттва не повернул вспять.

"Bhante nāgasena, yadi bodhisatto uppanne araticitte devatāya vacanena aparipakke ñāṇe aparipakkāya bodhiyā nekkhammamabhinikkhanto, kiṃ tassa dukkarakārikāya katāya, nanu nāma sabbabhakkhena bhavitabbaṃ ñāṇaparipākaṃ āgamayamānenā"ti?

‘Venerable Nāgasena, if the Bodisat, on discontent arising in his heart at the words of the god, though his knowledge (of the four Truths) was yet imperfect, and his insight of a Buddha not mature, did nevertheless go forth into renunciation of the world, of what advantage was penance to him then? Ought he not rather, awaiting the maturity of his knowledge, to have lived in the enjoyment of all (suitable) foods?’

– Почтенный Нагасена! Если бодхисаттва свершил свой исход из мира из-за того, что услышал в своем томлении слова духа, и его знание, его просветление не были еще зрелыми, то зачем он все же взял на себя претрудный труд? Разве не следовало ему в ожидании того, что знание созреет, не морить себя голодом, а есть, как обычно?

"Dasa kho panime, mahārāja, puggalā lokasmiṃ oññātā avaññātā hīḷitā khīḷitā garahitā paribhūtā acittīkatā.

‘There are, O king, these ten sorts of individuals who are despised and contemned in the world, thought shameful, looked down upon, held blameworthy, treated with contumely, not loved.

– Десятерых в этом мире, государь, унижают, принижают, попирают, презирают, осуждают, хулят и ни во что не ставят.

Katame dasa?

And what are the ten?

Они таковы:

Itthī, mahārāja, vidhavā lokasmiṃ oññātā avaññātā hīḷitā khīḷitā garahitā paribhūtā acittīkatā.

A woman without a husband, O king,

вдову, государь, в этом мире унижают, принижают, попирают, презирают, осуждают, хулят и ни во что не ставят;

Dubbalo, mahārāja, puggalo - pe - amittañāti, mahārāja, puggalo - pe - mahagghaso, mahārāja, puggalo - pe - agarukulavāsiko, mahārāja, puggalo - pe - pāpamitto, mahārāja, puggalo - pe - dhanahīno, mahārāja, puggalo - pe - ācārahīno, mahārāja, puggalo - pe - kammahīno, mahārāja, puggalo - pe - payogahīno, mahārāja, puggalo lokasmiṃ oññāto avaññāto hīḷito khīḷito garahito paribhūto acittīkato.

and a weak creature, and one without friends or relatives, and a glutton, and one dwelling in a disreputable family, and the friend of sinners, and he whose wealth has been dissipated, and he who has no character, and he who has no occupation, and he who has no means.

бессильного человека, государь; человека, не имеющего друзей и родственников, государь; обжору, государь; живущего в презренной семье человека, государь; человека, якшающегося с грешниками, государь; неимущего человека, государь; дурно воспитанного человека, государь; человека, не знающего никакого дела, государь; неумелого человека, государь, в этом мире унижают, принижают, попирают, презирают, осуждают, хулят и ни во что не ставят.

Ime kho, mahārāja, dasa puggalā lokasmiṃ oññātā avaññātā hīḷitā khīḷitā garahitā paribhūtā acittīkatā.

These are the ten despised and contemned in the world, thought shameful, looked down upon, held blameworthy, treated with contumely, not loved.

Этих десятерых, государь, в мире унижают, принижают, попирают, презирают, осуждают, хулят и ни во что не ставят.

Imāni kho, mahārāja, dasa ṭhānāni anussaramānassa bodhisattassa evaṃ saññā uppajji 'māhaṃ kammahīno assaṃ payogahīno garahito devamanussānaṃ, yaṃnūnāhaṃ kammassāmī assaṃ kammagaru kammādhipateyyo kammasīlo kammadhorayho kammaniketavā appamatto vihareyya'nti, evaṃ kho, mahārāja, bodhisatto ñāṇaṃ paripācento dukkarakārikaṃ akāsī"ti.

It was on calling these conditions to mind, O king, that this idea occurred to the Bodisat: “Let me not incur blame among gods and men as being without occupation or without means! Let me as a master in action, held in respect by reason of action, one having the supremacy which arises from action, one whose conduct is based upon action, one who carries action (into every concern of life), one who has his dwelling in action, be constant in earnestness.” That was the spirit, O king, in which the Bodisat, when he was bringing his knowledge to maturity, undertook the practice of penance.’

Бодхисаттва хорошо помнил, государь, о десяти этих поводах для пренебрежения, и представилось это ему вот как: «Мне нельзя быть не знающим дела, нельзя не владеть средствами и навлечь на себя осуждение богов и людей. Пусть я стану мастером своего дела, господином своего дела, уважающим свое дело, преданным своему делу, впрягусь в свое дело, сживусь со своим делом и неустанно буду упражняться». Вот так, государь, стремясь к тому, чтобы знание его созрело, бодхисаттва взял на себя претрудный труд.

"Bhante nāgasena, bodhisatto dukkarakārikaṃ karonto evamāha 'na kho panāhaṃ imāya kaṭukāya dukkarakārikāya adhigacchāmi uttarimanussadhammaṃ alamariyañāṇadassanavisesaṃ, siyā nu kho añño maggo bodhāyā'ti.

‘Venerable Nāgasena, the Bodisat, when he was undergoing penance, said thus to himself: “But it is not by this penance severe that I shall reach the peculiar faculty of the insight arising from the knowledge of that which is fit and noble—that insight beyond the powers of ordinary men, May there not be now some other way to the wisdom (of Buddhahood)?”

– Почтенный Нагасена! Свершая свой претрудный труд, бодхисаттва спустя какое-то время сказал: «Нет, не этим суровым претрудным трудом добьюсь я поистине арийского превосходного знания-видения всех человеческих возможностей. Другая, должно быть, стезя приведет к просветлению»758.

Api nu tasmiṃ samaye bodhisattassa maggaṃ ārabbha satisammoso ahosī"ti?

‘Was then the Bodisat, at that time, confused in his mind about the way?’

Может быть, на бодхисаттву нашло в ту пору забвение истинной стези?

"Pañcavīsati kho panime, mahārāja, cittadubbalīkaraṇā dhammā, yehi dubbalīkataṃ cittaṃ na sammā samādhiyati āsavānaṃ khayāya.

‘There are twenty-five qualities, O king, which are causes of weakness of mind, weakened by which the mind cannot successfully be devoted to the destruction of the āsavas (the Great Evils—lust, becoming, delusion, and ignorance).

– Существует, государь, двадцать пять дхарм, ослабляющих мысль. Ослабленная этими дхармами мысль не может истинно сосредоточиться и прийти к истощению всяческой тяги.

Katame pañcavīsati?

And what are the twenty-five?

Дхармы эти таковы:

Kodho, mahārāja, cittadubbalīkaraṇo dhammo, yena dubbalīkataṃ cittaṃ na sammā samādhiyati āsavānaṃ khayāya, upanāho - pe - makkho - pe - paḷāso - pe - issā - pe - macchariyaṃ - pe - māyā - pe - sāṭheyyaṃ - pe - thambho - pe - sārambho - pe - māno - pe - atimāno - pe - mado - pe - pamādo - pe - thinamiddhaṃ - pe - tandi [nandī (pī. ka.)] - pe - ālasyaṃ - pe - pāpamittatā - pe - rūpā - pe - saddā - pe - gandhā - pe - rasā - pe - phoṭṭhabbā - pe - khudāpipāsā - pe - arati, mahārāja, cittadubbalīkaraṇo dhammo, yena dubbalīkataṃ cittaṃ na sammā samādhiyati āsavānaṃ khayāya.

Anger, O king, and enmity, and hypocrisy, and conceit, and envy, and avarice, and deceit, and treachery, and obstinacy, and perverseness, and pride, and vainglory, and the intoxication (of exalted ideas about birth or health or wealth), and negligence in (well-doing), and intellectual inertness or bodily sloth, and drowsiness, and idleness, and friendship with sinners, and forms, and sounds, and odours, and tastes, and sensations of touch, and hunger, and thirst, and discontent.

гнев есть дхарма, ослабляющая мысль, государь, ослабленная им мысль не может истинно сосредоточиться и прийти к истощению всяческой тяги; злоба, пренебрежение к другим, ревнивое соперничество, зависть, скупость, самоподача, плутовство, упрямство, заносчивость, гордость, самомнение, тщеславие, беспечность, вялость и сон, обольщение759, леность, общение с грешниками, образы, звуки, запахи, вкусы, осязаемое, голод и жажда, неудовлетворенность суть дхармы, ослабляющие мысль, государь, ослабленная ими мысль не может истинно сосредоточиться и прийти к истощению всяческой тяти.

Ime kho, mahārāja, pañcavīsati cittadubbalīkaraṇā dhammā, yehi dubbalīkataṃ cittaṃ na sammā samādhiyati āsavānaṃ khayāya.

These are the twenty-five qualities, O king, which are causes of weakness of mind, weakened by which the mind cannot successfully be devoted to the destruction of the āsavas.

Таковы, государь, эти двадцать пять дхарм, ослабляющих мысль. Ослабленная ими мысль не может истинно сосредоточиться и прийти к истощению тяги.

Bodhisattassa kho, mahārāja, khudāpipāsā [khudāpipāsā (sī. pī. ka.)] kāyaṃ pariyādiyiṃsu, kāye pariyādinne cittaṃ na sammā samādhiyati āsavānaṃ khayāya.

(And of these it was) hunger and thirst, O king, which had then seized hold of the body of the Bodisat. And his body being thus, as it were, “possessed,” his mind was not rightly devoted to the destruction of the āsavas.

У бодхисаттвы же, государь, тело было изнурено голодом и жаждой, и из-за телесного изнурения мысль не могла сосредоточиться и прийти к истощению тяги.

Satasahassaṃ, mahārāja, kappānaṃ [kappe (ka.)] caturo ca asaṅkhyeyye kappe bodhisatto catunnaṃ yeva ariyasaccānaṃ abhisamayaṃ anvesi tāsu tāsu jātīsu, kiṃ panassa pacchime bhave abhisamayajātiyaṃ maggaṃ ārabbha satisammoso hessati?

Now the Bodisat, O king, through the immeasurable aeons of the past, had followed after the perception of the Four Noble Truths through all of his successive births. Is it then possible that in his last existence, in the birth in which that perception was to arise, there should be any confusion in his mind as to the way?

Сто тысяч кальп и четыре несметности кальп, государь, бодхисаттва во всех своих существованиях стремился к одному лишь постижению четырех арийских истин; неужели у бодхисаттвы могло случиться в последней его жизни забвение истинной стези, порождающей постижение?

Api ca, mahārāja, bodhisattassa saññāmattaṃ uppajji 'siyā nu kho añño maggo bodhāyā'ti.

But nevertheless there arose, O king, in the Bodisat’s mind the thought: “May there not now be some other way to the wisdom (of a Buddha)?”

Нет, государь, у бодхисаттвы просто появилось соображение: «Другая, должно быть, стезя приведет к просветлению».

Pubbe kho, mahārāja, bodhisatto ekamāsiko samāno pitu sakkassa kammante sītāya jambucchāyāya sirisayane pallaṅkaṃ ābhujitvā nisinno vivicceva kāmehi vicicca akusalehi dhammehi savitakkaṃ savicāraṃ vivekajaṃ pītisukhaṃ paṭhamaṃ jhānaṃ upasampajja vihāsi - pe - catutthaṃ jhānaṃ upasampajja vihāsī"ti.

And already before that, O king, when he was only one month old, when his father the Sakya was at work (ploughing), the Bodisat, placed in his sacred cot for coolness under the shade of the jambu tree, sat up crosslegged, and putting away passion, free from all evil conditions of heart, he entered into and remained in the first Ghāna—a state of joy and ease, born of seclusion, full of reflection, full of investigation, and so into the second, and so into the third, and so into the fourth Ghāna.’

Ведь еще прежде, государь, когда шакья, его отец, пахал в поле760, а сам бодхисаттва, бывший тогда месячным младенцем, лежал под гвоздичным деревом в прохладной тени, он сел, скрестил ноги, отстранил утехи, отстранил неблагие дхармы, взошел на сопровождавшуюся задумыванием и продумыванием, порожденную различением, радостную и приятную первую ступень созерцания и начал на ней движение761; тогда же он поднялся до четвертой ступени созерцания.

"Sādhu, bhante nāgasena, evametaṃ tathā sampaṭicchāmi, ñāṇaṃ paripācento bodhisatto dukkarakārikaṃ akāsī"ti.

‘Very good, Nāgasena! That is so, and I accept it as you say. It was whilst he was bringing his knowledge to maturity that the Bodisat underwent the penance.’

– Отлично, почтенный Нагасена. Да, это так, я с этим согласен. Бодхисаттва взял на себя претрудный труд, стремясь достичь зрелости знания.

3."Bhante nāgasena, katamaṃ adhimattaṃ balavataraṃ kusalaṃ vā akusalaṃ vā"ti?

‘Venerable Nāgasena, which is the more powerful, virtue or vice?’

Почтенный Нагасена, что сильнее, что могущественнее – добро или зло?

"Kusalaṃ, mahārāja, adhimattaṃ balavataraṃ, no tathā akusala'nti.

‘Virtue, O king.’

– Добро, государь, сильнее и могущественнее зла, и не иначе.

"Nāhaṃ, bhante nāgasena, taṃ vacanaṃ sampaṭicchāmi 'kusalaṃ adhimattaṃ balavataraṃ, no tathā akusala'nti, dissanti, bhante nāgasena, idha pāṇātipātino adinnādāyino kāmesumicchācārino musāvādino gāmaghātikā panthadūsakā nekatikā vañcanikā, sabbe te tāvatakena pāpena labhanti hatthacchedaṃ pādacchedaṃ hatthapādacchedaṃ kaṇṇacchedaṃ nāsacchedaṃ kaṇṇanāsacchedaṃ bilaṅgathālikaṃ saṅkhamuṇḍikaṃ rāhumukhaṃ jotimālikaṃ hatthapajjotikaṃ erakavattikaṃ cīrakavāsikaṃ eṇeyyakaṃ baḷisamaṃsikaṃ kahāpaṇikaṃ khārāpatacchikaṃ palighaparivattikaṃ palālapīṭhakaṃ tattenapi telena osiñcanaṃ sunakhehipi khādāpanaṃ jīvasūlāropanaṃ asināpi sīsacchedaṃ, keci rattiṃ pāpaṃ katvā rattiṃ yeva vipākaṃ anubhavanti, keci rattiṃ katvā divā yeva anubhavanti, keci divā katvā divā yeva anubhavanti, keci divā katvā rattiṃ yeva anubhavanti, keci dve tayo divase vītivatte anubhavanti, sabbepi te diṭṭheva dhamme vipākaṃ anubhavanti.

‘That is a saying, Nāgasena, which I cannot believe-that virtue is more powerful than vice. For there are to be seen here (in the world) men who destroy living creatures, who take to themselves what has not been given, who walk in evil in their lusts, who speak lies, who commit gang robberies on whole villages, who are highwaymen, sharpers, and swindlers, and these all according to their crime suffer the cutting off of their hands, or their feet, or their hands and feet, or their ears, or Their nose, or their ears and nose, or the Gruel Pot, or the Chank Crown, or the Rāhu’s Mouth, or the Fire Garland, or the Hand Torch, or the Snake Strips, or the Bark Dress, or the Spotted Antelope, or the Flesh Hooks, or the Penny Cuts, or the Brine Slits, or the Bar Turn, or the Straw Seat, or they are anointed with boiling oil, or eaten by dogs, or are impaled alive, or are beheaded with a sword. Some of them sin one night and that night experience the fruit of their sin, some sinning by night experience the next day, some sinning one day experience that day, some sinning by day experience that night, some experience when two days or three have elapsed. But all experience in this present visible world the result of their iniquity.

– Я не согласен, почтенный Нагасена, с утверждением, что добро-де сильнее и могущественнее зла. Встречаются ведь, почтенный Нагасена, смертоубийцы, воры, прелюбодеи, лжецы, грабители деревень, разбойники с большой дороги, мошенники и жулики. Всех их за свершённые ими грехи настигает кара: усекновение кистей рук, и усекновение ног по щиколотки, и усекновение и рук и ног, и усекновение ушей, и усекновение носа, и усекновение и носа и ушей, и «котелок каши», и «лысая раковина», и «зев Раху», и «горящий венчик», и «руки-факелы», и «лупленый банан», и «кожурка», и «козел на сковородке», и «тушка на крюку», и «гуляш живьем», и «строганина со щелочью», и «воротная петля», и «соломенное сиденье», и поливание кипящим маслом, и травля псами, и сажание на кол, и усекновение головы762. Иные ночью нагрешат, ночью же плоды пожинают; иные ночью нагрешат, наутро плоды пожинают; иные днем нагрешат, днем же плоды пожинают; иные днем нагрешат, вечером плоды пожинают; иные через два, через три дня пожинают, но все они пожинают плоды своих деяний уже в этой жизни.

Atthi pana, bhante nāgasena, koci ekassa vā dvinnaṃ vā tiṇṇaṃ vā catunnaṃ vā pañcannaṃ vā dasannaṃ vā satassa vā sahassassa vā satasahassassa vā saparivāraṃ dānaṃ datvā diṭṭhadhammikaṃ bhogaṃ vā yasaṃ vā sukhaṃ vā anubhavitā sīlena vā uposathakammena vā"ti?

And is there any one, Nāgasena, who from having provided a meal with all its accessories for one, or two, or three, or four, or five, or ten, or a hundred, or a thousand (members of the Order), has enjoyed in this present visible world wealth or fame or happiness—(is there any one who) from righteousness of life, or from observance of the Uposatha, (has received bliss even in this life)?’

Но есть ли хоть кто-нибудь, почтенный Нагасена, кто устроил полную трапезу для одного человека или для двух, для трех, для четырех, для пяти, для десяти, для ста, для тысячи, для сотни тысяч человек, или следовал нравственности, или соблюдал обряды постного дня и уже в этой жизни добился благодаря этому богатства, почета или счастья?

"Atthi, mahārāja, cattāro purisā dānaṃ datvā sīlaṃ samādiyitvā uposathakammaṃ katvā diṭṭheva dhamme teneva sarīradehena tidasapure samanuppattā"ti [yasamanupattāti (sī. pī.)].

‘There are , O king, four men who by giving gifts, and by the practice of uprightness, and by the keeping of Uposatha, even in their earthly bodies attained to glory in Tidasapura (the city of the gods).’

– Таких людей было четверо, государь. Они приносили дары, следовали нравственности, соблюдали обряды постного дня и через это уже в земном, человеческом теле удостоились почестей во граде Тридцати Трех.

"Ko ca ko ca bhante"ti?

‘And who, Sir, were they?’

– Кто же они, почтенный?

"Mandhātā, mahārāja, rājā, nimi rājā, sādhīno rājā, guttilo ca gandhabbo"ti.

‘Mandhātā the king, and Nimi the king, and Sādhīna the king, and Guttila the musician.’

– Царь Мандхатар, царь Ними, царь Садхина и музыкант Гуттила763, государь.

"Bhante nāgasena, anekehi taṃ bhavasahassehi antaritaṃ, dvinnampetaṃ amhākaṃ [dīpitaṃ, amhākampetaṃ (ka.)] parokkhaṃ, yadi samatthosi vattamānake bhave bhagavato dharamānakāle kathehī"ti?

‘Venerable Nāgasena, this happened thousands of births ago, and is beyond the ken of either of us two. Give me, if you can, some examples from that period (of the world) which is now elapsing in which the Blessed One has been alive.’

– Почтенный Нагасена, это все минуло много тысяч жизней тому назад. Ни ты, ни я тому не были свидетели. Если ты можешь, то назови что-нибудь современное, случившееся при жизни Блаженного.

"Vattamānakepi, mahārāja, bhave puṇṇako dāso therassa sāriputtassa bhojanaṃ datvā tadaheva seṭṭhiṭṭhānaṃ ajjhupagato, so etarahi puṇṇako seṭṭhīti paññāyi, gopālamātā devī attano kese vikkiṇitvā laddhehi aṭṭhahi kahāpaṇehi therassa mahākaccāyanassa attaṭṭhamakassa piṇḍapātaṃ datvā tadaheva rañño candapajjotassa [udenassa (sī. pī.)] aggamahesiṭṭhānaṃ pattā.

‘In this present period, O king, the slave Puṇṇaka, on giving a meal to Sāriputta the Elder, attained that day to the dignity of a treasurer (Seṭṭhi), and he is now generally known as Puṇṇaka the Seṭṭhi. The queen, the mother of Gopāla, who (being the daughter of poor peasant folk) sold her hair for eight pennies, and therewith gave a meal to Mahā Kaccāyana the Elder and his seven companions, became that very day the chief queen of king Udena.

– Есть и современное, государь. Раб Пурнака подал однажды поесть тхере Шарипутре, и в тот же день сделался купцом-казначеем; с тех пор его так и зовут купцом Пурнакой. Будущая царица, мать Гопалы, продала свои волосы, чтобы на вырученные восемь каршапан764 накормить тхеру Большого Катьяяну вместе с семью монахами, и в тот же день стала главной супругой царя Удаяны.

Suppiyā upāsikā aññatarassa gilānabhikkhuno attano ūrumaṃsena paṭicchādanīyaṃ datvā dutiyadivase yeva rūḷhavaṇā sañchavī [sacchavī (sī. pī.)] arogā jātā.

Suppiyā, the believing woman, cut flesh from her own thigh to provide broth for a sick Bhikkhu, and on the very next day the wound closed up, and the place became cured, with skin grown over it.

Мирянка Суприя срезала мясо с собственного бедра, чтобы приготовить мясную похлебку больному монаху, и на следующий же день рана ее срослась, зарубцевалась, и она поправилась.

Mallikā devī bhagavato ābhidosikaṃ kummāsapiṇḍaṃ datvā tadaheva rañño kosalassa aggamahesī jātā.

Mallikā, the queen who (when a poor flower girl) gave the last night’s gruel (she had reserved for her own dinner) to the Blessed One, became that very day the chief queen of the king of Kosala.

Будущая царица Маллика подала Блаженному вчерашней рисовой каши765 и в тот же день стала главной супругой царя кошальского.

Sumano mālākāro aṭṭhahi sumanapupphamuṭṭhīhi bhagavantaṃ pūjetvā taṃ divasaṃ yeva mahāsampattiṃ patto.

Sumana, the garland maker, when he had presented to the Blessed One eight bunches of jessamine flowers, came that very day into great prosperity.

Цветочник Суманас поднес Блаженному в знак почитания его восемь горстей цветов жасмина и в тот же день достиг великого преуспеяния.

Ekasāṭako brāhmaṇo uttarasāṭakena bhagavantaṃ pūjetvā taṃ divasaṃ yeva sabbaṭṭhakaṃ labhi, sabbepete, mahārāja, diṭṭhadhammikaṃ bhogañca yasañca anubhaviṃsū"ti.

Eka-sāṭaka the Brahman, who gave to the Blessed One his only garment, received that very day the office of Sabbaṭṭhaka (Minister in general). All these, O king, came into the enjoyment of wealth and glory in their then existing lives.’

Брахман Экашатака766 поднес Блаженному в знак почитания единственную свою одежду и в тот же день получил восьмикратно-восьмерной767 дар. Все они, государь, обрели богатство и почести уже в этой жизни.

"Bhante nāgasena, vicinitvā pariyesitvā cha jane yeva addasāsī"ti.

‘So then, Nāgasena, with all your searching and enquiry you have only found six cases?’

– Почтенный Нагасена, после всех разысканий и исследований ты обнаружил только их шестерых?

"Āma, mahārājā"ti.

‘That is so, O king.’

– Да, государь.

"Tena hi, bhante nāgasena, akusalaṃ yeva adhimattaṃ balavataraṃ, no tathā kusalaṃ.

‘Then it is vice, Nāgasena, and not virtue which is the more powerful.

– Стало быть, почтенный Нагасена, зло сильнее и могущественнее добра, и не иначе.

Ahañhi, bhante nāgasena, ekadivasaṃ yeva dasapi purise passāmi pāpassa kammassa vipākena sūlesu āropente, vīsampi tiṃsampi cattālīsampi paññāsampi purisasatampi purisasahassampi passāmi pāpassa kammassa vipākena sūlesu āropente.

For on one day alone I have seen ten men expiating their crimes by being impaled alive, and thirty even, and forty, and fifty, , and a hundred, and a thousand.

Я ведь, почтенный Нагасена, ежедневно вижу: то десять человек на кол посажено вследствие совершенных ими греховных деяний, то двадцать, то тридцать, то сорок, то пятьдесят человек, то сто человек, то тысяча человек на кол посажены вследствие совершенных ими греховных деяний.

Nandakulassa, bhante nāgasena, bhaddasālo nāma senāpatiputto ahosi.

And further, there was Bhaddasāla, the soldier in the service of the royal family of Nanda,

Когда-то, почтенный Нагасена, служил царствующему дому Нандов некий Бхадрашала, потомственный полководец.

Tena ca raññā candaguttena saṅgāmo samupabyūḷho ahosi.

and he waged war against king candagutta.

Он дал сражение царю Чандрагупте768.

Tasmiṃ kho pana, bhante nāgasena, saṅgāme ubhato balakāye asītikabandharūpāni ahesuṃ, ekasmiṃ kira sīsakabandhe paripāte [paripuṇṇe (sabbattha)] ekaṃ kabandharūpaṃ uṭṭhahati, sabbepete pāpasseva kammassa vipākena anayabyasanaṃ āpannā.

Now in that war, Nāgasena, there were eighty Corpse Dances. For they say that when one great Head Holocaust has taken place (by which is meant the slaughter of ten thousand elephants, and a lac of horses, and five thousand charioteers, and a hundred koṭis of soldiers on foot), then the headless corpses arise and dance in frenzy over the battle-field. And all the men thus slain came to destruction through the fruit of the Karma of their evil deeds.

В этом сражении, почтенный Нагасена, убитых было с обеих сторон на восемьдесят плясок безглавой смерти. Считается якобы, что, когда свершено одно «великое заклание голов», безглавые тела встают и пляшут на поле брани769. И все те, кто нашел там свой конец, погибли только вследствие свершенных ими греховных деяний.

Imināpi, bhante nāgasena, kāraṇena bhaṇāmi akusalaṃ yeva adhimattaṃ balavataraṃ, no tathā kusala"nti.

And therefore, too, do I say, Nāgasena, that vice is more powerful than virtue.

Вот на этом основании я и говорю, почтенный Нагасена, что именно зло сильнее и могущественнее добра, и не иначе.

"Suyyati, bhante nāgasena, imasmiṃ buddhasāsane kosalena raññā asadisadānaṃ dinna"nti?

And have you heard, Nāgasena, that in all this dispensation (since the time of Gotama the Buddha) the giving by the Kosala king has been unequalled?’

Известно ли тебе, почтенный Нагасена, что за все время, как существует Учение нынешнего Просветленного, дар, принесенный царем кошальским, был беспримерен?

"Āma, mahārāja, suyyatī"ti.

‘Yes, I have heard so, O king.’

– Да, государь, известно.

"Api nu kho, bhante nāgasena, kosalarājā taṃ asadisaṃ dānaṃ datvā tatonidānaṃ kañci diṭṭhadhammikaṃ bhogaṃ vā yasaṃ vā sukhaṃ vā paṭilabhī"ti [paṭilabhatīti (ka.)] ?

‘But did he, Nāgasena, on account of his having given gifts so unequalled, receive in this present life wealth, or glory, or happiness?’

– И что же, почтенный Нагасена, пришло разве к царю кошальскому уже в этой жизни богатство, почет или счастье оттого, что он принес такой беспримерный дар?

"Na hi, mahārājā"ti.

‘No, O king, he did not.’

– Нет, государь.

"Yadi, bhante nāgasena, kosalarājā evarūpaṃ anuttaraṃ dānaṃ datvāpi na labhi [na labhati (ka.)] tatonidānaṃ kañci diṭṭhadhammikaṃ bhogaṃ vā yasaṃ vā sukhaṃ vā, tena hi, bhante nāgasena, akusalaṃ yeva adhimattaṃ balavataraṃ, no tathā kusala"nti.

‘Then, in that case, surely, Nāgasena, vice is more powerful than virtue?’

– Почтенный Нагасена! Если даже царь кошальский, принеся такой беспримерный дар, не получил от него в этой жизни ни богатства, ни почета, ни счастья, то, стало быть, почтенный Нагасена, именно зло сильнее и могущественнее, чем добро, и не иначе.

"Parittattā, mahārāja, akusalaṃ khippaṃ pariṇamati, vipulattā kusalaṃ dīghena kālena pariṇamati, upamāyapi, mahārāja, etaṃ upaparikkhitabbaṃ.

‘Vice, O king, by reason of its meanness, dies quickly away. But virtue, by reason of its grandeur, takes a long time to die. And this can be further examined into by a metaphor.

– Зло по своей скудости созревает быстро, государь, а добро благодаря своей возвышенности созревает долгое время. В этом можно удостовериться через сравнение, государь.

Yathā, mahārāja, aparante janapade kumudabhaṇḍikā nāma dhaññajāti māsalūnā [māsapūrā (ka.)] antogehagatā hoti, sālayo chappañcamāsehi pariṇamanti, kiṃ panettha, mahārāja, antaraṃ ko viseso kumudabhaṇḍikāya ca sālīnañcā"ti?

just, O king, as in the West Country the kind of corn called Kumuda-bhaṇḍikā, ripening quickly and being garnered in a month, is called Māsalu (got in a month), but the rices only come to perfection in six months or five. What then is the difference, what the distinction herein between Kumuda-bhaṇḍikā and rice?

Скажем, государь, в западной стране есть разновидность злака, называемая «белыми метелками»770. Ее уже через месяц жнут и складывают в амбары771, рис же созревает пять-шесть месяцев. Откуда же такое различие, государь? В чем разница между «белыми метелками» и рисом?

"Parittattā, bhante, kumudabhaṇḍikāya, vipulattā ca sālīnaṃ.

‘The one is a mean plant, Sir, the other a grand one.

Дело в скудости «белых метелок», почтенный, и в обильности риса.

Sālayo, bhante nāgasena, rājārahā rājabhojanaṃ, kumudabhaṇḍikā dāsakammakarānaṃ bhojana"nti.

The rices are worthy of kings, meet for The king’s table; the other is the food of servants and of slaves.

Ведь рис достоин царского стола, это царская еда, почтенный Нагасена, а «белые метелки» – это еда рабов да батраков.

"Evameva kho, mahārāja, parittattā akusalaṃ khippaṃ pariṇamati, vipulattā kusalaṃ dīghena kālena pariṇamatī"ti.

‘Just so, O king, it is by reason of its meanness that vice dies quickly away. But virtue, by its grandeur, takes a long time to die.’

Вот точно так же, государь, зло по своей скудости созревает быстро, а добро благодаря своей возвышенности созревает долгое время.

"Yaṃ tattha, bhante nāgasena, khippaṃ pariṇamati, taṃ nāma loke adhimattaṃ balavataraṃ, tasmā akusalaṃ balavataraṃ, no tathā kusalaṃ.

‘But, Nāgasena, it is just those things which come most quickly to their end which are in the world considered the most powerful. And so still vice must be the more powerful, not virtue.

Почтенный Нагасена! То, что быстрее созревает,– то и будет на свете сильным и могущественным. Значит, зло сильнее и могущественнее добра, и никак иначе.

Yathā nāma, bhante nāgasena, yo koci yodho mahatimahāyuddhaṃ pavisitvā paṭisattuṃ upakacchake gahetvā ākaḍḍhitvā khippataraṃ sāmino upaneyya, so yodho loke samattho sūro nāma.

just, Nāgasena, as the strong man who, when he enters into a terrible battle, is able the most quickly to get hold of his enemies’ heads under his armpit, and dragging them along to bring them prisoners to his lord, that is the champion who is regarded, in the world, as the ablest hero—

Например, почтенный Нагасена, тот воин из числа участвующих в ожесточенном сражении, кто быстрее других схватит противника под мышки и притащит его к своему командиру,– тот воин среди прочих и будет удалой молодец;

Yo ca bhisakko khippaṃ sallaṃ uddharati rogamapaneti, so bhisakko cheko nāma.

just as that surgeon who is able the most quickly to extract the dart, and allay the disease, is considered the most clever—

или тот хирург, который быстро извлечет стрелу и заживит рану,– тот хирург и будет умелым;

Yo gaṇako sīghasīghaṃ gaṇetvā khippaṃ dassayati, so gaṇako cheko nāma.

just as the accountant who is able with the greatest speed to make his calculations, and with most rapidity to show the result, is considered the cleverest counter—

или тот счётчик, который быстро-быстро сосчитает и покажет, что получилось,– тот счётчик и будет умелым;

Yo mallo khippaṃ paṭimallaṃ ukkhipitvā uttānakaṃ pāteti, so mallo samattho sūro nāma.

just as the wrestler who is able the most quickly to lift his opponent up, and make him fall flat on his back, is considered the ablest hero—

или тот борец, который быстро поднимет соперника и положит его на лопатки,– тот борец и будет удалой молодец.

Evameva kho, bhante nāgasena, yaṃ khippaṃ pariṇamati kusalaṃ vā akusalaṃ vā, taṃ loke adhimattaṃ balavatara"nti.

just so, Nāgasena, it is that one of these two things—virtue and vice—which most quickly reaches its end that is, in the world, the more powerful of the two.’

Вот точно так же, почтенный Нагасена, то, что быстрее созревает – благо это или зло,– то и будет на свете сильным и могущественным.

"Ubhayampi taṃ, mahārāja, kammaṃ samparāyavedanīyameva, api ca kho akusalaṃ sāvajjatāya khaṇena diṭṭhadhammavedanīyaṃ hoti, pubbakehi, mahārāja, khattiyehi ṭhapito eso niyamo 'yo pāṇaṃ hanati, so daṇḍāraho - pe - yo adinnaṃ ādiyati - pe - yo paradāraṃ gacchati - pe - yo musā bhaṇati - pe - yo gāmaṃ ghāteti - pe - yo panthaṃ dūseti - pe - yo nikatiṃ karoti - pe - yo vañcanaṃ karoti, so daṇḍāraho vadhitabbo chettabbo bhettabbo hantabbo'ti.

‘The Karma of both the two, O king, will be made evident in future births; but vice besides that will by reason of its guilt be made evident at once, and in this present life. The rulers (Kshatriyas) of old, O king, established this decree: “Whosoever takes life shall be subject to a fine, and whosoever takes to himself what has not been given, and whosoever commits adultery,, and whosoever speaks lies, and whosoever is a dacoit, and whosoever is a highwayman, and whosoever cheats and swindles. Such men shall be liable to be fined or beaten or mutilated or broken or executed.”

Плоды и тех и других деяний, государь, дают себя знать лишь в будущих существованиях, однако плоды зла из-за предосудительности его дают себя знать также и немедленно, в той же жизни. Древними кшатриями, государь, положен был такой закон: тот, кто свершает смертоубийство, должен понести кару, также тот, кто крадет чужое, кто входит к чужой жене, кто лжет, кто грабит деревни, кто разбойничает на большой дороге, кто занимается мошенничеством и жульничеством. Все они должны понести кару, они заслуживают телесного наказания, увечения, ломания рук и ног, смертной казни.

Taṃ te upādāya vicinitvā vicinitvā daṇḍenti vadhenti chindanti bhindanti hananti ca, api nu, mahārāja, atthi kehici ṭhapito niyamo 'yo dānaṃ vā deti, sīlaṃ vā rakkhati, uposathakammaṃ vā karoti, tassa dhanaṃ vā yasaṃ vā dātabba'nti; api nu taṃ vicinitvā vicinitvā dhanaṃ vā yasaṃ vā denti, corassa katakammassa vadhabandhanaṃ viyā"ti?

And in pursuance thereof they held repeated enquiry, and then adjudged one or other punishment accordingly. But, O king, has there ever been by any one a decree promulgated: “Whosoever gives gifts, or observes a virtuous life, or keeps Uposatha, to him shall wealth be given, or honours?” And do they make continued enquiry, and bestow wealth or honours accordingly, as they do stripes or bonds upon a thief?’

Потому правители судят, рядят и приговаривают их к пене, к телесному наказанию, к увечению, к переламыванию рук и ног, к смертной казни. Но разве, государь, был кем-нибудь положен такой закон: тому, кто приносит дары, блюдет нравственность, соблюдает обряды постного дня,– тому следует давать награду или оказывать почести? Разве правители и здесь судят и рядят и присуждают таким людям награды и почести, как вору за его деяния – увечение и тюрьму?

"Na hi, bhante"ti.

‘Certainly not, Sir.’

– Нет, почтенный.

"Yadi, mahārāja, dāyakānaṃ vicinitvā vicinitvā dhanaṃ vā yasaṃ vā dadeyyuṃ, kusalampi diṭṭhadhammavedanīyaṃ bhaveyya, yasmā ca kho, mahārāja, dāyake na vicinanti 'dhanaṃ vā yasaṃ vā dassāmā'ti, tasmā kusalaṃ na diṭṭhadhammavedanīyaṃ.

‘Well, if they did so then would virtue too be made evident even in this life. But as they neither make such enquiry concerning givers, nor bestow wealth and honours upon them, therefore is virtue not manifested now.

– Если бы, государь, и подателей судили, разбирали и присуждали им награды и почести, то тогда и благо давало бы себя знать уже в этой жизни. Но раз уж, государь, подателей даров не судят, не присуждают им наград и почестей, то потому благо не дает себя знать в этой жизни.

Iminā, mahārāja, kāraṇena akusalaṃ diṭṭhadhammavedanīyaṃ, samparāyeva so adhimattaṃ balavataraṃ vedanaṃ vedayatī"ti.

And this is the reason, O king, why vice is made known in this life, whereas he (the giver) receives the more abundantly in the lives to come. And therefore it is virtue which, through the distinctions brought about by Karma, is by far the more powerful of the two.’

Таково основание, государь, почему зло дает себя знать уже в этой жизни, но в следующих жизнях именно плоды благих деяний проявляют себя сильнее и могущественнее.

"Sādhu, bhante nāgasena, tavādisena buddhimantena vinā neso pañho sunibbeṭhiyo, lokikaṃ, bhante nāgasena, lokuttarena viññāpita"nti.

‘Very good, Nāgasena! Only by one wise as you could this puzzle have been so well solved. the problem put by me in worldly sense have you in transcendental sense made clear.’

– Отлично, почтенный Нагасена. Нелегко было бы распутать этот вопрос без человека с мощным разумом, подобным твоему. Мирское, почтенный Нагасена, сверхмирским объяснилось.

4."Bhante nāgasena, ime dāyakā dānaṃ datvā pubbapetānaṃ ādisanti [uddisanti (ka. sī.)] 'idaṃ tesaṃ pāpuṇātū'ti, api nu te kiñci tatonidānaṃ vipākaṃ paṭilabhantī"ti?

King Milinda said: “Revered Nāgasena, these givers, when they bestow their offerings, devote (the merits) specifically to former relatives now departed, thinking: “May this gift benefit such and such.’ Now do the dead derive any benefit from them?"

‘Venerable Nāgasena, these givers when they bestow their offerings, devote them specifically to former (relatives) now departed, saying: “May this gift benefit such and such.” Now do they (the dead) derive any benefit therefrom?’

Почтенный Нагасена, податели даров предназначают их часто умершим предкам: «Пусть это достанется им». Но получают ли умершие предки что-либо из плодов этого деяния?

"Keci, mahārāja, paṭilabhanti, keci nappaṭilabhantī"ti.

“Some do, sire, and some do not.”

‘Some do, O king, and some do not.’

– Одни получают, государь, другие не получают.

"Ke, bhante, paṭilabhanti, ke nappaṭilabhantī"ti?

“Which then are they that do, revered sir, and which do not?"

‘Which then are they that do, and which do not?’

– Кто получает, почтенный, и кто не получает?

"Nirayūpapannā, mahārāja, nappaṭilabhanti, saggagatā nappaṭilabhanti, tiracchānayonigatā nappaṭilabhanti, catunnaṃ petānaṃ tayo petā nappaṭilabhanti vantāsikā khuppipāsino nijjhāmataṇhikā, labhanti petā paradattūpajīvino, tepi saramānā yeva labhantī"ti.

“Those who have been reborn in hell, sire, do not; nor those reborn in heaven; nor those reborn as animals. Of those four classes reborn as petas, three classes do not: those who feed on vomit, those who are tormented by hunger and thirst, and those who are consumed by craving. The fourth class that lives on the gifts of others do derive benefit and those who remember them obtain it too.”

‘Those who have been reborn in purgatory, O king, do not; nor those reborn in heaven; nor those reborn as animals. And of those reborn as Pretas three kinds do not-the Vantāsikā (who feed on vomit), the Khuppipāsino (who hunger and thirst.), the Nijjhāma-taṇhikā (who are consumed by thirst). But the Paradattūpajīvino (who live on the gifts of others) they do derive profit, and those who bear them in remembrance do so too.’

– Угодившие в преисподнюю не получают, государь, попавшие на небеса не получают, родившиеся животными не получают. Из четырех видов претов три вида тоже не получают. Это блевотоеды, гладо-жаждущие и неутолимо-жаждущие772. Получают преты, живущие чужим доброхотством773, да и то, если о них помнят.

"Tena hi, bhante nāgasena, dāyakānaṃ dānaṃ visositaṃ [visotaṃ (sī. pī.)] hoti aphalaṃ, yesaṃ uddissa kataṃ yadi te nappaṭilabhantī"ti?

“Well then, revered Nāgasena, the offerings given by givers are wasted and are fruitless, since those for whose benefit they are given receive no profit from them.”

‘Then, Nāgasena, offerings given by the givers have run to waste, and are fruitless, since those for whose benefit they are given derive no profit therefrom.’

– Стало быть, почтенный Нагасена, дары этих подателей на ветер брошены, бесплодны. Ведь те, ради кого принесены эти дары, не получают их.

"Na hi taṃ, mahārāja, dānaṃ aphalaṃ hoti avipākaṃ, dāyakā yeva tassa phalaṃ anubhavantī"ti.

“No, sire, the offerings are not wasted nor are they fruitless. The givers themselves derive profit from them.”

‘No, O king. They run not to waste, neither are fruitless. The givers themselves derive profit from them.’

– Нет, государь, эти дары нетщетны и небесплодны. Плоды их возвращаются к самим подателям.

"Tena hi, bhante nāgasena, kāraṇena maṃ saññāpehī"ti.

“Well then, revered sir, convince me by a reason.”

‘Then convince me of this by a simile.’

– Раз так, почтенный Нагасена, то приведи мне вразумительное обоснование.

"Idha, mahārāja, keci manussā macchamaṃsasurābhattakhajjakāni paṭiyādetvā ñātikulaṃ gacchanti, yadi te ñātakā taṃ upāyanaṃ na sampaṭiccheyyuṃ, api nu taṃ upāyanaṃ visositaṃ gaccheyya vinasseyya vā"ti?

“Suppose, sire, some people, after preparing fish, meat, strong drinks, rice and other kinds of food, go to a relations’ house. If those relations were not to accept that present, would it go to waste and be lost?"

‘Suppose, O king, people were to get ready fish and meat and strong drinks and rice and cakes, and make a visit on a family related to them. If their relatives should not accept their complimentary present, would that present be wasted or fruitless?’

– Например, государь, люди наготовили рыбы, мяса, вина, рису, пирогов и пошли в гости к родственникам, а родственники не захотели у них брать этот гостинец. Разве из этого выходит, что гостинец брошен на ветер и пропал?

"Na hi, bhante, sāmikānaṃ yeva taṃ hotī"ti.

“No, revered sir, it would be for the owners themselves.”

No, Sir, it would go to the owners of it.’

– Нет, почтенный, он своим хозяевам достанется.

"Evameva kho, mahārāja, dāyakā yeva tassa phalaṃ anubhavanti.

“Even so, sire, it is the givers themselves who experience the fruit of their gifts.”

‘Well, just so the givers themselves derive the profit.

– Вот точно так же, государь, плоды этих даров возвращаются к самим подателям.

Yathā pana, mahārāja, puriso gabbhaṃ paviṭṭho asati purato nikkhamanamukhe kena nikkhameyyā"ti.

Or just, O king, as if a man were to enter an inner chamber, and there were no exit in front of him, how would he get out?’

Или представь, государь, что некто полез в пещеру и оказалось, что прохода вперед нет. Как он выйдет?

"Paviṭṭheneva bhante"ti.

‘By the way he entered.’

– Как вошел, так и выйдет, почтенный.

"Evameva kho, mahārāja, dāyakā yeva tassa phalaṃ anubhavantī"ti.

‘Well, just so the givers themselves derive the profit.’

– Вот точно так же, государь, плоды этих даров возвращаются к самим подателям.

"Hotu, bhante nāgasena, evametaṃ tathā sampaṭicchāmi, dāyakā yeva tassa phalaṃ anubhavanti, na mayaṃ taṃ kāraṇaṃ vilomemāti.

“Let that be, revered Nāgasena, that is so and I accept it as you say. We will not dispute your reason.

‘Let that pass, Nāgasena. That is so, and I accept it as you say. We will not dispute your argument.

– Хорошо, почтенный Нагасена. Это так, я с этим согласен. Плоды этих даров возвращаются к самим подателям. Мы этого не оспариваем.

"Bhante nāgasena, yadi imesaṃ dāyakānaṃ dinnadānaṃ pubbapetānaṃ pāpuṇāti, te ca tassa vipākaṃ anubhavanti.

But if the offerings made by such givers benefit certain of the departed and they do reap the results of the gifts,

But, venerable Nāgasena, if the offerings made by such givers do advantage certain of the departed, and they do reap the result of the gifts,

Почтенный Нагасена! Если принесенный подателями дар достается умершим предкам и они получают его плод,

Tena hi yo pāṇātipātī luddo lohitapāṇī paduṭṭhamanasaṅkappo manusse ghātetvā dāruṇaṃ kammaṃ katvā pubbapetānaṃ ādiseyya 'imassa me kammassa vipāko pubbapetānaṃ pāpuṇātū'ti, api nu tassa vipāko pubbapetānaṃ pāpuṇātī"ti?

then if a man who destroys living creatures, is bloody-handed, and is of corrupt mind and purpose were, after committing murder or any other dreadful act, to dedicate it to the departed, thinking: “May the result of this act of mine accrue to the departed’—would it then be transferred to them?"

then if a man who destroys living creatures and drinks blood and is of cruel heart, were after committing murder or any other dreadful act, to dedicate it to the departed, saying: “May the result of this act of mine accrue to the departed"—would it then be transferred to them?’

то что будет, если какой-то лютый, кровожадный смертоубивец свершит с коварным умыслом лихое дело, поубивает людей и предназначит это умершим предкам: «Пусть плоды этого моего деяния достанутся умершим предкам»774. Достанутся ли такие плоды умершим предкам?

"Na hi, mahārājā"ti.

“No, sire.”

‘No, O king.’

– Нет, государь.

"Bhante nāgasena, ko tattha hetu kiṃ kāraṇaṃ, yena kusalaṃ pāpuṇāti akusalaṃ na pāpuṇātī"ti?

“Revered Nāgasena, what is the cause, what is the reason that a good deed can accrue to them and not an evil one?"

‘But what is the reason, what is the cause, that a good deed can accrue to them, and not an evil one?’

– Почтенный Нагасена! Какова причина, каково основание того, что благо им достается, а зло не достается?

"Neso, mahārāja, pañho pucchitabbo, mā ca tvaṃ, mahārāja, 'visajjako atthī'ti apucchitabbaṃ pucchi, 'kissa ākāso nirālambo, kissa gaṅgā uddhammukhā na sandati, kissa ime manussā ca dijā ca dvipadā migā catuppadā'ti tampi maṃ tvaṃ pucchissasī"ti.

“This is really not a question you should ask, sire. Do not ask a foolish question thinking that an answer will be forthcoming. You will be asking me next why space is boundless, why the Ganges does not flow upstream, why men and birds are bipeds and why beasts are quadrupeds.”

‘This is really not a question you should ask, O king. Ask me no foolish question, O king, in the idea that an answer will be forthcoming. You will be asking me next why space is boundless, why the Ganges does not flow up stream, why men and birds are bipeds, and the animals quadrupeds!’

– Так нельзя задавать вопрос, государь. Не думай, государь, что можно спросить о чем угодно, лишь бы было кому отвечать. Что же ты не спросишь, государь, почему пространство безопорно, или почему Ганга не течет от устья к истокам, или почему у людей и птиц две ноги, а у зверей – четыре?

"Nāhaṃ taṃ, bhante nāgasena, vihesāpekkho pucchāmi, api ca nibbāhanatthāya [nibbānatthāya (ka.)] sandehassa pucchāmi, bahū manussā loke vāmagāmino [pāpagāhino (syā.)] vicakkhukā, 'kinti te otāraṃ na labheyyu'nti evāhaṃ taṃ pucchāmī"ti.

“I do not ask this seeking to annoy you, revered Nāgasena. I ask for the sake of removing a doubt. There are many people in the world who have gone astray and are spiritually blind. I put that question to you, thinking, “How can these not get an opportunity (to do evil)?’"

‘It is not to annoy you that I ask this question, Nāgasena, but for the sake of resolving a doubt. There are many people in the world who are left-handed or squint. I put that question to you, thinking: “Why should not also these unlucky ones have a chance of bettering themselves?” ’

– Я не затем спрашиваю, почтенный Нагасена, чтобы попусту надоедать; я спрашиваю, чтобы избавиться от сомнений. На свете есть множество людей, все понимающих криво и видящих превратно. Нельзя им оставлять лазейку, вот поэтому я и спрашиваю.

"Na sakkā, mahārāja, saha akatena ananumatena saha pāpaṃ kammaṃ saṃvibhajituṃ.

“It is not possible, sire, to share an evil deed with one who has not done it, not consented to it.

‘An evil deed, O king, cannot be shared with one who has not done it, and has not consented to it.

– Невозможно, государь, поделиться греховным деянием с тем, кто не совершал его и не одобрял.

"Yathā, mahārāja, manussā udakanibbāhanena udakaṃ suvidūrampi haranti, api nu, mahārāja, sakkā ghanamahāselapabbato [pabbatato (ka.)] nibbāhanena yathicchitaṃ haritu"nti?

People convey water long distances by an aqueduct. But could they in the same way remove a great mountain of solid rock?’

Скажем, государь, люди строят водопроводы и проводят воду на далекие расстояния, но разве возможно сделать провод для камней, горной скальной породы и провести их куда хочешь?

"Na hi, bhante"ti.

‘Certainly not, Sir.’

– Нет, почтенный.

"Evameva kho, mahārāja, sakkā kusalaṃ saṃvibhajituṃ, na sakkā akusalaṃ saṃvibhajituṃ.

‘Well, just in that way can a good deed be shared, but a bad one cannot.

– Вот точно так же, государь, благом поделиться можно, злом же поделиться невозможно.

Yathā vā pana, mahārāja, sakkā telena padīpo jāletuṃ, api nu, mahārāja, sakkā udakena padīpo jāletu"nti?

As, sire, it is possible to light a lamp with oil, yet is it possible to light a lamp with water?"

And one can light a lamp with oil, but could one in the same way, O king, light it with water?’

Или, скажем, государь, можно изготовить масляный светильник, но разве можно, государь, изготовить водяной светильник?

"Na hi, bhante"ti.

“No, revered sir.”

‘Certainly not, Sir.’

– Нет, почтенный.

"Evameva kho, mahārāja, sakkā kusalaṃ saṃvibhajituṃ, na sakkā akusalaṃ saṃvibhajituṃ.

“Even so, sire, a good deed can be shared but not an evil one.”

‘Well, so is it that a good deed can be shared, but not an evil one.

– Вот точно так же, государь, благом поделиться можно, злом же поделиться невозможно.

Yathā vā pana, mahārāja, kassakā taḷākato udakaṃ nīharitvā dhaññaṃ paripācenti, api nu kho, mahārāja, sakkā mahāsamuddato udakaṃ nīharitvā dhaññaṃ paripācetu"nti?

And husbandmen take water from a reservoir to bring their crops to maturity, but could they for the same purpose, O king, take water from the sea?’

Или, скажем, государь, земледельцы отводят на поле воду из водоема и выращивают рис. Но разве возможно, государь, отвести на поле воду из великого океана и также вырастить рис?

"Na hi, bhante"ti.

‘Certainly not, Sir.’

– Нет, почтенный.

"Evameva kho, mahārāja, sakkā kusalaṃ saṃvibhajituṃ, na sakkā akusalaṃ saṃvibhajitu"nti.

‘So again is it that though a good deed can be shared, an evil one cannot.’

– Вот точно так же, государь, благом поделиться можно, злом же поделиться невозможно.

"Bhante nāgasena, kena kāraṇena sakkā kusalaṃ saṃvibhajituṃ, na sakkā akusalaṃ saṃvibhajituṃ.

“What is the reason, revered Nāgasena, that a good deed can be shared but not an evil one?

‘But, venerable Nāgasena, why is that?

– Почтенный Нагасена, почему благом поделиться можно, а злом поделиться невозможно?

Kāraṇena maṃ saññāpehi, nāhaṃ andho anāloko sutvā vedissāmī"ti.

Convince me by a reason. I am not blind, not without light. When I have heard you I will know.”

Convince me of this by a reason. I am not blind, or unobservant. I shall understand when I have heard.’

Приведи мне обоснование. Право, я не слепой, смогу понять, что ты скажешь.

"Akusalaṃ, mahārāja, thokaṃ, kusalaṃ bahukaṃ, thokattā akusalaṃ kattāraṃ yeva pariyādiyati, bahukattā kusalaṃ sadevakaṃ lokaṃ ajjhottharatī"ti.

“An evil deed is slight, sire, a good deed is abundant. Because of its slightness evil affects only the doer; because of its abundance good spreads over the world of devas and men.”

‘Vice, O king, is a mean thing, virtue is great and grand. By its meanness vice affects only the doer, but virtue by its grandeur overspreads the whole world of gods and men.’

– Зло мало, государь, а благо велико. Оттого что зло мало, оно тратится только на того, кто его содеял; а благо, оттого что оно велико, распространяется на весь мир с богами.

"Opammaṃ karohī"ti.

“Make a simile.”

‘Show me this by a metaphor.’

– Приведи пример.

"Yathā, mahārāja, parittaṃ ekaṃ udakabindu pathaviyaṃ nipateyya, api nu kho taṃ, mahārāja, udakabindu dasapi dvādasapi yojanāni ajjhotthareyyā"ti?

“It is as, sire, one small drop of water might fall on the earth, yet would that drop of water, sire, spread out over ten or twelve leagues?"

‘Were a tiny drop of water to fall on the ground, O king, would it flow on over ten leagues or twelve?’

– Представь, государь, что на землю упала капелька воды. Растечется ли эта капелька, государь, на десять или на двенадцать йоджан вокруг?

"Na hi, bhante, yattha taṃ udakabindu nipatitaṃ, tattheva pariyādiyatī"ti.

“No, revered sir; where that drop of water has fallen there only does it affect.”

‘Certainly not. It would only have effect on that very spot of ground on which it fell.’

– Нет, почтенный. Куда капелька упала, там она и потратится.

"Kena kāraṇena, mahārājā"ti?

“For what reason, sire?"

‘But why so?’

– Почему же, государь?

"Parittattā, bhante, udakabindussā"ti.

“Because of the slightness of the drop of water, revered sir.”

‘Because o its minuteness.’

Потому что воды в капельке мало, почтенный.

"Evameva kho, mahārāja, parittaṃ akusalaṃ parittattā kattāraṃ yeva pariyādiyati, na sakkā saṃvibhajituṃ.

“Even so, sire, an evil deed is slight; because of its slightness it affects only the doer; it is not possible to share it.

‘Just so, O king, is vice minute. And by reason of its littleness it affects the doer only, and cannot possibly be shared.

– Вот точно так же, государь, зло мало, и, оттого что оно мало, оно тратится только на того, кто его содеял, и поделиться им невозможно.

"Yathā vā pana, mahārāja, mahatimahāmegho abhivasseyya tappayanto dharaṇitalaṃ, api nu kho so, mahārāja, mahāmegho samantato otthareyyā"ti.

But as, sire, a mighty and great cloud were to pour down rain satisfying the earth’s surface, yet would the water from that great cloud, spread out all round?"

But if a mighty rain cloud were to pour out rain satisfying the surface of the earth, would that water spread round about?’

А теперь представь, государь, что из огромной тучи пролился ливень и насытил землю влагою. Не растечется ли, государь, эта дождевая вода повсюду в округе?

"Āma, bhante, pūrayitvā so mahāmegho sobbhasara saritasākhākandarapadaradahataḷāka [mātikātaḷāka (ka.)] udapānapokkharaṇiyo dasapi dvādasapi yojanāni ajjhotthareyyā"ti.

“Certainly, revered sir.”

‘Certainly, Sir. That thunderstorm would fill up the depressions in the ground and the pools and ponds, and the gullies and crevices and chasms, and the lakes and reservoirs and wells and lotus-tanks, and the water would spread abroad for ten leagues or for twelve.’

– Да, почтенный. Дождевая вода наполнит ямы, пруды, ручьи, рукава, пещеры, расщелины, озера, водоемы, колодцы и старицы и разольется кругом на десять и на двенадцать йоджан.

"Kena kāraṇena, mahārājā"ti?

“For what reason, sire?"

‘But why so, O king?’

– Почему, государь?

"Mahantattā, bhante, meghassā"ti.

“Because of the greatness of the cloud, revered sir.”

‘Because of the greatness of the storm.’

– Потому что ливень был большой, почтенный.

"Evameva kho, mahārāja, kusalaṃ bahukaṃ, bahukattā sakkā devamanussehipi saṃvibhajitu"nti.

“Even so, sire, a good deed is abundant; because of its abundance one is able to share it even with devas and mankind.”

‘Just so, O king, is virtue great. And by reason of its abundance it can be shared by gods and men.

– Вот точно так же, государь, благо велико, и, оттого что оно велико, им можно поделиться с богами и людьми.

"Bhante nāgasena, kena kāraṇena akusalaṃ thokaṃ kusalaṃ bahutara"nti?

“What is the reason, revered sir, that evil is slight and good is abundant?"

‘Venerable Nāgasena, why is it that vice is so limited, and virtue so much more wide-reaching?’

– Почтенный Нагасена, почему зло мало, а благо велико?

"Idha, mahārāja, yo koci dānaṃ deti, sīlaṃ samādiyati, uposathakammaṃ karoti, so haṭṭho pahaṭṭho hasito pamudito pasannamānaso vedajāto hoti, tassa aparāparaṃ pīti uppajjati, pītimanassa bhiyyo bhiyyo kusalaṃ pavaḍḍhati.

“As to this, sire, whoever gives a gift, undertakes moral precepts, carries out the formal acts of the Observances, is happy, cheerful, pleased, merry, greatly delighted, glad in mind and filled with joy; rapture arises in him again and again; to one who has a mind of rapture good increases more and more.

‘Whosoever, O king, in this world gives gifts, and lives in righteousness, and keeps Uposatha, he, glad, right glad, joyful, cheerful, happy, becomes filled with a sweet sense of trust and bliss, and bliss ruling in his heart his goodness grows still more and more abundantly.

– Если кто-то приносит дары, следует нравственности, соблюдает постные дни, то ему, государь, от того приятно-преприятно, отрадно-преотрадно; человек веселеет, мысли его проясняются, является воодушевление; все чаще приходит к нему радость, а у того, кто радуется, благо возрастает все больше и больше.

"Yathā, mahārāja, udapāne bahusalilasampuṇṇe ekena desena udakaṃ paviseyya, ekena nikkhameyya, nikkhamantepi aparāparaṃ uppajjati, na sakkā hoti khayaṃ pāpetuṃ.

As from one side, sire, water may enter a well that is already full and flow away from another, yet even though it is flowing away water increases again and again in the well and it is not possible to exhaust it—

Like a deep pool of clear water, O king, and into which on one side the spring pours, while on the other the water flows away; so as it flows away it comes again, and there can be no failure there—

Это, государь, как в колодце, полном ключевой воды, где с одной стороны вода притекает, а с другой вытекает; то, что вытекло, постоянно пополняется, и вода не может иссякнуть.

Evameva kho, mahārāja, kusalaṃ bhiyyo bhiyyo pavaḍḍhati.

even so, sire, good increases more and more.

so, O king, does his goodness grow more and more abundantly.

Вот точно так же, государь, благо возрастает все больше и больше.

Vassasatepi ce, mahārāja, puriso kataṃ kusalaṃ āvajjeyya, āvajjite āvajjite bhiyyo bhiyyo kusalaṃ pavaḍḍhati.

And if for a hundred years, sire, a man were to advert to the good he had done, then while he is repeatedly adverting to it the good increases more and more

If even through a hundred years, O king, a man were to keep on transferring to others (the merit of) any good he had done, the more he gave it away the more would his goodness grow,

Даже если бы человек сто лет раздавал другим всё то благо, что он сделал, государь, и то все розданное им благо лишь возрастало бы больше и больше775.

Tassa taṃ kusalaṃ sakkā hoti yathicchakehi saddhiṃ saṃvibhajituṃ, idamettha, mahārāja, kāraṇaṃ, yena kāraṇena kusalaṃ bahutaraṃ.

and it is possible for him to share that good with whomever he likes. This is a reason according to which, sire, good is abundant.

and he would still be able to share it with whomsoever he would. This, O king, is the reason why virtue is so much the greater of the two.

Этим благом можно поделиться со всеми, с кем хочешь. Вот обоснование, государь, почему благо столь велико.

"Akusalaṃ pana, mahārāja, karonto pacchā vippaṭisārī hoti, vippaṭisārino cittaṃ paṭilīyati paṭikuṭati paṭivattati na sampasārīyati socati tappati hāyati khīyati na parivaḍḍhati tattheva pariyādiyati.

But, sire, the person doing evil is remorseful later; the mind of him who is remorseful retreats, retracts, recoils and is not stretched out; he grieves, is consumed by remorse, wastes away, is exhausted; he does not prosper; he is affected then and there.

‘But on doing evil, O king, a man becomes filled with remorse, and the heart of him who feels remorse cannot get away (from the thought of the evil he has done), it is forcibly bent back on it, thrown back on it, obtains no peace ; miserable, burning, abandoned of hope, he wastes away, and gaining no relief from depression, he is, as it were, possessed with his woe!

Тот же, государь, кто свершает зло, потом раскаивается, а мысль раскаявшегося скорчивается, съеживается, сворачивается, не простирается, скорбит, печалится, тает, чахнет, не возрастает, тут же и растрачивается.

Yathā, mahārāja, sukkhāya nadiyā mahāpuḷināya unnatāvanatāya kuṭilasaṅkuṭilāya uparito parittaṃ udakaṃ āgacchantaṃ hāyati khīyati na parivaḍḍhati tattheva pariyādiyati.

As, sire, a little drop of water falling on a dry river bed with its great sandbanks rising and falling in curves and twists, wastes away and is exhausted—

just, O king, as a drop of water, falling on a dry river bed with its mighty sandbanks rising and falling in undulations along its crooked and shifty course, gains not in volume, but is swallowed up on the very spot where it fell,

Как в пересыхающей реке, государь, теряющейся в песчаных отмелях, излучинах и поворотах, луках и излуках, извивах и изгибах, тот скудный поток воды, что течет с верховьев, тает, чахнет, не пополняется, там же растрачивается,

Evameva kho, mahārāja, akusalaṃ karontassa cittaṃ paṭilīyati paṭikuṭati paṭivattati na sampasārīyati socati tappati hāyati khīyati na parivaḍḍhati tattheva pariyādiyati, idamettha, mahārāja, kāraṇaṃ, yena kāraṇena akusalaṃ thoka"nti.

even so, sire, the mind of a person doing evil retreats, retracts, recoils and is not stretched out; he grieves, is consumed by remorse, wastes away, is exhausted; he does not prosper, he is affected then and there. This is a reason according to which, sire, evil is slight.” 136

just so, O king, is a man, when he has done wrong, overcome with remorse, and the heart of him who feels remorse cannot get away from the thought of the evil he has done, it is forcibly bent back on it, thrown back on it, obtains no peace; miserable, burning, abandoned of hope, he wastes away, and gaining no release from his depression, he is, as it were, swallowed up of his woe. This is the reason, O king, why vice is so mean.’

вот точно так же, государь, мысль того, кто свершает зло, скорчивается, съеживается, сворачивается, не простирается, скорбит, печалится, тает, чахнет, не возрастает, тут же и растрачивается. Вот обоснование, государь, почему зло мало.

"Sādhu, bhante nāgasena, evametaṃ tathā sampaṭicchāmī"ti.

“It is good, revered Nāgasena; so it is, therefore do I accept it.”

‘Very good, Nāgasena! That is so, and I accept it as you say.’

– Отлично, почтенный Нагасена. Да, это так, я с этим согласен.

5."Bhante nāgasena, imasmiṃ loke naranāriyo supinaṃ passanti kalyāṇampi pāpakampi, diṭṭhapubbampi adiṭṭhapubbampi, katapubbampi akatapubbampi, khemampi sabhayampi, dūrepi santikepi, bahuvidhānipi anekavaṇṇasahassāni dissanti, kiñcetaṃ supinaṃ nāma, ko cetaṃ passatī"ti?

King Milinda said: “Revered Nāgasena, men and women in this world see dreams pleasant and evil, things they have seen before and things they have not seen before, things they have done before and things they have not done before, dreams peaceful and terrible, dreams of matters near to them and distant from them, full of many shapes and innumerable colours. What is this that men call a dream, and who is it who dreams it?"

‘Venerable Nāgasena, men and women in this world see dreams pleasant and evil, things they have seen before and things they have not, things they have done before and things they have not, dreams peaceful and terrible, dreams of matters near to them and distant from them, full of many shapes and innumerable colours. What is this that men call a dream, and who is it who dreams it?’

Почтенный Нагасена! Мужчины и женщины видят на этом свете во снах всякое: благое и греховное, виданное и невиданное, бывалое и небывалое, страшное и нестрашное, далекое и близкое, видят многие тысячи разнообразных вещей. Что же такое сон и кто его видит?

"Nimittametaṃ, mahārāja, supinaṃ nāma, yaṃ cittassa āpāta [āpātha (sī. pī.)] mupagacchati.

“This that is called a dream, sire, is a suggestion that comes into the focus of the mind.

‘It is a suggestion, O king, coming across the path of the mind which is what is called a dream.

– Сон, государь, есть знамение776, попадающее в поле сознания777.

Chayime, mahārāja, supinaṃ passanti, vātiko supinaṃ passati, pittiko supinaṃ passati, semhiko supinaṃ passati, devatūpasaṃhārato supinaṃ passati, samudāciṇṇato supinaṃ passati, pubbanimittato supinaṃ passati, tatra, mahārāja, yaṃ pubbanimittato supinaṃ passati, taṃ yeva saccaṃ, avasesaṃ micchā"ti.

There are six kinds of people who see dreams: the person who suffers from wind, the bilious person, the phlegmatic person, the person possessed of a deva, the person influenced by his own habits, and the person who sees a dream as a portent. Among these, sire, only the last kind is true, the rest are false.”

And there are six kinds of people who see dreams—the man who is of a windy humour, or of a bilious one, or of a phlegmatic one, the man who dreams dreams by the influence of a god, the man who does so by the influence of his own habits, and the man who does so in the way of prognostication. And of these, O king, only the last kind of dreams is true; all the rest are false.’

Сны видят в шести случаях, государь: страдающий расстройством ветров видит сны; страдающий расстройством желчи видит сны; страдающий расстройством слизи видит сны778; по наваждению от духов видят сны; оттого что постоянно с чем-то сталкиваются, видят об этом сны; по вещему знамению видят сны. Из всех них, государь, лишь сон от вещего знамения истинен, а прочие – ложны.

"Bhante nāgasena, yo pubbanimittato supinaṃ passati, kiṃ tassa cittaṃ sayaṃ gantvā taṃ nimittaṃ vicināti, taṃ vā nimittaṃ cittassa āpātamupagacchati, añño vā āgantvā tassa ārocetī"ti?

“Revered Nāgasena, in regard to him who sees a dream as a portent, does his mind, going along of its own accord, seek for that portent, or does that portent come into the focus of the mind, or does anyone else come and tell him of it?"

‘Venerable Nāgasena, when a man dreams a dream that is a prognostication, how is it? Does his own mind set out itself to seek the omen, or does the prognostication come of its own accord into the path of his mind, or does some one else come and tell him of it?’

– Почтенный Нагасена, если некто по вещему знамению видит сон, то как это происходит: само ли его сознание идёт и выбирает это знамение, или же знамение приходит в поле сознания, или же кто-то другой приходит и объявляет ему?

"Na, mahārāja, tassa cittaṃ sayaṃ gantvā taṃ nimittaṃ vicināti, nāpi añño koci āgantvā tassa āroceti, atha kho taṃ yeva nimittaṃ cittassa āpātamupagacchati.

“It is not, sire, that his mind, going along of its own accord, seeks for that portent, nor does anyone else come and tell him of it, but that very portent comes into the focus of his mind.

‘His own mind does not itself seek the omen, neither does any one else come and tell him of it. The prognostication comes of its own accord into his mind.

– Само сознание не идет и не выбирает знамение, государь, и никто иной не приходит и не объявляет ему, но само знамение попадает в поле сознания.

Yathā, mahārāja, ādāso na sayaṃ kuhiñci gantvā chāyaṃ vicināti, nāpi añño koci chāyaṃ ānetvā ādāsaṃ āropeti [āroceti (ka.)], atha kho yato kutoci chāyā āgantvā ādāsassa āpātamupagacchati, evameva kho, mahārāja, na tassa cittaṃ sayaṃ gantvā taṃ nimittaṃ vicināti, nāpi añño koci āgantvā āroceti, atha kho yato kutoci nimittaṃ āgantvā cittassa āpātamupagacchatī"ti.

It is like a mirror that does not go anywhere to seek for a reflection, nor does anyone else bringing a reflection put it on the mirror, but from wherever the reflection comes it appears in the mirror.”

It is like the case of a looking-glass, which does not go anywhere to seek for the reflection; neither does any one else come and put the reflection on to the looking-glass. But the object reflected comes from somewhere or other across the sphere over which the reflecting power of the looking-glass extends.’

Скажем, государь, зеркало не идет само и не выбирает себе изображение, и никто иной не приводит изображение и не устанавливает его в зеркале, однако оттуда или отсюда приходит изображение и попадает в поле зеркала. Вот точно так же, государь, само сознание не идет и не выбирает знамение, и никто иной не приходит и не объявляет ему, но само знамение попадает в поле сознания.

"Bhante nāgasena, yaṃ taṃ cittaṃ supinaṃ passati, api nu taṃ cittaṃ jānāti 'evaṃ nāma vipāko bhavissati khemaṃ vā bhayaṃ vā'ti?

“Revered Nāgasena, does the mind that sees a dream also know, “Thus will be the result: peaceful or frightening’?"

‘Venerable Nāgasena, does the same mind which sees the dream also know: “Such and such a result, auspicious or terrible, will follow?” ’

– Почтенный Нагасена, если некое сознание видит сон, то знает ли это сознание, что именно он принесет: будет ли это радостным или страшным?

"Na hi, mahārāja, taṃ cittaṃ jānāti 'evaṃvipāko bhavissati khemaṃ vā bhayaṃ vā'ti, nimitte pana uppanne aññesaṃ katheti, tato te atthaṃ kathentī"ti.

“No, sire, that is not so. When the portent has arisen, he speaks to others about it and they then speak to him of its meaning.”

‘No, that is not so, O king. After the omen has occurred he tells others, and then they explain the meaning of it.’

– Нет, государь, само сознание не знает, что он принесет и будет ли это радостным или страшным. Но когда явилось знамение, рассказывают другим, а те разъясняют, что это значит.

"Iṅgha, bhante nāgasena, kāraṇaṃ me dassehī"ti.

“Please give me a simile to explain this, revered Nāgasena.”

‘Come, now, Nāgasena, give me a simile to explain this.’

– Пожалуйста, почтенный Нагасена, поясни это.

"Yathā, mahārāja, sarīre tilakā pīḷakā daddūni uṭṭhahanti lābhāya vā alābhāya vā, yasāya vā ayasāya vā, nindāya vā pasaṃsāya vā, sukhāya vā dukkhāya vā, api nu tā, mahārāja, pīḷakā jānitvā uppajjanti 'imaṃ nāma mayaṃ atthaṃ nipphādessāmā"'ti?

“It is, sire, as the moles or boils or itches that arise on a man’s body are to his gain or loss, his repute or disrepute, to his praise or blame, to his happiness or sorrow. But as these boils arise, sire, do they know: “We will bring about such and such an event’?"

‘It is like the marks, O king, and pimples, and cutaneous eruptions which arise on a man’s body to his profit or loss, to his fame or dishonour, to his praise or blame, to his happiness or woe. Do in that case the pimples come because they know: “Such and such is the event which we shall bring about?” ’

– Например, государь, на теле появляются иногда пятна, бородавки и высыпания, предвещая собою прибыль и убыль, честь и бесчестье, хулу и хвалу, счастье и злосчастье779. Разве знают, государь, сами эти пятна и бородавки, что именно они должны произвести?

"Na hi, bhante, yādise tā okāse pīḷakā sambhavanti, tattha tā pīḷakā disvā nemittakā byākaronti 'evaṃ nāma vipāko bhavissatī"'ti.

“No, revered sir. But according to the place where these boils occur, so do the fortune-tellers, seeing them there, explain, “Such indeed will be the result.’"

‘Certainly not, Sir. But according to the place on which the pimples have arisen, the fortune-tellers, making their observations, give decision, saying: Such and such will be the result.” ’

– Нет, почтенный. Если уж случилось такое, что вскочили бородавки, то на эти бородавки должны посмотреть толкователи знамений и сказать, какие последствия от этого будут.

"Evameva kho, mahārāja, yaṃ taṃ cittaṃ supinaṃ passati, na taṃ cittaṃ jānāti 'evaṃ nāma vipāko bhavissati khemaṃ vā bhayaṃ vā'ti, nimitte pana uppanne aññesaṃ katheti, tato te atthaṃ kathentī"ti.

“Even so, sire, the mind that sees the dream does not know, “Thus will be the result: peaceful or frightening.’ But when the portent has arisen, he speaks to others about it and they then speak to him of its meaning.”

‘Well, in the same way, O king, it is not the same mind which dreams the dream which also knows: “Such and such a result, conspicuous or terrible, will follow.” But after the omen has occurred he tells others, and they then explain the meaning of it.’

– Вот точно так же, государь, если некое сознание видит сон, то само это сознание не знает, что именно он принесет и будет ли это радостным или страшным. Но когда явилось знамение, рассказывают его другим, а те разъясняют, что это значит.

"Bhante nāgasena, yo supinaṃ passati, so niddāyanto, udāhu jāgaranto [jagganto (sī. pī.)] passatī"ti?

“Revered Nāgasena, does he who sees a dream see it when he is awake or asleep?"

‘Venerable Nāgasena, when a man dreams a dream, is he awake or asleep?’

– Почтенный Нагасена, спит или бодрствует тот, кто видит сновидение?

"Yo so, mahārāja, supinaṃ passati, na so niddāyanto passati, nāpi jāgaranto passati.

“Neither the one, sire, nor yet the other.

‘Neither the one, O king; nor yet the other.

– Тот, кто видит сновидение, государь, не спит и не бодрствует.

Api ca okkante middhe asampatte bhavaṅge etthantare supinaṃ passati.

It is in the interval between being drowsy and not having yet reached the unconscious state138 that one sees a dream.

But when his sleep has become light, and he is not yet fully conscious, in that interval it is that dreams are dreamt.

Он видит сновидение в том промежуточном состоянии, когда наступает сон, но вхождение в бессознательное780 еще не произошло.

Middhasamārūḷhassa, mahārāja, cittaṃ bhavaṅgagataṃ hoti, bhavaṅgagataṃ cittaṃ nappavattati, appavattaṃ cittaṃ sukhadukkhaṃ nappajānāti, appaṭivijānantassa supino na hoti, pavattamāne citte supinaṃ passati.

When a man is drowsy his mind is entering the unconscious state; a mind that is entering the unconscious state does not function; a mind that is not functioning is not susceptible to happiness or suffering. There is no dream for one who is not susceptible. When the mind is functioning it sees a dream.

When a man is in deep sleep, O king, his mind has returned home (has entered again into the Bhavaṅga), and a mind thus shut in does not act, and a mind hindered in its action knows not the evil and the good, and he who knows not has no dreams. It is when the mind is active that dreams are dreamt.

У того, кто крепко заснул, государь, сознание вступило в поток бессознательного. В потоке бессознательного сознание не работает, неработающее сознание не различает приятного и неприятного, а если нет распознавания, то нет и сновидения. Сновидение можно видеть тогда, когда сознание работает.

"Yathā, mahārāja, timire andhakāre appabhāse suparisuddhepi ādāse chāyā na dissati, evameva kho, mahārāja, middhasamārūḷhe citte bhavaṅgagate tiṭṭhamānepi sarīre cittaṃ appavattaṃ hoti, appavatte citte supinaṃ na passati.

As, sire, in dense darkness where there is no light, no shadow can be seen on even a well-burnished mirror, even so, sire, a mind that has entered the unconscious state is not functioning though it is in the physical frame. A mind that is not functioning does not see a dream.

just, O king, as in the darkness and gloom, where no light is, no shadow will fall even on the most burnished mirror, so when a man is in deep sleep his mind has returned into itself, and a mind shut in does not act, and a mind inactive knows not the evil and the good, and he who knows not does not dream. For it is when the mind is active that dreams are dreamt.

Например, государь, в беспросветной, непроглядной темноте даже в самом чистом зеркале не видно никакого изображения. Вот точно так же, государь, если человек крепко заснул и сознание вступило в поток бессознательного, то, хотя тело и продолжает существовать, сознание его не работает, а раз сознание не работает, то сновидение увидеть невозможно.

Yathā, mahārāja, ādāso, evaṃ sarīraṃ daṭṭhabbaṃ; yathā andhakāro, evaṃ middhaṃ daṭṭhabbaṃ; yathā āloko, evaṃ cittaṃ daṭṭhabbaṃ.

As the mirror, sire, so should the physical frame be understood, as the darkness sleep, as the light the mind.

As the mirror, O king, are you to regard the body, as the darkness sleep, as the light the mind.

Здесь, государь, зеркалу следует уподоблять тело, темноте уподоблять сон, свету уподоблять сознание.

"Yathā vā pana, mahārāja, mahikotthaṭassa sūriyassa pabhā na dissati santā yeva sūriyarasmi appavattā hoti, appavattāya sūriyarasmiyā āloko na hoti, evameva kho, mahārāja, middhasamārūḷhassa cittaṃ bhavaṅgagataṃ hoti, bhavaṅgagataṃ cittaṃ nappavattati, appavatte citte supinaṃ na passati.

Or again, O king, just as the glory of a sun veiled in fog is imperceptible, as its rays, though they do exist, are unable to pierce through, and as when its rays act not there is no light, so when a man is in deep sleep his mind has returned into itself, and a mind shut in does not act, and a mind inactive knows not the evil and the good, and he who knows not does not dream. For it is when the mind is active that dreams are dreamt.

Или, например, государь, когда стоит туман, то солнечного сияния не видно. Солнечные лучи не исчезли, но они не достигают земли, а раз солнечные лучи не достигают земли, то ясного света нет. Вот точно так же, государь, если человек крепко заснул и сознание вступило в поток бессознательного, то, хотя тело и продолжает существовать, сознание его не работает, а раз сознание не работает, сновидение увидеть невозможно.

Yathā, mahārāja, sūriyo, evaṃ sarīraṃ daṭṭhabbaṃ; yathā mahikottharaṇaṃ, evaṃ middhaṃ daṭṭhabbaṃ; yathā sūriyarasmi, evaṃ cittaṃ daṭṭhabbaṃ.

As the sun, O king, are you to regard the body, as the veil of fog sleep, as the rays the mind.

Здесь, государь, солнцу следует уподоблять тело, туману уподоблять сон, солнечным лучам уподоблять сознание.

"Dvinnaṃ, mahārāja, santepi sarīre cittaṃ appavattaṃ hoti, middhasamārūḷhassa bhavaṅgagatassa santepi sarīre cittaṃ appavattaṃ hoti, nirodhasamāpannassa santepi sarīre cittaṃ appavattaṃ hoti, jāgarantassa, mahārāja, cittaṃ lolaṃ hoti vivaṭaṃ pākaṭaṃ anibaddhaṃ, evarūpassa citte nimittaṃ āpātaṃ na upeti.

“In two circumstances, sire, the mind is not functioning though the physical frame exists: when the mind has entered the unconscious state and when the mind has attained cessation. 139 When a man is awake, sire, his mind is astir, open, natural, untramelled. A portent does not come into the focus of such a mind.

‘Under two conditions, O king, is the mind inactive though the body is there—when a man being in deep sleep the mind has returned into itself, and when the man has fallen into a trance. The mind of a man who is awake, O king, is excited, open, clear, untrammelled, and no prognostication occurs to one whose mind is so.

В двух случаях, государь, сознание не работает, хотя тело сохранно: у того, кто крепко заснул и вошел в поток бессознательного, сознание не работает, хотя тело сохранно; и у того, кто вошел в йогическое торможение781, сознание не работает, хотя тело сохранно. Во время бодрствования, государь, сознание подвижно, открыто, обыденно, безудержно, и в поле такого сознания знамение не попадает.

Yathā, mahārāja, purisaṃ vivaṭaṃ pākaṭaṃ akiriyaṃ arahassaṃ rahassakāmā parivajjenti, evameva kho, mahārāja, jāgarantassa dibbo attho āpātaṃ na upeti, tasmā jāgaranto supinaṃ na passati.

As, sire, those desiring secrecy avoid the man who is open, natural, unwise and unreserved, even so, sire, the deva-like purpose of the portent does not come into focus for one who is awake.

Just, O king, as men seeking concealment avoid the man who is open, candid, unoccupied, and unreserved—just so is it that the divine intention is not manifested to the wakeful man, and the man who is awake therefore sees no dream.

Скажем, государь, как открытого, обыденного, бездеятельного, нетаящегося человека избегают те, кому нужно сохранить тайну, вот точно так же, государь, вещие смыслы не попадают в поле бодрствующего сознания, а потому бодрствующий не видит снов.

Yathā vā pana, mahārāja, bhikkhuṃ bhinnājīvaṃ anācāraṃ pāpamittaṃ dussīlaṃ kusītaṃ hīnavīriyaṃ kusalā bodhipakkhiyā dhammā āpātaṃ na upenti, evameva kho, mahārāja, jāgarantassa dibbo attho āpātaṃ na upeti, tasmā jāgaranto supinaṃ na passatī"ti.

Or as, sire, the wholesome states that are helpful to enlightenment do not come into focus for a monk whose way of living is torn, who indulges in bad habits, is evil, poor in morality, idle and low in energy, even so, sire, the devalike purpose of the portent does not come into focus for one who is awake. Therefore he who is awake does not see a dream.”

Or again, O king, just as the qualities which lead to wisdom are found not in that brother whose mode of livelihood and conduct are wrong, who is the friend of sinners, wicked, insolent, devoid of zeal—just so is it that the divine intention is not manifested to the wakeful man, and the man who is awake, therefore, sees no dream.’

Или, скажем, государь, если монах себя не блюдет, дурно себя ведет, якшается с грешниками, преступает нравственность, нерадив и разболтан, то благие просветительные дхармы не попадают в поле его сознания, вот точно так же, государь, вещие смыслы не попадают в поле бодрствующего сознания, а потому бодрствующий не видит снов.

"Bhante nāgasena, atthi middhassa ādimajjhapariyosāna"nti?

“Revered Nāgasena, is there a beginning, a middle and an end in sleep?"

‘Venerable Nāgasena, is there a beginning, a middle, and an end in sleep?’

– Почтенный Нагасена, есть ли у сна начало, середина и полнота?

"Āma, mahārāja, atthi middhassa ādimajjhapariyosāna"nti.

“Yes, sire, there is.”

‘Yes, O king, there is.’

– Да, государь, есть начало сна, есть середина сна, есть полнота сна.

"Katamaṃ ādi, katamaṃ majjhaṃ, katamaṃ pariyosāna"nti?

“Which then is the beginning, which the middle and which the end?"

‘Which then is the beginning, which the middle, and which the end?’

– Каково начало, какова середина, какова полнота?

"Yo, mahārāja, kāyassa onāho pariyonāho dubbalyaṃ mandatā akammaññatā kāyassa, ayaṃ middhassa ādi; yo, mahārāja, kapiniddāpareto vokiṇṇakaṃ jaggati [vokiṇṇataṃ gacchati (nisya)], idaṃ middhassa majjhaṃ; bhavaṅgagati pariyosanaṃ.

“The feeling of oppression and inability in the body, sire, of weakness, slackness and inertness—that is the beginning of sleep. The light “monkey-sleep’ when one lies half awake, half asleep—that is the middle of sleep. When the mind has gone into the unconscious state—that is the end of sleep. It is when one has reached the middle stage, sire, that one sees a dream.

‘The feeling of oppression and inability in the body, O king, of weakness, slackness, inertness—that is the beginning of sleep. The light “monkey’s sleep” in which a man still guards his scattered thoughts —that is the middle of sleep. When the mind has entered into itself—that is the end of sleep.

– Начало сна, государь, есть телесная скованность, обволакивание, слабость, вялость и нерабочее состояние тела. Когда на человека находит обезьянья дрема и он бодрствует и спит вперемежку, это середина сна. Нахождение в потоке бессознательного есть его полнота.

Majjhūpagato, mahārāja, kapiniddāpareto supinaṃ passati.

And it is in the middle stage, O king, in the “monkey’s sleep” that dreams are dreamt.

Yathā, mahārāja, koci yatacārī samāhitacitto ṭhitadhammo acalabuddhi pahīnakotūhalasaddaṃ vanamajjhogāhitvā sukhumaṃ atthaṃ cintayati, na ca so tattha middhaṃ okkamati, so tattha samāhito ekaggacitto sukhumaṃ atthaṃ paṭivijjhati, evameva kho, mahārāja, jāgaro na middhasamāpanno, majjhūpagato kapiniddāpareto supinaṃ passati.

As, sire, someone living with self-restraint, composed in mind, steadfast as to the mental object, his discernment unshaken, goes into a wood that is rid of tumult and noise and thinks over some subtle matter and, without falling asleep but with the mind one-pointed, penetrates that subtle matter, even so, sire, it is one who has entered the light “monkey-sleep’ that sees a dream.

Just, O king, as when a man self-restrained with collected thoughts, stedfast in the faith, unshaken in wisdom, plunges deep into the woods far from the sound of strife, and thinks over some subtle matter, he there, tranquil and at peace, will master the meaning of it—just so a man still watchful, not fallen into sleep, but dozing in a “monkey’s sleep,” will dream a dream. As the sound of strife, so, O king, are you to regard wakefulness, and as the lonely wood the “monkey’s sleep.”

Представь, государь, что некий подвижник с сосредоточенной мыслью, с неколебимым разумом, твердый в дхарме углубляется в лес, далекий от суетного шума, и размышляет там о тонких предметах. Он там вовсе не спит, но сосредоточенной, нацеленной мыслью постигает тонкие предметы своих раздумий. Вот точно так же, государь, сновидение видит тот, кто не вполне еще заснул и наполовину бодрствует, кто вошел в обезьянью дрему, находится в состоянии обезьяньей дремы.

Yathā, mahārāja, kotūhalasaddo, evaṃ jāgaraṃ daṭṭhabbaṃ; yathā vivittaṃ vanaṃ, evaṃ kapiniddāpareto daṭṭhabbo ; yathā so kotūhalasaddaṃ ohāya middhaṃ vivajjetvā majjhattabhūto sukhumaṃ atthaṃ paṭivijjhati, evaṃ jāgaro na middhasamāpanno kapiniddāpareto supinaṃ passatī"ti.

As, sire, the tumult and noise, so should wakefulness be understood; as the secluded wood so should the “monkey-sleep’ be understood; and as that man who, leaving behind the tumult and noise and avoiding sleep and being one of balanced mind, penetrates that subtle matter, even so the still watchful man, not fallen into sleep but dozing in a “monkey- sleep,’ sees a dream.”

And as that man avoiding the sound of strife, keeping out of sleep, remaining in the middle stage, will master the meaning of that subtle matter, so the still watchful man, not fallen into sleep, but dozing in a “monkey’s sleep,” will dream a dream.’

Здесь, государь, суетному шуму следует уподоблять настоящее бодрствование, безлюдному лесу уподоблять состояние обезьяньей дремы; как подвижник, оставив позади себя суетный шум и не поддаваясь сну, находится в среднем состоянии и в нем постигает тонкие предметы своих раздумий, вот точно так же сновидение видит тот, кто как бы бодрствует, не заснул еще вполне и находится в состоянии обезьяньей дремы.

"Sādhu, bhante nāgasena, evametaṃ tathā sampaṭicchāmī"ti.

“It is good, revered Nāgasena; so it is, therefore do I accept it.”

‘Very good, Nāgasena! That is so, and I accept it as you say.’

– Отлично, почтенный Нагасена. Да, это так, я с этим согласен.

6."Bhante nāgasena, ye te sattā maranti, sabbe te kāle yeva maranti, udāhu akālepi marantī"ti?

‘Venerable Nāgasena, when beings die, do they all die in fullness of time, or do some die out of due season?’

Почтенный Нагасена! Все ли, когда умирают, умирают в свой срок, или же умирают и до срока?

"Atthi, mahārāja, kālepi maraṇaṃ, atthi akālepi maraṇa"nti.

‘There is such a thing, O king, as death at the due time, and such a thing as premature death.’

– Бывает и в свой срок смерть, государь, бывает и смерть до срока.

"Bhante nāgasena, ke kāle maranti, ke akāle marantī"ti?

‘Then who are they whose decease is at the due time, and who are they whose decease is premature?’

– Кто же умирает в свой срок, почтенный Нагасена, а кто умирает до срока?

"Diṭṭhapubbā pana, mahārāja, tayā ambarukkhā vā jamburukkhā vā, aññasmā vā pana phalarukkhā phalāni patantāni āmāni ca pakkāni cā"ti?

‘Have you ever noticed, O king, in the case of mango trees or Gambu trees or other fruit-bearing trees, that their fruits fall both when they are ripe and when they are not ripe?’

– Ты когда-либо видел, государь, как с мангового дерева, или с гвоздичного дерева, или с иного плодового дерева падают и спелые и зеленые плоды?

"Āma, bhante"ti.

‘Yes, I have.’

– Да, почтенный.

"Yāni tāni, mahārāja, phalāni rukkhato patanti, sabbāni tāni kāle yeva patanti, udāhu akālepī"ti?

‘Well, those fallen fruits, do they all fall at the due time, or do some fall prematurely?’

– Скажи, государь: все ли плоды из тех, что так падают, падают в свой срок, или же есть и такие, что падают до срока?

"Yāni tāni, bhante nāgasena, phalāni paripakkāni vilīnāni patanti, sabbāni tāni kāle patanti.

‘Such of those fruits, Nāgasena, as are ripe and mature when they fall, fall in fullness of time.

– Те плоды, что вполне созрели и размягчились,– те, почтенный Нагасена, все падают в свой срок.

Yāni pana tāni avasesāni phalāni tesu kānici kimividdhāni patanti, kānici laguḷahatāni [sakuṇapahatā (syā.), lakuṭahatāni (sī. pī. ka.)] patanti, kānici vātappahatāni patanti, kānici antopūtikāni hutvā patanti, sabbāni tāni akāle patantī"ti.

But of the rest some fall because they are bored into by worms, some because they are knocked down by a long stick, some because they are blown down by the wind, some because they have become rotten—and all these fall out of due season.’

Из прочих же плодов иные падают, изъеденные червями, иные падают, сшибленные палкой, иные падают, сорванные ветром, иные падают, прогнив изнутри. Все они падают до срока.

"Evameva kho, mahārāja, ye te jarāvegahatā maranti, te yeva kāle maranti, avasesā keci kammappaṭibāḷhā maranti, keci gatippaṭibāḷhā maranti, keci kiriyappaṭibāḷhā marantī"ti.

‘Just so, O king, those men who die of the effect of old age, they die in fullness of time. But of the rest some die of the dire effect of the Karma (of evil deeds), some of excessive journeying, some of excessive activity.’

– Вот точно так же, государь, в свой срок умирают лишь те, кого подкосила неодолимая старость. Из прочих же иные умирают сломленные прошлым деянием, иные умирают, сломленные судьбой, иные умирают, сломленные обстоятельствами.

"Bhante nāgasena, ye te kammappaṭibāḷhā maranti, yepi te gatippaṭibāḷhā maranti, yepi te kiriyappaṭibāḷhā maranti, yepi te jarāvegappaṭibāḷhā maranti, sabbe te kāle yeva maranti, yopi mātukucchigato marati, so tassa kālo, kāle yeva so marati.

‘Venerable Nāgasena, those who die of Karma, or of journeying, or of activity, or of old age, they all die in fullness of time: and even he who dies in the womb, that is his appointed time, so that he too dies in fullness of time;

– Нет, почтенный Нагасена, все умирают в свой срок: и те, что умирают, сломленные прошлым деянием, и те, что умирают, сломленные судьбой, и те, что умирают, сломленные обстоятельствами, и те, что умирают, сломленные неодолимой старостью. Умер кто-то в материнской утробе,– значит, это и был его срок;

Yopi vijātaghare marati, so tassa kālo, sopi kāle yeva marati.

and so of him who dies in the birth chamber ,

умер кто-то в родильном доме,– значит, это и был его срок;

Yopi māsiko marati - pe - yopi vassasatiko marati, so tassa kālo, kāle yeva so marati, tena hi, bhante nāgasena, akāle maraṇaṃ nāma na hoti, ye keci maranti, sabbe te kāle yeva marantī"ti.

or when he is a month old, or at any age up to a hundred years. It is always his appointed time, and it is in the fullness of time that he dies. So, Nāgasena, there is no such thing as death out of due season. For all who die, die at the appointed time.’

умер кто-то в месячном возрасте,– значит, это и был его срок; умер кто-то ста лет от роду,– значит, это и был его срок. Одним словом, почтенный Нагасена, прежде своей смерти не умрешь. Кто бы ни умирал, все умирают в свой срок.

"Sattime, mahārāja, vijjamānepi uttariṃ āyusmiṃ akāle maranti.

‘There are seven kinds of persons, O king, who, there being still a portion of their appointed age to run, die out of time.

– В семи случаях, государь, люди умирают до срока, но могли бы еще жить.

Katame satta?

And which are the seven?

Вот в каких случаях:

Jighacchito, mahārāja, bhojanaṃ alabhamāno upahatabbhantaro vijjamānepi uttariṃ āyusmiṃ akāle marati, pipāsito, mahārāja, pānīyaṃ alabhamāno parisukkhahadayo vijjamānepi uttariṃ āyusmiṃ akāle marati, ahinā daṭṭho, mahārāja, visavegābhihato tikicchakaṃ alabhamāno vijjamānepi uttariṃ āyusmiṃ akāle marati, visamāsito, mahārāja, ḍayhantesu aṅgapaccaṅgesu agadaṃ alabhamāno vijjamānepi uttariṃ āyusmiṃ akāle marati, aggigato, mahārāja, jhāyamāno nibbāpanaṃ alabhamāno vijjamānepi uttariṃ āyusmiṃ akāle marati, udakagato, mahārāja, patiṭṭhaṃ alabhamāno vijjamānepi uttariṃ āyusmiṃ akāle marati, sattihato, mahārāja, ābādhiko bhisakkaṃ alabhamāno vijjamānepi uttariṃ āyusmiṃ akāle marati, ime kho, mahārāja, satta vijjamānepi uttariṃ āyusmiṃ akāle maranti.

the starving man, O king, who can get no food, whose inwards are consumed —and the thirsty man who can get no water, whose heart is dried up—and the man bitten by a snake, who, when consumed by the fierce energy of poison, can find no cure and he who has taken poison, and when all his limbs are burning, is unable to procure medicine—and one fallen into fire, who when he is aflame, can find no means of putting out the fire—and he who having fallen into water can find no firm ground to stand on—and the man wounded by a dart, who in his illness can find no surgeon—all these seven, there being still a portion of their appointed time to run, die out of due season.

голодающий, если он не раздобудет еды, до срока умирает от внутреннего истощения, но мог бы еще жить, государь; обезвоженный, если он не раздобудет питья, до срока умирает от иссушения сердца, но мог бы еще жить, государь; укушенный змеёю, если не раздобудет врача, до срока умирает от губительного действия яда, но мог бы еще жить, государь; проглотивший отраву, от которой все тело терзаемо болью, умирает до срока, если не раздобудет противоядия, но мог бы еще жить, государь; попавший в огонь и сжигаемый им умирает до срока, если не потушить огонь, но мог бы еще жить, государь; попавший в воду и не имеющий опоры умирает до срока, не мог бы еще жить, государь; человек, порубленный мечом, умирает до срока, если не раздобудет хирурга, но мог бы еще жить, государь. Таковы семь случаев, государь, когда умирают до срока и могли бы еще жить.

Tatrāpāhaṃ, mahārāja, ekaṃsena vadāmi.

And herein (in all these seven cases) I declare that they are all of one nature.

Все это, государь, я рассматриваю вместе, как одно.

"Aṭṭhavidhena, mahārāja, sattānaṃ kālaṅkiriyā hoti, vātasamuṭṭhānena pittasamuṭṭhānena semhasamuṭṭhānena sannipātikena utuvipariṇāmena visamaparihārena opakkamikena kammavipākena, mahārāja, sattānaṃ kālaṅkiriyā hoti.

In eight ways, O king, does the death of mortals take place—through excess of windy humour, or of bilious humour, or of phlegmatic humour, through the adverse union of these three, through variations in temperature, through inequality in protection, through (medical) treatment, and through the working of Karma.

Смерть живого существа, государь, может произойти от одной из восьми причин: от расстройства жизненных ветров, от расстройства желчи, от расстройства слизи, от одновременного их расстройства, от перемены погоды, от неправильного образа жизни, от внешнего повреждения и вследствие деяния. Вот от этих причин, государь, может произойти смерть живого существа.

Tatra, mahārāja, yadidaṃ kammavipākena kālaṅkiriyā, sā yeva tattha sāmayikā [sāmāyikā (ka.)] kālaṅkiriyā, avasesā asāmayikā kālaṅkiriyāti.

And of these, O king, it is only death by the working of Karma that is death at the due season, all the rest are cases of death out of due season.

Из всего этого, государь, лишь смерть вследствие деяния есть смерть уместная, а прочие виды смерти – неуместны.

Bhavati ca –

For it is said:

Об этом сказано:

"Keci, mahārāja, sattā pubbe katena tena tena akusalakammavipākena maranti.

‘But there are some men, O king, who die through the working of some evil deed or other they have committed in a former birth.

Однако иной раз, государь, существа умирают вследствие свершенных ими прежде тех или иных злых деяний от тех самых причин, что я назвал.

Idha, mahārāja, yo pubbe pare jighacchāya māreti, so bahūni vassasatasahassāni jighacchāya paripīḷito chāto parikilanto sukkhamilātahadayo bubhukkhito [sukkhito (sī. pī. ka.)] visukkhito jhāyanto abbhantaraṃ pariḍayhanto jighacchāya yeva marati daharopi majjhimopi mahallakopi, idampi tassa sāmayikamaraṇaṃ.

And of These, O king, whosoever has starved others to death, after having been himself through many hundreds of thousands of years tormented by hunger, famished, exhausted, emaciated, and withered of heart, dried up, wasted away, heated, and all on fire within, will, either as youth or man or old man, die of hunger too. And that death will be to him a death at the appointed time.

Например, государь, если некто прежде убивал других голодом, то многие сотни тысяч лет он будет мучиться голодом, будет тощим, изможденным, иссохшим-пересохшим, чахлым и снедаемым изнутри, с сердцем сухим и увядшим, и умирать он будет от голода и молодым, и в средних летах, и в старости, и это для него уместная смерть.

"Yo pubbe pare pipāsāya māreti, so bahūni vassasatasahassāni peto hutvā nijjhāmataṇhiko samāno lūkho kiso parisukkhitahadayo pipāsāya yeva marati daharopi majjhimopi mahallakopi, idampi tassa sāmayikamaraṇaṃ.

Whosoever has put others to death by thirst, after having through many hundreds of thousands of years become a Preta consumed by thirst, thin and miserable, will himself too, either as youth or man or old man, die of thirst. And that death will be to him a death at the appointed time.

Если некто прежде убивал других жаждой, то многие сотни тысяч лет он будет неукротимо-жаждущим претом, худым, заскорузлым, с иссохшим сердцем и умирать будет от жажды и молодым, и в средних летах, и в старости, и это для него уместная смерть.

"Yo pubbe pare ahinā ḍaṃsāpetvā māreti, so bahūni vassasatasahassāni ajagaramukheneva ajagaramukhaṃ kaṇhasappamukheneva kaṇhasappamukhaṃ parivattitvā tehi khāyitakhāyito ahīhi daṭṭho yeva marati daharopi majjhimopi mahallakopi, idampi tassa sāmayikamaraṇaṃ.

Whosoever has put others to death by having them bitten by snakes, will, after wandering through many hundreds of thousands of years from existence to existence, in which he is constantly bitten by boa constrictors and black snakes, himself too, either as youth or man or old man, die of snake bite. And that will be to him a death at the appointed time.

Если некто прежде убивал других, натравливая на них ядовитых змей, то много сотен тысяч лет его будет бросать из колец одного удава в кольца другого, из пасти одной кобры в пасть другой, и он будет умирать, пожранный удавом и укушенный змеею и молодым, и в средних летах, и в старости, и это для него уместная смерть.

"Yo pubbe pare visaṃ datvā māreti, so bahūni vassasatasahassāni ḍayhantehi aṅgapaccaṅgehi bhijjamānena sarīrena kuṇapagandhaṃ vāyanto viseneva marati daharopi majjhimopi mahallakopi, idampi tassa sāmayikamaraṇaṃ.

Whosoever has put others to death by poison will, after existing for many hundreds of thousands of years with burning limbs and broken body, and exhaling the odour of a corpse, himself too, either as youth or man or old man, die of poison. And that will be to him a death at the appointed time.

Если некто прежде убивал других отравой, то многие сотни тысяч лет он будет терзаем болью во всех частях тела, тело его будет разлагаться, заживо смердя трупной гнилью, и он будет умирать от отравы и молодым, и в средних летах, и в старости, и это для него уместная смерть.

"Yo pubbe pare agginā māreti, so bahūni vassasatasahassāni aṅgārapabbateneva aṅgārapabbataṃ yamavisayeneva yamavisayaṃ parivattitvā daḍḍhavidaḍḍhagatto agginā yeva marati daharopi majjhimopi malallakopi, idampi tassa sāmayikamaraṇaṃ.

Whosoever has put others to death by fire, he having wandered from purgatory to purgatory, from one mass of burning charcoal to another, with burning and tortured limbs, for many hundreds of thousands of years, will himself too, either as youth or man or old man, be burnt to death. And that will be to him a death at the appointed time.

Если некто прежде убивал других, сжигая их огнем, то многие сотни тысяч лет он с одной огненной горы будет падать на другую огненную гору, из одной юдоли Ямы в другую ЮДОЛЬ Ямы и, с телом сожженным и испепеленным, будет умирать в огне и молодым, и в средних летах, и в старости, и это для него уместная смерть.

"Yo pubbe pare udakena māreti, so bahūni vassasatasahassāni hataviluttabhaggadubbalagatto khubbhitacitto [khubhitacitto (sī. pī.)] udakeneva [udake yeva (bahūsu)] marati daharopi majjhimopi mahallakopi, idampi tassa sāmayikamaraṇaṃ.

Whosoever has put others to death by drowning, he having suffered many hundreds of thousands of years as a being disabled, ruined, broken, weak in limb, and anxious in heart, will himself too, either as youth or man or old man, die by drowning. And that will be to him a death at the appointed time.

Если некто прежде убивал других, топя их в воде, то многие сотни тысяч лет он, избитый, ограбленный, изломанный, обессилевший телесно и в душевном смятении, будет тонуть и умирать в воде и молодым, и в средних летах, и в старости, и это для него уместная смерть.

"Yo pubbe pare sattiyā māreti, so bahūni vassasatasahassāni chinnabhinnakoṭṭitavikoṭṭito sattimukhasamāhato sattiyā yeva marati daharopi majjhimopi mahallakopi, idampi tassa sāmayikamaraṇaṃ".

Whosoever has put others to death by the sword, he having suffered for many hundreds of thousands of years (in repeated births as an animal) from cuts and wounds and blows and bruises, or (when born as a man) ever destroyed by weapons, will himself too, either as youth or man or old man, perish by the sword. And that will be to him a death at the appointed time.’

Если некто прежде убивал других мечом, то многие сотни тысяч лет он, рассеченный, порубленный, измолотый-перемолотый, будет падать под ударами меча и умирать от меча и молодым, и в средних летах, и в старости, и это для него уместная смерть782.

"Bhante nāgasena, akāle maraṇaṃ atthīti yaṃ vadeti, iṅgha me tvaṃ tattha kāraṇaṃ atidisāti".

‘Venerable Nāgasena, the death out of due time that you also speak of—come now, tell me the reason for that.’

– Почтенный Нагасена, ты сказал, что есть смерть до срока. Пожалуйста, поясни мне это подробнее.

"Yathā, mahārāja, mahatimahāaggikkhandho ādinnatiṇakaṭṭhasākhāpalāso pariyādinnabhakkho upādānasaṅkhayā nibbāyati, so aggi vuccati 'anītiko anupaddavo samaye nibbuto nāmā'ti, evameva kho, mahārāja, yo koci bahūni divasasahassāni jīvitvā jarājiṇṇo āyukkhayā anītiko anupaddavo marati, so vuccati 'samaye maraṇamupagato'ti.

‘As a great and mighty fire, O king, on to which dry grass and sticks and branches and leaves have been heaped, will nevertheless, when this its food has been consumed, die out by the exhaustion of the fuel. Yet such a fire is said to have gone out in fullness of time, without any calamity or accident (having happened to it). Just so, O king, the man who, when he has lived many thousands of days, when he is old and stricken in years, dies at last of old age, without any calamity or accident having happened to him, is said to have reached death in the fullness of time.

– Представь, государь, что горел огромный костер из сена, хвороста, поленьев и сухой листвы; затем дрова прогорели, топливо пришло к концу, и он потух. О таком костре говорят, что он потух в свое время, без внешнего вмешательства и принуждения. Вот точно так же, государь, если кто-то прожил многие тысячи дней, состарился, истощил жизненные силы и умер без внешнего вмешательства и принуждения, то о таком говорят, что он дожил до смерти в свое время.

"Yathā vā pana, mahārāja, mahatimahāaggikkhandho ādinnatiṇakaṭṭhasākhāpalāso assa, taṃ apariyādinne yeva tiṇakaṭṭhasākhāpalāse mahatimahāmegho abhippavassitvā nibbāpeyya, api nu kho, mahārāja, mahāaggikkhandho samaye nibbuto nāma hotī"ti?

But if there were a great and mighty fire, O king, on to which dry grass and sticks and branches and leaves had been heaped, then if a mighty rain cloud were to pour out rain upon it, and it were thus to be put out, even before the fuel was consumed, could it be said, O king, that that great fire had gone out in fullness of time?’

А теперь представь себе, государь, что горел такой же огромный костер из сена, хвороста, поленьев и сухой листвы, и не успели еще прогореть сено, хворост, поленья и сухая листва, как из тучи пролился сильнейший ливень и потушил его. Скажи, государь, разве этот костер в свое время потух?

"Na hi, bhante"ti.

‘No, Sir, it could not.’

– Нет, почтенный.

"Kissa pana so, mahārāja, pacchimo aggikkhandho purimakena aggikkhandhena samasamagatiko nāhosī"ti?

‘But wherein would the second fire differ, in its nature, from the first?’

– Почему же, государь, со вторым костром не произошло все в точности так же, как с первым костром?

"Āgantukena, bhante, meghena paṭipīḷito so aggikkhandho asamaye nibbuto"ti.

‘The second one, Sir, which suffered from the onset of the rain—that fire would have gone out before its time.’

– Горению этого костра воспрепятствовал случайный дождь, почтенный, и он потух до своего времени.

Evameva kho, mahārāja, yo koci akāle marati, so āgantukena rogena paṭipīḷito vātasamuṭṭhānena vā pittasamuṭṭhānena vā semhasamuṭṭhānena vā sannipātikena vā utupariṇāmajena vā visamaparihārajena vā opakkamikena vā jighacchāya vā pipāsāya vā sappadaṭṭhena vā visamāsitena vā agginā vā udakena vā sattivegappaṭipīḷito vā akāle marati.

‘Just so, O king, whosoever dies before his time does so in consequence of suffering from the attack of some disease—from excess of windy humour, or of bilious humour, or of phlegmatic humour, or from the union of the three, or from variations in temperature, or from inequality in protection, or from treatment, or from hunger, or from thirst, or from fire, or from water, or from the sword.

– Вот точно так же, государь, жизни того, кто умирает до срока, препятствует случайный недуг, и он умирает от расстройства жизненных ветров, или от расстройства слизи, или от расстройства желчи, или от одновременного их расстройства, или от перемены погоды, или от неправильного образа жизни, или от внешнего повреждения, или от голода, или от жажды, или от змеиного укуса, или от отравы, или в огне, или в воде, или от оружия – умирает до срока.

Idamettha, mahārāja, kāraṇaṃ, yena kāraṇena akāle maraṇaṃ atthi.

This, O king, is the reason why there is such a thing as dying before one’s time.

Вот пояснение, государь, почему есть смерть до срока.

"Yathā vā pana, mahārāja, gagane mahatimahāvalāhako uṭṭhahitvā ninnañca thalañca paripūrayanto abhivassati, so vuccati 'megho anītiko anupaddavo vassatī'ti.

‘Or again, O king, it is like a mighty storm cloud which, rising up into the heavens, should pour out rain, filling the valleys and the plains. That cloud would be said to have rained without calamity or accident.

– Или представь, государь, что на небе появилось мощное облако и излилось дождем, заливая холмы и низины. О такой туче говорят, что она пролилась без внешнего вмешательства и принуждения.

Evameva kho, mahārāja, yo koci ciraṃ jīvitvā jarājiṇṇo āyukkhayā anītiko anupaddavo marati, so vuccati 'samaye maraṇamupagato'ti.

Just so, O king, the man who after having lived long, dies at last, when he is old and well stricken in years, without any calamity or accident having happened to him, of old age, is said to have reached death in the fullness of time.

Вот точно так же, государь, если кто-то много прожил, состарился, одряхлел и умер без внешнего вмешательства и принуждения, то о таком говорят, что он дожил до смерти в свое время.

"Yathā vā pana, mahārāja, gagane mahatimahāvalāhako uṭṭhahitvā antarāyeva mahatā vātena abbhatthaṃ gaccheyya, api nu kho so, mahārāja, mahāvalāhako samaye vigato nāma hotī"ti?

But if, O king, a mighty storm cloud were to rise up into the heavens, and as it did so were to be dissipated by a mighty wind, could it be said, O king, that that cloud had perished in due time?’

А теперь представь, государь, что на небе появилось такое же мощное облако, но поднявшийся сильный ветер разогнал его. Скажи, государь, разве это облако в свое время пропало?

"Na hi, bhante"ti.

‘No, Sir, it could not.’

– Нет, почтенный.

"Kissa pana so, mahārāja, pacchimo valāhako purimena valāhakena samasamagatiko nāhosī"ti?

‘But wherein would the second cloud differ, in its nature, from the first?’

– Почему же, государь, со вторым облаком не произошло все в точности так же, как с первым облаком?

"Āgantukena, bhante, vātena paṭipīḷito so valāhako asamayappatto yeva vigato"ti.

‘The second one, Sir, which suffered from the onset of the whirlwind, would have been dissipated before its time.’

– Этому облаку воспрепятствовал случайный ветер, оно не дождалось своего времени и пропало, почтенный.

"Evameva kho, mahārāja, yo koci akāle marati, so āgantukena rogena paṭipīḷito vātasamuṭṭhānena vā - pe - sattivegappaṭipīḷito vā akāle marati.

‘Just so, O king, whosoever dies before his time does so in consequence of suffering from the attack of some disease—from excess of windy humour, or of bilious humour, or of phlegmatic humour, or from the union of the three, or from variations in temperature, or from inequality in protection, or from treatment, or from hunger, or from thirst, or from fire, or from water, or from the sword.

– Вот точно так же, государь, жизни того, кто умирает до срока, препятствует случайный недуг, и он умирает от расстройства жизненных ветров (---) или от оружия – умирает до срока.

Idamettha, mahārāja, kāraṇaṃ, yena kāraṇena akāle maraṇaṃ atthīti.

This, O king, is the reason why there is such a thing as dying before one’s time.

Вот пояснение, государь, почему есть смерть до срока.

"Yathā vā pana, mahārāja, balavā āsīviso kupito kiñcideva purisaṃ ḍaṃseyya, tassa taṃ visaṃ anītikaṃ anupaddavaṃ maraṇaṃ pāpeyya, taṃ visaṃ vuccati 'anītikamanupaddavaṃ koṭigata'nti.

‘Or again, O king, it is like a powerful and deadly snake, which being angered should bite a man, and to him that poison, no impediment and no accident happening to it, should bring death. That poison would be said, without impediment or accident, to have reached its aim.

Или представь, государь, что человека укусила матерая разозленная кобра и яд её без внешнего вмешательства и принуждения вызвал его смерть. О таком яде говорят, что он без внешнего вмешательства и принуждения подействовал до самого конца.

Evameva kho, mahārāja, yo koci ciraṃ jīvitvā jarājiṇṇo āyukkhayā anītiko anupaddavo marati, so vuccati 'anītiko anupaddavo jīvitakoṭigato sāmayikaṃ maraṇamupagato'ti.

Just so, O king, the man who, having lived long, dies at last, when he is old and well stricken in years, without any calamity or accident having happened to him, of old age, he is said to have reached, unimpeded and uninterrupted, to the goal of his life, to have died in the fullness of time.

Вот точно так же, государь, если кто-то много прожил, состарился, одряхлел и умер без внешнего вмешательства и принуждения, то о таком говорят, что он дожил до смерти в свое время.

"Yathā vā pana, mahārāja, balavatā āsīvisena daṭṭhassa antarāyeva āhituṇḍiko agadaṃ datvā avisaṃ kareyya, api nu kho taṃ, mahārāja, visaṃ samaye vigataṃ nāma hotī"ti?

But if a snake charmer were to give a drug to the man while he was suffering from The bite, and thus get rid of the poison, could it be said that the poison was removed in the fullness of time?’

А теперь представь себе, государь, что человеку, укушенному такою же змеёй, заклинатель змей тут же даст противоядие и обезвредит яд. Скажи, государь, разве этот яд в свою пору пропал?

"Na hi bhante"ti.

‘No, Sir, it could not.’

– Нет, почтенный.

"Kissa pana taṃ, mahārāja, pacchimaṃ visaṃ purimakena visena samasamagatikaṃ nāhosī"ti?

‘But wherein, O king, would the second poison differ, in its nature, from the first?’

– Почему же, государь, со вторым ядом не произошло все в точности так же, как с первым?

"Āgantukena, bhante, agadena paṭipīḷitaṃ visaṃ akoṭigataṃ yeva vigata"nti.

‘The second one, Sir, which was acted upon by the introduction of the drug, would have been removed before its end was attained.’

– Этому яду случайно воспрепятствовало противоядие, почтенный, поэтому он не подействовал до конца и пропал.

"Evameva kho, mahārāja, yo koci akāle marati, so āgantukena rogena paṭipīḷito vātasamuṭṭhānena vā - pe - sattivegappaṭipīḷito vā akāle marati.

‘Just so, O king, whosoever dies before his time does so in consequence of suffering from the attack of some disease—from excess of windy humour, or of bilious humour, or of phlegmatic humour, or from the union of the three, or from variations in temperature, or from inequality in protection, or from treatment, or from hunger, or from thirst, or from fire, or from water, or from the sword.

– Вот точно так же, государь, жизни того, кто умирает до срока, препятствует случайный недуг, и он умирает от расстройства жизненных ветров (---) или от оружия – умирает до срока.

Idamettha, mahārāja, kāraṇaṃ, yena kāraṇena akāle maraṇaṃ atthīti.

This, O king, is the reason why there is such a thing as dying before one’s time.

Вот пояснение, государь, почему бывает смерть до срока.

"Yathā vā pana, mahārāja, issāso saraṃ pāteyya, sace so saro yathāgatigamanapathamatthakaṃ gacchati, so saro vuccati 'anītiko anupaddavo yathāgatigamanapathamatthakaṃ gato nāmā'ti.

‘Or again, O king, it is like the arrow discharged by an archer. If that arrow should go to the very end of the line of the path along which it was natural for it to go, then it would be said to have reached that aim, without let or hindrance.

Или представь себе, государь, что стрелок выстрелил из лука и стрела его пролетела весь путь, все возможное расстояние до самого конца. О такой стреле говорят, что она без внешнего вмешательства и принуждения пролетела весь путь, все возможное расстояние до самого конца.

Evameva kho, mahārāja, yo koci ciraṃ jīvitvā jarājiṇṇo āyukkhayā anītiko anupaddavo marati, so vuccati 'anītiko anupaddavo samaye maraṇamupagato'ti.

Just so, O king, the man who, having lived long, dies at last, when he is old and well stricken in years, without any calamity or accident having happened to him, of old age, is said to have reached death, unimpeded and uninterrupted, in the fullness of time.

Вот точно так же, государь, если кто-то много прожил, состарился, одряхлел и умер без внешнего вмешательства и принуждения, то о таком говорят, что он дожил до смерти в свое время.

"Yathā vā pana, mahārāja, issāso saraṃ pāteyya, tassa taṃ saraṃ tasmiṃ yeva khaṇe koci gaṇheyya, api nu kho so, mahārāja, saro yathāgatigamanapathamatthakaṃ gato nāma hotī"ti?

But if, at the moment when the archer was discharging the arrow, some one should catch hold of it, could that arrow be said to have reached the end of the line of the path along which it was shot?’

А теперь представь, государь, что стрелок выстрелил из лука, но кто-то тут же схватил стрелу на лету. Скажи, государь, разве эта стрела тоже пролетит весь путь, все возможное расстояние до самого конца?

"Na hi, bhante"ti.

‘No, Sir, it could not.’

– Нет, почтенный.

"Kissa pana so, mahārāja, pacchimo saro purimakena sarena samasamagatiko nāhosī"ti?

‘But wherein, O king, would the second arrow differ, in its nature, from the first?’

– Почему же, государь, со второй стрелой не произошло все в точности так же, как с первой стрелой?

"Āgantukena, bhante, gahaṇena tassa sarassa gamanaṃ upacchinna"nti.

‘By the seizure which intervened, Sir, the course of the second arrow was arrested.’

– Случайно полет этой стрелы был прерван, почтенный, ибо ее перехватили.

"Evameva kho, mahārāja, yo koci akāle marati, so āgantukena rogena paṭipīḷito vātasamuṭṭhānena vā - pe - sattivegappaṭipīḷito vā akāle marati.

‘Just so, O king, whosoever dies before his time does so in consequence of suffering from the attack of some disease—from excess of windy humour, or of bilious humour, or of phlegmatic humour, or from the union of the three, or from variations in temperature, or from inequality in protection, or from treatment, or from hunger, or from thirst, or from fire, or from water, or from the sword.

– Вот точно так же, государь, жизни того, кто умирает до срока, препятствует случайный недуг, и он умирает от расстройства жизненных ветров (---) или от оружия – умирает до срока.

Idamettha, mahārāja, kāraṇaṃ, yena kāraṇena akāle maraṇaṃ atthīti.

This, O king, is the reason why there is such a thing as dying before one’s time.

Вот пояснение, государь, почему бывает смерть до срока.

"Yathā vā pana, mahārāja, yo koci lohamayaṃ bhājanaṃ ākoṭeyya, tassa ākoṭanena saddo nibbattitvā yathāgatigamanapathamatthakaṃ gacchati, so saddo vuccati 'anītiko anupaddavo yathāgatigamanapathamatthakaṃ gato nāmā'ti.

‘Or again, O king, it is like the brazen vessel which a man should strike. And by his striking thereof a note should be produced, and sound to the very end of the line of the path along which it was its nature to sound. It would then be said to have reached that aim without let or hindrance.

Или представь себе, государь, что кто-то ударил в медное блюдо. Ударом был произведен звук, который распространился на все возможное расстояние до самого предела. О таком звуке говорят, что он без внешнего вмешательства и принуждения распространился на все возможное расстояние до самого предела.

Evameva kho, mahārāja, yo koci bahūni divasasahassāni jīvitvā jarājiṇṇo āyukkhayā anītiko anupaddavo marati, so vuccati 'anītiko anupaddavo samaye maraṇamupāgato'ti.

Just so, O king, the man who, having lived long, dies at last, when he is old and well stricken in years, without any calamity or accident having happened to him, of old age, is said to have reached death, without let or hindrance, in the fullness of time.

Вот точно так же, государь, если кто-то прожил много тысяч дней, состарился и умер без внешнего вмешательства и принуждения, то о таком говорят, что он дожил до смерти в свое время.

"Yathā vā pana, mahārāja, yo koci lohamayaṃ bhājanaṃ ākoṭeyya, tassa ākoṭanena saddo nibbatteyya, nibbatte sadde adūragate koci āmaseyya, saha āmasanena saddo nirujjheyya, api nu kho so, mahārāja, saddo yathāgatigamanapathamatthakaṃ gato nāma hotī"ti?

But if a man were to strike a brazen vessel, and by his striking thereof a note should be produced, but some one, before it had reached any distance, were to touch the vessel, and at his touching thereof the sound should cease, could then that sound be said to have reached the end of the line of the path along which it was its nature to sound

А теперь представь себе, государь, что кто-то опять ударил в медное блюдо. Ударом был произведен звук, и только начал звучать, как кто-то прикоснулся к блюду рукой, и от этого прикосновения звук пропал. Скажи, государь, разве этот звук тоже распространился на все возможное расстояние до самого предела?

"Na hi, bhante"ti.

‘No, Sir, it could not.’

– Нет, почтенный.

"Kissa pana, mahārāja, pacchimo saddo purimakena saddena samasamagatiko nāhosī"ti?

‘But wherein, O king, would the second sound differ, in its nature, from the first?’

– Почему же, государь, со вторым звуком не произошло все в точности так же, как с первым звуком?

"Āgantukena, bhante, āmasanena so saddo uparato"ti.

‘By the touching which intervened, Sir, that sound was suppressed.’

– Случайным прикосновением этот звук был прекращен, почтенный.

"Evameva kho, mahārāja, yo koci akāle marati, so āgantukena rogena paṭipīḷito vātasamuṭṭhānena vā - pe - sattivegappaṭipīḷito vā akāle marati.

‘Just so, O king, whosoever dies before his time does so in consequence of suffering from the attack of some disease—from excess of windy humour, or of bilious humour, or of phlegmatic humour, or from the union of the three, or from variations in temperature, or from inequality in protection, or from treatment, or from hunger, or from thirst, or from fire, or from water, or from the sword.

– Вот точно так же, государь, жизни того, кто умирает до срока, препятствует случайный недуг, и он умирает от расстройства жизненных ветров (---) или от оружия – умирает до срока.

Idamettha mahārāja kāraṇaṃ, yena kāraṇena akāle maraṇaṃ atthīti.

This, O king, is the reason why there is such a thing as dying before one’s time.

Вот пояснение, государь, почему бывает смерть до срока.

"Yathā vā pana, mahārāja, khette suvirūḷhaṃ dhaññabījaṃ sammā pavattamānena vassena otatavitataākiṇṇabahuphalaṃ hutvā [uṭṭhitaākiṇṇabahuphalaṃ bhavitvā (syā.)] sassuṭṭhānasamayaṃ pāpuṇāti, taṃ dhaññaṃ vuccati 'anītikamanupaddavaṃ samayasampattaṃ nāma hotī'ti.

‘Or again, O king, it is like the corn seed which had sprung up well in the field, and by means of a plentiful downpour of rain had become well laden far and wide with many seeds, and had survived in safety to the time of standing crops, that corn would be said to have reached, without let or hindrance, to its due season.

Или, скажем, государь, если на поле дружно взошли всходы хлебов и дождя выпадает столько, сколько им нужно, то они пышно, обильно, изобильно заколосятся и в свою пору созреют для жатвы. О таких хлебах говорят, что они без внешнего вмешательства и принуждения дождались своей поры.

Evameva kho, mahārāja, yo koci bahūni divasasahassāni jīvitvā jarājiṇṇo āyukkhayā anītiko anupaddavo marati, so vuccati 'anītiko anupaddavo samaye maraṇamupagato'ti.

Just so, O king, the man who, having lived long, dies at last, when he is old and well stricken in years, without any calamity or accident having happened to him, of old age, is said to have reached death, without let or hindrance, in the fullness of time.

Вот точно так же, государь, если кто-то прожил много тысяч дней, состарился и умер без внешнего вмешательства и принуждения, то о таком говорят, что он дожил до смерти в свое время.

"Yathā vā pana, mahārāja, khette suvirūḷhaṃ dhaññabījaṃ udakena vikalaṃ mareyya, api nu kho taṃ, mahārāja, dhaññaṃ asamayasampattaṃ nāma hotī"ti?

But if that corn, after it had sprung up well in the field, should, deprived of water, die, could it be said to have reached its due season?’

А теперь представь, государь, что на поле дружно взошли всходы хлебов, но потом от недостатка воды засохли. Скажи, государь, разве эти хлеба дождались своей поры?

"Na hi, bhante"ti.

‘No, Sir, it could not.’

– Нет, почтенный.

"Kissa pana taṃ, mahārāja, pacchimaṃ dhaññaṃ purimakena dhaññena samasamagatikaṃ nāhosī"ti?

‘But wherein, O king, would the second crop differ, in its nature, from the first?’

– Почему же, государь, со вторыми хлебами не произошло все в точности так же, как с первыми хлебами?

"Āgantukena, bhante, uṇhena paṭipīḷitaṃ taṃ dhaññaṃ mata"nti.

‘Oppressed by the heat which intervened, that crop, Sir, perished.’

– Случайная сушь воспрепятствовала росту этих хлебов, почтенный, и они засохли.

"Evameva kho, mahārāja, yo koci akāle marati, so āgantukena rogena paṭipīḷito vātasamuṭṭhānena vā - pe - sattivegappaṭipīḷito vā akāle marati.

‘Just so, O king, whosoever dies before his time does so in consequence of suffering from the attack of some disease—from excess of windy humour, or of bilious humour, or of phlegmatic humour, or from the union of the three, or from variations in temperature, or from inequality in protection, or from treatment, or from hunger, or from thirst, or from fire, or from water, or from the sword.

– Вот точно так же, государь, жизни того, кто умирает до срока, препятствует случайный недуг, и он умирает от расстройства жизненных ветров (---) или от оружия – умирает до срока.

Idamettha, mahārāja, kāraṇaṃ, yena kāraṇena akāle maraṇaṃ atthīti.

This, O king, is the reason why there is such a thing as dying before one’s time.

Вот пояснение, государь, почему бывает смерть до срока.

"Sutapubbaṃ pana tayā, mahārāja, 'sampannataruṇasassaṃ kimayo uṭṭhahitvā samūlaṃ nāsentī"'ti?

‘And have you ever heard, O king, of a young crop that, after it had come to ear, worms sprung up and destroyed down to the roots?’

Ты слыхал когда-либо, государь, что на прекрасных молодых хлебах появляются иногда вредители и все уничтожают под корень?

"Sutapubbañceva taṃ, bhante, amhehi diṭṭhapubbañcā"ti.

‘We have both heard of such a thing, Sir, and have seen it, too.’

– Да, почтенный. Слыхали мы такое, да и сами видели.

"Kiṃ nu kho taṃ, mahārāja, sassaṃ kāle naṭṭhaṃ, udāhu akāle naṭṭha"nti?

‘Well, O king, was that crop destroyed in season, or out of season?’

– И что же, государь, в свой срок пропадают тогда хлеба или пропадают до срока?

"Akāle, bhante, yadi kho taṃ, bhante, sassaṃ kimayo na khādeyyuṃ, sassuddharaṇasamayaṃ pāpuṇeyyā"ti.

‘Out of season, Sir. For surely if worms had not destroyed the crop it would have survived to harvest time.’

– До срока, почтенный. Если бы эти хлеба не были пожраны вредителями, они бы в свою пору созрели для жатвы.

"Kiṃ pana, mahārāja, āgantukena upaghātena sassaṃ vinassati, nirupaghātaṃ sassaṃ sassuddharaṇasamayaṃ pāpuṇātī"ti?

‘What then, O king! on a disaster intervening the crop is lost, but if no injury is done it, it survives to the harvest?’

– Не правда ли, государь, что хлеба эти гибнут из-за нанесенного им ущерба, а если бы его не было, то они в свою пору созрели бы для жатвы?

"Āma, bhante"ti.

‘That is so, Sir.’

– Да, почтенный.

"Evameva kho, mahārāja, yo koci akāle marati, so āgantukena rogena paṭipīḷito vātasamuṭṭhānena vā - pe - sattivegappaṭipīḷito vā marati.

‘Just so, O king, whosoever dies before his time does so in consequence of suffering from the attack of some disease—from excess of windy humour, or of bilious humour, or of phlegmatic humour, or from the union of the three, or from variations in temperature, or from inequality in protection, or from treatment, or from hunger, or from thirst, or from fire, or from water, or from the sword.

– Вот точно так же, государь, жизни того, кто умирает до срока, препятствует случайный недуг, и он умирает от расстройства жизненных ветров (---) или от оружия – умирает до срока.

Idamettha, mahārāja, kāraṇaṃ, yena kāraṇena akāle maraṇaṃ atthīti.

This, O king, is the reason why there is such a thing as dying before one’s time.

Вот пояснение, государь, почему бывает смерть до срока.

"Sutapubbaṃ pana tayā, mahārāja, 'sampanne sasse phalabhāranamite mañcaritapatte karakavassaṃ nāma vassajāti nipatitvā vināseti aphalaṃ karotī'ti?

‘And have you ever heard, O king, of a crop that had grown, and was bent down by the weight of the grains of corn, the ears having duly formed, when a so-called Karaka rain (hail-storm) falling on it, destroyed it?’

– Ты когда-либо слыхал, государь, что если в пору колошения, когда хлеба склоняются под тяжестью колосьев, выпадает особый вид дождя, называемый градом, то зерно гибнет и урожай пропадает?

"Sutapubbañceva taṃ, bhante, amhehi diṭṭhapubbañcā"ti.

‘We have both heard of such a thing, Sir, and have seen it, too.’

– Да, почтенный. Слыхали мы такое, да и видали.

"Api nu kho taṃ, mahārāja, sassaṃ kāle naṭṭhaṃ, udāhu akāle naṭṭha"nti?

‘Well, O king! would you say the crop was destroyed in season or out of season?’

– И что же, государь, в свой срок пропадают тогда хлеба или пропадают до срока?

"Akāle, bhante, yadi kho taṃ, bhante, sassaṃ karakavassaṃ na vasseyya sassuddharaṇasamayaṃ pāpuṇeyyā"ti.

‘Out of season, Sir. For if the hail-storm had not come the crop would have lasted to harvest time.’

До срока, почтенный. Если бы эти хлеба не были побиты градом, почтенный, они бы в свою пору созрели для жатвы.

"Kiṃ pana, mahārāja, āgantukena upaghātena sassaṃ vinassati, nirupaghātaṃ sassaṃ sassuddharaṇasamayaṃ pāpuṇātī"ti?

‘What then, O king! on a disaster intervening the crop is lost, but if no injury is done it, it survives to the harvest?’

– Не правда ли, государь, что хлеба эти гибнут из-за бедствия, а если бы бедствия не было, то они бы в свою пору созрели для жатвы?

"Āma, bhante"ti.

‘That is so, Sir.’

– Да, почтенный.

"Evameva kho, mahārāja, yo koci akāle marati, so āgantukena rogena paṭipīḷito vātasamuṭṭhānena vā pittasamuṭṭhānena vā semhasamuṭṭhānena vā sannipātikena vā utupariṇāmajena vā visamaparihārajena vā opakkamikena vā jighacchāya vā pipāsāya vā sappadaṭṭhena vā visamāsitena vā agginā vā udakena vā sattivegappaṭipīḷito vā akāle marati.

‘Just so, O king, whosoever dies before his time does so in consequence of suffering from the attack of some disease—from excess of windy humour, or of bilious humour, or of phlegmatic humour, or from the union of the three, or from variations in temperature, or from inequality in protection, or from treatment, or from hunger, or from thirst, or from fire, or from water, or from the sword.

– Вот точно так же, государь, жизни того, кто умирает до срока, препятствует случайный недуг, и, он умирает от расстройства жизненных ветров (---) или от оружия – умирает до срока.

Yadi pana āgantukena rogena paṭipīḷito na bhaveyya, samayeva maraṇaṃ pāpuṇeyya.

А если бы его жизни не воспрепятствовала случайная болезнь, он дожил бы до смерти в свой срок.

Idamettha, mahārāja, kāraṇaṃ, yena kāraṇena akāle maraṇaṃ atthī"ti.

This, O king, is the reason why there is such a thing as dying before one’s time.’

Вот пояснение, государь, почему бывает смерть до срока.

"Acchariyaṃ, bhante nāgasena, abbhutaṃ bhante nāgasena, sudassitaṃ kāraṇaṃ, sudassitaṃ opammaṃ akāle maraṇassa paridīpanāya, 'atthi akāle maraṇa'nti uttānīkataṃ pākaṭaṃ kataṃ vibhūtaṃ kataṃ, acittavikkhittakopi, bhante nāgasena, manujo ekamekenapi tāva opammena niṭṭhaṃ gaccheyya 'atthi akāle maraṇa'nti, kiṃ pana manujo sacetano?

‘Most wonderful, Nāgasena, most strange! Right well have you explained, by reason and by simile, how it is that people die before their time. That there is such a thing as premature death have you made clear and plain and evident. A thoughtless man even, Nāgasena, a puzzle-headed fellow, could by any one of your comparisons have come to the conclusion that premature deaths do occur;— how much more an able man!

– Чудесно, почтенный Нагасена! Необычайно, почтенный Нагасена! Прекрасные даны пояснения, прекрасные даны примеры, истолковывающие смерть до срока! Действительно, бывает смерть до срока. Это теперь стало отчетливо ясным, понятным и очевидным. Любой из твоих примеров, почтенный Нагасена, даже человека бездумного и рассеянного вполне убедил бы в том, что действительно бывает смерть до срока, а понятливого человека – и тем более.

Paṭhamopammenevāhaṃ, bhante, saññatto 'atthi akāle maraṇa'nti, api ca aparāparaṃ nibbāhanaṃ sotukāmo na sampaṭicchi"nti.

I was convinced already, Sir, by the first of your similes, that such deaths happen, but nevertheless, out of the wish to hear still further and further solutions, I would not give in.’

Я уже после первого твоего примера, почтенный Нагасена, удостоверился в том, что бывает смерть до срока, но мне хотелось послушать еще и еще, потому я и не соглашался.

7."Bhante nāgasena, sabbesaṃ parinibbutānaṃ cetiye pāṭihīraṃ hoti, udāhu ekaccānaṃ yeva hotī"ti?

‘Venerable Nāgasena, are there wonders at the cetiyas (the mounds raised over the ashes) of all who have passed entirely away (of all the Arahats deceased)?

Почтенный Нагасена, у всех ли чайтий с мощами упокоившихся в нирване бывают чудеса, или же только у некоторых бывают чудеса?

"Ekaccānaṃ, mahārāja, hoti, ekaccānaṃ na hotī"ti.

‘Of some, O king, but not of others.’

– У некоторых бывают, государь, у некоторых не бывают.

"Katamesaṃ, bhante, hoti, katamesaṃ na hotī"ti?

‘But of which, Sir, is this the case, and of which not?’

– У каких бывают, почтенный, и у каких не бывают?

"Tiṇṇannaṃ, mahārāja, aññatarassa adhiṭṭhānā parinibbutassa cetiye pāṭihīraṃ hoti.

‘It is by the stedfast resolve, O king, of three kinds of people, that wonders take place at the cetiya of some person deceased who has been entirely set free.

– Чудеса у чайтьи упокоившегося бывают, государь, в трех случаях силою твердой решимости.

Katamesaṃ tiṇṇannaṃ?

And who are the three?

Вот в каких случаях:

Idha, mahārāja, arahā devamanussānaṃ anukampāya tiṭṭhantova adhiṭṭhāti 'evaṃnāma cetiye pāṭihīraṃ hotū'ti, tassa adhiṭṭhānavasena cetiye pāṭihīraṃ hoti, evaṃ arahato adhiṭṭhānavasena parinibbutassa cetiye pāṭihīraṃ hoti.

In the first place, O king, an Arahat, when still alive, may, out of pity for gods and men, make the resolve: “Let there be such and such wonders at my cetiya.” Then, by reason of his resolve, wonders happen there. Thus is it that wonders occur by the resolve of an Arahat at the cetiya of one entirely set free.

во-первых, государь, сам святой из милосердия к богам и людям еще при жизни твердо решает: «Пусть у моей будущей чайтьи будут такие-то чудеса». Так у чайтьи упокоившегося случаются чудеса силою решимости самого святого.

"Puna caparaṃ, mahārāja, devatā manussānaṃ anukampāya parinibbutassa cetiye pāṭihīraṃ dassenti 'iminā pāṭihīrena saddhammo niccasampaggahito bhavissati, manussā ca pasannā kusalena abhivaḍḍhissantī'ti, evaṃ devatānaṃ adhiṭṭhānavasena parinibbutassa cetiye pāṭihīraṃ hoti.

‘And again, O king, the gods, out of pity for men, show wonders at the cetiya of one who has been entirely set free, thinking: “By this wonder may the true faith remain always established on the earth, and may mankind, believing, grow in grace! ” Thus is it that wonders occur by the resolve of a god at the Ketiya of one entirely set free.

Далее, государь, некое божество из милосердия к людям может являть чудеса у чайтьи упокоившегося: «Пусть это чудо всегда будет поддержкой для истого Учения; пусть люди, исполненные приязни к Учению, пестуют благо!» Так у чайтьи упокоившегося случаются чудеса силою решимости божеств.

"Puna caparaṃ, mahārāja, itthī vā puriso vā saddho pasanno paṇḍito byatto medhāvī buddhisampanno yoniso cintayitvā gandhaṃ vā mālaṃ vā dussaṃ vā aññataraṃ vā kiñci adhiṭṭhahitvā cetiye ukkhipati 'evaṃnāma hotū'ti, tassapi adhiṭṭhānavasena parinibbutassa cetiye pāṭihīraṃ hoti, evaṃ manussānaṃ adhiṭṭhānavasena parinibbutassa cetiye pāṭihīraṃ hoti.

‘And again, O king, some woman or some man of believing heart, able, intelligent, wise, endowed with insight, may deliberately take perfumes, or a garland, or a cloth, and place it on the Ketiya, making the resolve: “May such and such a wonder take place! ” Thus is it that wonders occur by the resolve of human beings at the cetiya of one entirely set free.

Далее, государь, если женщина или мужчина, полные веры и приязни к Учению, умные, способные, одаренные, сильные разумом, приносят с искренним намерением гирлянду цветов, или ткань, или что-то иное и в твердой решимости кладут это у чайтьи, надеясь, что произойдет желанное им чудо, то тогда силою их твердой решимости у чайтьи упокоившегося случается чудо. Так у чайтьи упокоившегося случаются чудеса силою решимости людей.

"Imesaṃ kho, mahārāja, tiṇṇannaṃ aññatarassa adhiṭṭhānavasena parinibbutassa cetiye pāṭihīraṃ hoti.

‘These, O king, are the three kinds of people by whose stedfast resolve wonders take place at the cetiyas of Arahats deceased.

Итак, государь, чудеса чайтьи упокоившегося бывают силою твердой решимости в этих трех случаях.

"Yadi, mahārāja, tesaṃ adhiṭṭhānaṃ na hoti, khīṇāsavassapi chaḷabhiññassa cetovasippattassa cetiye pāṭihīraṃ na hoti, asatipi, mahārāja, pāṭihīre caritaṃ disvā suparisuddhaṃ okappetabbaṃ niṭṭhaṃ gantabbaṃ saddahitabbaṃ 'suparinibbuto ayaṃ buddhaputto"'ti.

And if there has been no such resolve, O king, by one of these, then is there no wonder at the cetiya even of one whose āsavas had been destroyed, who had attained to the sixfold insight, who was master of himself. And if there be no such wonder, then, O king, one should call to mind the purity of conduct one has seen, and draw in trusting faith the conclusion: “Verily, this child of the Buddhas has been entirely set free! ”’

Если же решимости не было, государь, то и чудес не будет – даже у чайтьи с мощами святого, уничтожившего тягу, достигшего шести сверхзнаний и бывшего господином своей мысли783. Если не видно чудес, государь, следует заглянуть в житие, и по его безупречности вполне можно убедиться, удостовериться и уверовать, что этот сын Просветленного действительно упокоился в нирване784.

"Sādhu, bhante nāgasena, evametaṃ tathā sampaṭicchāmī"ti.

‘Very good, Nāgasena! That is so, and I accept it as you say.’

– Отлично, почтенный Нагасена. Да, это так, я с этим согласен.

8."Bhante nāgasena, ye te sammā paṭipajjanti, tesaṃ sabbesaṃ yeva dhammābhisamayo hoti, udāhu kassaci na hotī"ti?

‘Venerable Nāgasena, those who regulate their lives aright—do they all attain to insight into the Truth, or are there some of them who do not?’

Почтенный Нагасена! Из тех, кто истинно делает, все ли приходят к постижению Учения, или иные не приходят?

"Kassaci, mahārāja, hoti, kassaci na hotī"ti.

‘Some do, O king, and some do not.’

– Иные приходят, государь, иные не приходят.

"Kassa bhante hoti, kassa na hotī"ti?

‘Then which do, Sir, and which do not?’

– Кто приходит, почтенный, и кто не приходит?

"Tiracchānagatassa, mahārāja, suppaṭipannassāpi dhammābhisamayo na hoti, pettivisayūpapannassa - pe - micchādiṭṭhikassa - pe - kuhakassa - pe - mātughātakassa - pe - pitughātakassa - pe - arahantaghātakassa - pe - saṅghabhedakassa - pe - lohituppādakassa - pe - theyyasaṃvāsakassa - pe - titthiyapakkantassa - pe - bhikkhunidūsakassa - pe - terasannaṃ garukāpattīnaṃ aññataraṃ āpajjitvā avuṭṭhitassa - pe - paṇḍakassa - pe - ubhatobyañjanakassa suppaṭipannassāpi dhammābhisamayo na hoti - pe - yopi manussadaharako ūnakasattavassiko, tassa suppaṭipannassāpi dhammābhisamayo na hoti.

‘He who is born as an animal, O king, even though he regulate his life aright, will not attain to insight into the Truth, nor he who is born in The Preta world, nor he who holds wrong views, nor the deceitful man, nor he who has slain his mother, or his father, or an Arahat, nor he who has raised up a schism in the Order, nor he who has shed a Buddha’s blood, nor he who has furtively attached himself to the Order, nor he who has become a pervert, nor he who has violated a sister of the Order, nor he who, having been guilty of one or other of the thirteen grievous offences, has not been rehabilitated, nor a eunuch, nor an hermaphrodite—and whosoever is a human child under seven years of age, even though he regulate his life aright, will not attain to insight into the Truth.

– Животное, даже если все правильно делает, не приходит к постижению Учения, государь; родившийся среди претов; сторонник ложных мнений; ханжа; матереубийца; отцеубийца; святоубийца; раскольник общины; проливший кровь Татхагаты785; воровски пристроившийся к общине786; переметнувшийся к иным проповедникам; совратитель монахини; совершивший один из тринадцати крупных проступков и не восстановленный в правах787; евнух; двуполый человек, даже правильно все делающий, не приходит к постижению Учения. А еще, государь, малое дитя, которому от роду менее семи лет, тоже не приходит к постижению Учения, даже если все делает правильно.

Imesaṃ kho, mahārāja, soḷasannaṃ puggalānaṃ suppaṭipannānampi dhammābhisamayo na hotī"ti.

To these sixteen individuals there is no attainment of insight, O king, even though they regulate their life aright.’

Таковы, государь, шестнадцать случаев, когда даже правильно делающий не приходит к постижению Учения.

"Bhante nāgasena, ye te pannarasa puggalā viruddhā yeva, tesaṃ dhammābhisamayo hotu vā mā vā hotu, atha kena kāraṇena manussadaharakassa ūnakasattavassikassa suppaṭipannassāpi dhammābhisamayo na hoti?

‘Venerable Nāgasena, there may or may not be a possibility of insight to the fifteen you have first singled out for opposition. But what is the reason why an infant, one under seven years of age, should not, even though he regulate his life aright, attain to insight?

– Почтенный Нагасена, что до первых пятнадцати случаев, которые ты выделил, то приходят ли в них к постижению Учения, нет ли – это безразлично. Но почему же малое дитя, которому от роду менее семи лет, не приходит к постижению Учения, даже если все делает правильно?

Ettha tāva pañho bhavati 'nanu nāma daharakassa na rāgo hoti, na doso hoti, na moho hoti, na māno hoti, na micchādiṭṭhi hoti, na arati hoti, na kāmavitakko hoti, amissito kilesehi, so nāma daharako yutto ca patto ca arahati ca cattāri saccāni ekapaṭivedhena paṭivijjhitu"'nti.

Therein there is still a puzzle left. For is it not admitted that in a child there is not passion, neither malice, nor dullness, nor pride, nor heresy, nor discontent, nor lustful thoughts? Being undefiled by sin, that which we call an infant is fit and ready (to the attainment even of Arahatship—how much more) is he worthy to penetrate at a glance into the four truths!’

Вот это еще вопрос. Разве не верно, что у дитяти ни страсти нет, ни враждебности, ни заблуждения, ни гордости, ни ложных воззрений, ни неудовлетворенности, ни страстных помыслов? Дитя, кому не мешают никакие аффекты, достойно того и способно к тому, чтобы разом постичь четыре арийские истины.

"Taññevettha, mahārāja, kāraṇaṃ, yenāhaṃ kāraṇena bhaṇāmi 'ūnakasattavassikassa suppaṭipannassāpi dhammābhisamayo na hotī'ti.

‘The following is the reason, O king, for my saying that an infant, even though he regulate his life aright, cannot attain to insight.

– Вот именно, государь! Это и есть то самое основание, на котором я утверждаю, что дитя младше семи лет не приходит к постижению Учения, даже если все делает правильно.

Yadi, mahārāja, ūnakasattavassiko rajanīye rajjeyya, dussanīye dusseyya, mohanīye muyheyya, madanīye majjeyya, diṭṭhiṃ vijāneyya, ratiñca aratiñca vijāneyya, kusalākusalaṃ vitakkeyya, bhaveyya tassa dhammābhisamayo, api ca, mahārāja, ūnakasattavassikassa cittaṃ abalaṃ dubbalaṃ parittaṃ appaṃ thokaṃ mandaṃ avibhūtaṃ, asaṅkhatā nibbānadhātu garukā bhārikā vipulā mahatī.

If, O king, one under seven years of age could feel passion about things exciting to passion, could go wrong in things leading to iniquity, could be befooled in matters that mislead, could be maddened as to things that infatuate, could understand a heresy, could distinguish between content and discontent, could think out virtue and vice, then might insight be possible to him. But the mind of one under seven years of age, O king, is powerless and weak, mean, small, slight, obscure, and dull, whereas the essential principle of Nirvāṇa is transcendental, important, weighty, wide-reaching, and extensive.

Если бы дитя младше семи лет испытывало страсть к тому, что склоняет к страсти, испытывало враждебность к тому, что склоняет к враждебности, впадало в заблуждение о том, что склоняет к заблуждению, тщеславилось бы тем, что склоняет к тщеславию, различало бы воззрения, различало бы удовлетворенность и неудовлетворенность, размышляло бы о благе и зле, государь, то было бы и у него постижение Учения. Однако, государь, сознание менее чем семилетнего дитяти бессильно, слабосильно, мало, немощно, медлительно, ограниченно, неразвито, основа же несложённой нирваны весома, увесиста, огромна и обширна.

Ūnakasattavassiko, mahārāja, tena dubbalena cittena parittakena mandena avibhūtena na sakkoti garukaṃ bhārikaṃ vipulaṃ mahatiṃ asaṅkhataṃ nibbānadhātuṃ paṭivijjhituṃ.

Therefore is it, O king, that the infant, with so imperfect a mind, is unable to grasp an idea so great.

Потому, государь, менее чем семилетнее дитя не сможет своим слабосильным, ограниченным, медлительным и неразвитым сознанием постичь весомую, увесистую, огромную и обширную основу несложённой нирваны.

"Yathā, mahārāja, sinerupabbatarājā garuko bhāriko vipulo mahanto, api nu kho taṃ, mahārāja, puriso attano pākatikena thāmabalavīriyena sakkuṇeyya sinerupabbatarājānaṃ uddharitu"nti?

It is like the case of Sineru, O king, the king of the mountains, heavy and ponderous, wide-reaching and mighty as it is—could now a man, by his ordinary strength and power and energy, root that mountain up?’

Например, государь, Меру, царь среди гор, весом, увесист, огромен и обширен. Скажи, государь, разве сможет человек, пользуясь своею природной силой, способностью, настойчивостью, выдернуть его из земли?

"Na hi, bhante"ti.

‘Certainly not, Sir.’

– Нет, почтенный.

"Kena kāraṇena mahārājā"ti?

‘But why not?’

– Отчего же, государь?

"Dubbalattā, bhante, purisassa, mahantattā sinerupabbatarājassā"ti.

‘Because of the weakness of the man, and because of the mightiness of Sineru, the mountain king.’

– Оттого, почтенный, что человек слабосилен, а царь гор Меру огромен.

"Evameva kho, mahārāja, ūnakasattavassikassa cittaṃ abalaṃ dubbalaṃ parittaṃ appaṃ thokaṃ mandaṃ avibhūtaṃ, asaṅkhatā nibbānadhātu garukā bhārikā vipulā mahatī.

‘Just so, O king, is the relation of the infant’s mind to Nirvāṇa.’

– Вот точно так же, государь, сознание менее чем семилетнего дитяти бессильно, слабосильно, мало, немощно, медлительно, ограниченно, неразвито, основа же несложённой нирваны весома, увесиста, огромна и обширна,

Ūnakasattavassiko tena dubbalena cittena parittena mandena avibhūtena na sakkoti garukaṃ bhārikaṃ vipulaṃ mahatiṃ asaṅkhataṃ nibbānadhātuṃ paṭivijjhituṃ, tena kāraṇena ūnakasattavassikassa suppaṭipannassāpi dhammābhisamayo na hoti.

и не сможет менее чем семилетнее дитя своим слабосильным, ограниченным, медлительным и неразвитым сознанием постичь весомую, увесистую, огромную и обширную основу несложённой нирваны. Потому менее чем семилетнее дитя не приходит к постижению Учения, даже если все делает правильно.

"Yathā vā pana, mahārāja, ayaṃ mahāpathavī dīghā āyatā puthulā vitthatā visālā vitthiṇṇā vipulā mahantā, api nu kho taṃ, mahārāja, mahāpathaviṃ sakkā parittakena udakabindukena temetvā udakacikkhallaṃ kātu"nti?

‘And again, it is like the broad earth, O king, long and wide, great in expanse and extension, large and mighty—would now a tiny drop of water be able to wet and turn to mud that broad earth?’

Или, например, государь, земная твердь велика, пространна, просторна, широка, протяженна, привольна, огромна и обширна. Так можно ли, государь, всю эту великую землю малой капелькой воды смочить и скользкою сделать?

"Na hi, bhante"ti.

‘Certainly not, Sir.’

– Нет, почтенный.

"Kena kāraṇena, mahārājā"ti?

‘But why not, O king?’

– Отчего же, государь?

"Parittattā, bhante, udakabindussa, mahantattā mahāpathaviyā"ti.

‘Because of the minuteness of the drop of water, and because of the greatness of the broad earth.’

– Оттого, почтенный, что капля мала, а великая земля и впрямь велика.

"Evameva kho, mahārāja, ūnakasattavassikassa cittaṃ abalaṃ dubbalaṃ parittaṃ appaṃ thokaṃ mandaṃ avibhūtaṃ, asaṅkhatā nibbānadhātu dīghā āyatā puthulā vitthatā visālā vitthiṇṇā vipulā mahantā.

‘Just so, O king, is the relation of the infant’s mind to Nirvāṇa.

– Вот точно так же, государь, сознание менее чем семилетнего дитяти бессильно, слабосильно, мало, немощно, медлительно, ограниченно, неразвито, основа же несложённой нирваны весома, увесиста, огромна и обширна,

Ūnakasattavassiko tena dubbalena cittena parittakena mandena avibhūtena na sakkoti mahatiṃ asaṅkhataṃ nibbānadhātuṃ paṭivijjhituṃ, tena kāraṇena ūnakasattavassikassa suppaṭipannassāpi dhammābhisamayo na hoti.

и не сможет менее чем семилетнее дитя своим слабосильным, ограниченным, медлительным и неразвитым сознанием постичь весомую, увесистую, огромную и обширную основу несложённой нирваны. Потому менее чем семилетнее дитя не приходит к постижению Учения, даже если все делает правильно.

"Yathā vā pana, mahārāja, abaladubbalaparittaappathokamandaggi bhaveyya, api nu kho, mahārāja, tāvatakena mandena agginā sakkā sadevake loke andhakāraṃ vidhamitvā ālokaṃ dassetu"nti?

‘Or again, O king, suppose there were weak and powerless, minute, tiny, limited, and dull fire—would it be possible, with so insignificant a fire, to overcome darkness and make light appear over the whole world of gods and men?’

Или, скажем, государь, если огонь бессилен, слабосилен, слаб, мал, немощен и тускл, то сможет ли, государь, этот столь малый огонь рассеять тьму во всем мире с богами и залить его светом?

"Na hi, bhante"ti.

‘Certainly not, Sir.’

– Нет, почтенный.

"Kena kāraṇena mahārājā"ti?

‘But why not, O king?’

– Отчего же, государь?

"Mandattā, bhante, aggissa, lokassa mahantattā"ti.

‘Because of the dullness of the fire, and because of the greatness of the world.’

– Оттого, почтенный, что огонь слаб, а мир велик.

"Evameva kho, mahārāja, ūnakasattavassikassa cittaṃ abalaṃ dubbalaṃ parittaṃ appaṃ thokaṃ mandaṃ avibhūtaṃ, mahatā ca avijjandhakārena pihitaṃ.

‘Just so, O king, the mind of one under seven years of age is powerless and weak, limited, insignificant, obscure, and dull; it is veiled, moreover, with the thick darkness of ignorance.

– Вот точно так же, государь, сознание менее чем семилетнего ребенка бессильно, слабосильно, мало, немощно, медлительно, ограниченно, неразвито,

ОК, но по-моему не очень удачный вариант, слагаемое принято понимать как нечто, что само является элементом, а не состоит из элементов, хотя морфологи...
Все комментарии (4)

Tasmā dukkaraṃ ñāṇālokaṃ dassayituṃ, tena kāraṇena ūnakasattavassikassa suppaṭipannassāpi dhammābhisamayo na hoti.

Hard would it be, therefore, for it to shine forth with the light of knowledge. And that is the reason, O king, why to an infant, to one under seven years of age, even though he order his conduct aright, there can be no attainment of insight into the Truth.

Потому менее чем семилетнее дитя не приходит к постижению Учения, даже если все делает правильно.

"Yathā vā pana, mahārāja, āturo kiso aṇuparimitakāyo sālakakimi hatthināgaṃ tidhā pabhinnaṃ navāyataṃ tivitthataṃ dasapariṇāhaṃ aṭṭharatanikaṃ sakaṭṭhānamupagataṃ disvā gilituṃ parikaḍḍheyya, api nu kho so, mahārāja, sālakakimi sakkuṇeyya taṃ hatthināgaṃ gilitu"nti?

‘Or again, O king, suppose there were a Sālaka, minute in the measure of its body, and rendered lean by disease, and it on seeing an elephant king, which showed the signs of rut in three places, and was nine cubits in length, and three in breadth, and ten in girth, and seven in height, coming to its lair, were to begin to drag the elephant towards it with the view of swallowing it—now would the Sālaka, O king, be able to do?’

Или, например, государь, если хилая, тощая, крохотная, тщедушная гусеница788 увидит поблизости от себя имеющего на теле три приметы гона, в девять локтей длиною, в три шириною, в десять в обхвате, в восемь высотою матерого слона и поползет к нему, чтобы его проглотить, то сможет ли, государь, эта гусеница проглотить того матерого слона?

"Na hi, bhante"ti.

‘Certainly not, Sir.’

– Нет, почтенный.

"Kena kāraṇena, mahārājā"ti?

‘But why not, O king?’

– Отчего же, государь?

"Parittattā, bhante, sālakakimissa, mahantattā hatthināgassā"ti.

‘Because of the minuteness of the Sālaka’s body, and because of the magnitude of the elephant king.’

– Оттого, почтенный, что тело гусеницы мало, а слон велик.

"Evameva kho, mahārāja, ūnakasattavassikassa cittaṃ abalaṃ dubbalaṃ parittaṃ appaṃ thokaṃ mandaṃ avibhūtaṃ, mahatī asaṅkhatā nibbānadhātu.

‘Just so, O king, the mind of one under seven years of age is powerless and weak, limited, insignificant, obscure, and dull. Grand and transcendental is the ambrosial essence of Nirvāṇa.

– Вот точно так же, государь, сознание менее чем семилетнего дитяти бессильно, слабосильно, мало, немощно, медлительно, ограниченно, неразвито, основа же несложённой нирваны весома, увесиста, огромна и обширна,

So tena dubbalena cittena parittakena mandena avibhūtena na sakkoti mahatiṃ asaṅkhataṃ nibbānadhātuṃ paṭivijjhituṃ, tena kāraṇena ūnakasattavassikassa suppaṭipannassāpi dhammābhisamayo na hotī"ti.

With that mind so powerless and weak, so limited, insignificant, obscure, and dull, he cannot penetrate into the grand and transcendental essence of Nirvāṇa. And that is the reason, O king, why to an infant, one under seven years of age, even though he order his conduct aright, there can be no attainment to insight of the Truth.’

и не сможет менее чем семилетнее дитя своим слабосильным, ограниченным, медлительным и неразвитым сознанием постичь весомую, увесистую, огромную и обширную основу несложённой нирваны. Потому менее чем семилетнее дитя не приходит к постижению Учения, даже если все делает правильно.

"Sādhu, bhante nāgasena, evametaṃ tathā sampaṭicchāmī"ti.

‘Very good, Nāgasena! That is so, and I accept it as you say.’

– Отлично, почтенный Нагасена. Да, это так, я с этим согласен.

9."Bhante nāgasena, kiṃ ekantasukhaṃ nibbānaṃ, udāhu dukkhena missa"nti?

King Milinda said: “Revered Nāgasena, is Nibbāna entirely blissful or is it mixed with suffering?"

‘Venerable Nāgasena, how is it? Is Nirvāṇa all bliss, or is it partly pain.?

Почтенный Нагасена! Нирвана – это полное счастье или же она смешана с тяготой?

"Ekantasukhaṃ, mahārāja, nibbānaṃ, dukkhena amissa"nti.

“Nibbāna is entirely blissful, sire, it is unmixed with suffering.”

‘Nirvāṇa is all bliss, O king. There is no intermingling of pain in it.’

– Нирвана есть полное счастье, государь, она не смешана с тяготой.

"Na mayaṃ taṃ, bhante nāgasena, vacanaṃ saddahāma 'ekantasukhaṃ nibbāna'nti, evamettha mayaṃ, bhante nāgasena, paccema 'nibbānaṃ dukkhena missa'nti, kāraṇañcettha upalabhāma 'nibbānaṃ dukkhena missa'nti.

“Revered Nāgasena, we do not believe this statement that Nibbāna is entirely blissful. We thus take our stand on this, revered Nāgasena, that Nibbāna is mixed with suffering

‘That, Sir, is a saying we cannot believe—that Nirvāṇa is all bliss. On this point, Nāgasena, we maintain that Nirvāṇa must be alloyed with pain. And there is a reason for our adopting that view.

– Нет, почтенный Нагасена, мы не согласны с утверждением, что нирвана есть полное счастье. Мы полагаем, почтенный Нагасена, что нирвана смешана с тяготой; мы и обоснование тому представим, что нирвана смешана с тяготой.

Katamaṃ ettha kāraṇaṃ ?

and we have a reason for saying this.

What is that reason?

Обоснование это вот каково:

Ye te, bhante nāgasena, nibbānaṃ pariyesanti, tesaṃ dissati kāyassa ca cittassa ca ātāpo paritāpo ṭhānacaṅkamanisajjāsayanāhārapariggaho middhassa ca uparodho āyatanānañca paṭipīḷanaṃ dhanadhaññapiyañātimittappajahanaṃ.

Revered Nāgasena, mortification and tormenting of body and mind is evident in those who are seeking Nibbāna, whether it be in their standing, pacing up and down, sitting, lying down, abstention from food, the checking of drowsiness, the subjugation of the sense fields, the getting rid of wealth and corn, of dear relatives and friends.

Those, Nāgasena, who seek after Nirvāṇa are seen to practise exertion and application both of body and of mind, restraint in standing, walking, sitting, lying, and eating, suppression of sleep, subjugation of the organs of sense, renunciation of wealth and corn, of dear relatives and friends.

у всех тех, кто взыскует нирваны, почтенный Нагасена, и в теле и в мыслях заметны утруждение и натуга, ограничение в том, как стоять, ходить, сидеть, лежать и есть, подавление сна, сдерживание деятельности чувств, отказ от имения и состояния, разлука с любимыми, родственниками и друзьями.

Ye keci loke sukhitā sukhasamappitā, te sabbepi pañcahi kāmaguṇehi āyatane ramenti brūhenti, manāpikamanāpikabahuvidhasubhanimittena rūpena cakkhuṃ ramenti brūhenti, manāpikamanāpikagītavāditabahuvidhasubhanimittena saddena sotaṃ ramenti brūhenti, manāpikamanāpikapupphaphalapattatacamūlasārabahuvidhasubhanimittena gandhena ghānaṃ ramenti brūhenti, manāpikamanāpikakhajjabhojjaleyyapeyyasāyanīyabahuvidhasubhanimittena rasena jivhaṃ ramenti bruhenti, manāpikamanāpikasaṇhasukhumamudumaddavabahuvidhasubhanimittena phassena kāyaṃ ramenti brūhenti, manāpikamanāpikakalyāṇapāpakasubhāsubhabahuvidhavitakkamanasikārena manaṃ ramenti brūhenti.

But all those who are happy and blissful in the world indulge in and devote themselves to the sense fields by means of the five strands of sense pleasures: they indulge in and devote themselves to vision by means of all kinds of pleasant forms, to hearing by means of all kinds of pleasant sounds, to smelling by means of all kinds of pleasant scents, to tasting by means of all kinds of pleasant tastes, to the body by means of all kinds of pleasant touches, and to the mind by means of attention to all kinds of pleasant thoughts.

But all those who are joyful and happy in the world take delight in, are devoted to, the five pleasures of sense—they practise and delight their eyes in many kinds of pleasurable forms, such as at any time they like the best—they practise and delight their ears in many kinds of pleasurable sounds of revelry and song, such as at any time they like the best—they practise and delight their sense of smell with many kinds of perfumes of flowers, and fruits, and leaves, and bark, and roots, and sap, such as at any time they like the best—they practise and delight their tongue with many kinds of pleasurable tastes of hard foods and of soft, of syrups, drinks, and beverages, such as at any time they like the best—they practise and delight their sense of touch with many kinds of pleasurable feelings, tender and delicate, exquisite and soft, such as at any time they like the best—they practise and delight their minds with many sorts of conceptions and ideas, pure and impure, good and bad, such as at any time they like the best.

Те же все в мире, кто счастлив и исполнен счастья, тешат и ублажают пять своих чувств пятью чувственными усладами: отрадными и приятными многообразными прелестными зримыми образами зрение себе тешат и ублажают; отрадными и приятными многообразными прелестными песнями и стихами слух себе тешат и ублажают; отрадными и приятными многообразными прелестными запахами цветов, плодов, листьев, кожуры, корней и сердцевины обоняние себе тешат и ублажают; отрадными и приятными многообразными прелестными твердыми, мягкими, жидкими, смешанными кушаньями и напитками вкус себе тешат и ублажают; отрадными и приятными многообразными прелестными и нежными, мягкими, ласкающими прикосновениями осязание себе тешат и ублажают; отрадными и приятными – благостными и греховными, светлыми и темными – многообразными прелестными помышлениями и мечтаниями ум себе тешат и ублажают.

Tumhe taṃ cakkhusotaghānajivhākāyamanobrūhanaṃ hanatha upahanatha, chindatha upacchindatha, rundhatha uparundhatha.

But you destroy and reduce, cut off and interrupt, stop and hinder this devoting of themselves to the eye, ear, nose, tongue, body and mind.

You, on the other hand, put a stop to and destroy, maim and mangle, put a drag on and restrain the development of your eye, and ear, and nose, and tongue, and body, and mind.

Вы же зрение, слух, обоняние, вкус, осязание и ум давите и задавливаете, тесните и утесняете, гнетете и угнетаете,

Tena kāyopi paritapati, cittampi paritapati, kāye paritatte kāyikadukkhavedanaṃ vediyati, citte paritatte cetasikadukkhavedanaṃ vedayati.

Therefore the body is tormented and the mind is tormented too. When the body is tormented one experiences a painful bodily feeling; when the mind is tormented one experiences a painful mental feeling.

Therefore is your body afflicted and your mind afflicted too, and your body being afflicted you feel bodily discomfort and pain, and your minds being afflicted you feel mental discomfort too and pain.

отчего и тело утруждается, и мысль утруждается, а утружденная мысль испытывает душевную боль.

Nanu māgaṇḍiyopi [māgandiyopi (sī. pī.)] paribbājako bhagavantaṃ garahamāno evamāha 'bhūnahu [bhūtahacco (pī.), bhūnahacco (ka.)] samaṇo gotamo'ti.

Now did not the wanderer Māgandiya too, when he was finding fault with the Blessed One, speak thus: “A destroyer of beings is the recluse Gotama’?"

Did not even Māgandiya, the ascetic, find fault with the Blessed One, and say: “The Samaṇa Gotama is a destroyer of increase?” ’

Недаром бродячий подвижник Магандия сказал, порицая Блаженного: «Сущеубийца шраман Готама!789» .

Idamettha kāraṇaṃ, yenāhaṃ kāraṇena brūmi 'nibbānaṃ dukkhena missa"'nti.

140 This is the reason on account of which I say that Nibbāna is mixed with suffering.”

Таково то основание, на котором я утверждаю, что нирвана смешана с тяготой

"Na hi, mahārāja, nibbānaṃ dukkhena missaṃ, ekantasukhaṃ nibbānaṃ.

“Nibbāna is not mixed with suffering, sire; Nibbāna is entirely blissful.

‘Nirvāṇa, O king, has no pain in it. It is bliss unalloyed.

– Нет, государь, нирвана не смешана с тяготой, нирвана есть полное счастье.

Yaṃ pana tvaṃ, mahārāja, brūsi 'nibbānaṃ dukkha'nti, netaṃ dukkhaṃ nibbānaṃ nāma, nibbānassa pana sacchikiriyāya pubbabhāgo eso, nibbānapariyesanaṃ etaṃ, ekantasukhaṃ yeva, mahārāja, nibbānaṃ, na dukkhena missaṃ.

But when you said, sire, that Nibbāna is suffering, this suffering is not called Nibbāna, but is a preliminary stage for the realization of Nibbāna, it is the quest for Nibbāna. Nibbāna itself is entirely blissful, sire, it is not mixed with suffering.

When you, O king, maintain that Nirvāṇa is painful, that which you call “painful” is not Nirvāṇa. It is the preliminary stage to the realisation of Nirvāṇa, it is the process of seeking after Nirvāṇa. Nirvāṇa itself is bliss pure and simple, there is no pain mixed with it.

Что же до тяготы, которую ты назвал нирваной, государь, то эта тягота есть не нирвана, но начальная часть осуществления нирваны, это искание нирваны. Сама же нирвана есть полное счастье, государь, и не смешана с тяготой.

Ettha kāraṇaṃ vadāmi.

I shall tell you the reason for that.

And I will give you an explanation of this.

Сейчас я это обосную.

Atthi, mahārāja, rājūnaṃ rajjasukhaṃ nāmā"ti?

Is there, sire, what is called the bliss of sovereignty among kings?"

Is there such a thing, O king, as the bliss of sovranty which kings enjoy?’

Есть ли, государь, у царей царское счастье?

"Āma, bhante, atthi rājūnaṃ rajjasukha"nti.

“Yes, revered Nāgasena.”

‘Most certainly.’

– Да, почтенный, есть у царей царское счастье.

"Api nu kho taṃ, mahārāja, rajjasukhaṃ dukkhena missa"nti?

“Is this bliss of sovereignty mixed with suffering, sire?"

‘And is there no pain, O king, mingled with that bliss?’

– Смешано ли, государь, это царское счастье с тяготами?

"Na hi, bhante"ti.

“No, revered sir.”

‘No, Sir.’

– Нет, почтенный.

"Kissa pana te, mahārāja, rājāno paccante kupite tesaṃ paccantanissitānaṃ paṭisedhāya amaccehi pariṇāyakehi bhaṭehi balatthehi parivutā pavāsaṃ gantvā ḍaṃsamakasavātātapapaṭipīḷitā samavisame paridhāvanti, mahāyuddhañca karonti, jīvitasaṃsayañca pāpuṇantī"ti?

“Then why is it, sire, that in a border disturbance kings, for the re-subjugation of those living in the border districts, set out on an expedition surrounded by their ministers, advisers, hirelings and armed forces, and hard pressed by gnats and mosquitoes, wind and sun, march over even and uneven ground and engage in a great battle and jeopardize their lives?"

‘But surely then, O king, why is it that when their frontier provinces have broken out in revolt, the kings, to the end that they may bring the inhabitants of those provinces into subjection again, leave their homes, attended by their ministers and chiefs, their soldiers and their guards, and marching over ground even and uneven, tormented the while by gnats and mosquitoes and hot winds, engage in fierce fights, and suffer the presentiment of death?’

– А если в приграничной области возникает смута и нужно привести жителей этой области к повиновению, то как же тогда, государь, эти цари отправляются во главе советников, командиров, наемников и телохранителей на чужбину, терпят там зной и ветер, укусы оводов и комаров, совершают переходы по равнине и по горам, ведут большую войну и подвергают жизнь свою опасности?

"Netaṃ, bhante nāgasena, rajjasukhaṃ nāma, rajjasukhassa pariyesanāya pubbabhāgo eso, dukkhena, bhante nāgasena, rājāno rajjaṃ pariyesitvā rajjasukhaṃ anubhavanti, evaṃ, bhante nāgasena, rajjasukhaṃ dukkhena amissaṃ, aññaṃ taṃ rajjasukhaṃ, aññaṃ dukkha"nti.

“This, revered Nāgasena, is not called the bliss of sovereignty. This is the preliminary stage in the quest for the bliss of sovereignty. After kings have sought sovereignty with suffering, revered Nāgasena, they experience the bliss of sovereignty. Thus, revered Nāgasena, the bliss of sovereignty is unmixed with suffering. That bliss of sovereignty is one thing, suffering is another.”

‘That, venerable Nāgasena, is not what is called the bliss of sovranty. It is only the preliminary stage in the pursuit of that bliss. It is after they have thus, in pain, sought after sovranty, that they enjoy the bliss thereof. And thus that bliss, Nāgasena, is itself unmixed with pain, for the bliss of sovranty is one thing, and the pain another.’

– Это не царское счастье, почтенный Нагасена. Это начальная часть поисков царского счастья. В тяготах взыскуют цари царского счастья, почтенный Нагасена, а затем наслаждаются царским счастьем. Одним словом, почтенный Нагасена, царское счастье не смешано с тяготами. Царское счастье – это одно, а тяготы – это другое.

"Evameva kho, mahārāja, ekantasukhaṃ nibbānaṃ, na dukkhena missaṃ.

“Even so, sire, Nibbāna is entirely blissful and is not mixed with suffering.

‘Just so, O king, is Nirvāṇa all bliss, and there is no pain mingled with it.

– Вот точно так же, государь, нирвана есть полное счастье и не смешана с тяготой.

Ye pana taṃ nibbānaṃ pariyesanti, te kāyañca cittañca ātāpetvā ṭhānacaṅkamanisajjāsayanāhāraṃ pariggahetvā middhaṃ uparundhitvā āyatanāni paṭipīḷetvā kāyañca jīvitañca pariccajitvā dukkhena nibbānaṃ pariyesitvā ekantasukhaṃ nibbānaṃ anubhavanti, nihatapaccāmittā viya rājāno rajjasukhaṃ.

It is after those who seek for this Nibbāna have mortified their bodies and minds, whether it be in their standing, pacing up and down, sitting, lying down, have abstained from food, checked drowsiness, subjugated the sense fields, rejected their body and life-principle and with suffering have sought Nibbāna that they experience Nibbāna which is entirely blissful, as kings experience the bliss of sovereignty when their adversaries have been quelled.

Those who are in quest of Nirvāṇa afflict their minds and bodies it is true, restrain themselves in standing, walking, sitting, lying, and in food, suppress their sleep, keep their senses in subjection, abandon their very body and their life. But it is after they have thus, in pain, sought after Nirvāṇa, that they enjoy the Nirvāṇa which is bliss unalloyed—as kings do the bliss of sovranty after their foes have been put down.

Сначала все те, кто взыскует нирваны, утруждают тело и мысль, ограничивают себя в том, как стоять, ходить, сидеть, лежать, есть, подавляют сон, сдерживают деятельность чувств, не щадят ни тела, ни самой жизни и в тяготах взыскуют нирваны, а затем наслаждаются в нирване полным счастьем, словно разбившие неприятелей цари,– царским счастьем.

Evaṃ, mahārāja, ekantasukhaṃ nibbānaṃ, na dukkhena missaṃ, aññaṃ nibbānaṃ, aññaṃ dukkhanti.

Thus, sire, Nibbāna is entirely blissful and is not mixed with suffering.

Thus is it, O king, that Nirvāṇa is all bliss, and there is no pain mingled with it. For Nirvāṇa is one thing, and the pain another.

Одним словом, государь, нирвана есть полное счастье и не смешана с тяготами. Нирвана – это одно, а тяготы – это другое.

"Aparampi, mahārāja, uttariṃ kāraṇaṃ suṇohi ekantasukhaṃ nibbānaṃ, na dukkhena missaṃ, aññaṃ dukkhaṃ, aññaṃ nibbānanti.

Nibbāna is one thing, suffering is another.”

‘And hear another explanation, O king, of the same thing.

– Слушай дальше, государь, еще обоснование, почему нирвана есть полное счастье и не смешана с тяготами, так что тяготы – это одно, а нирвана – другое.

Atthi, mahārāja, ācariyānaṃ sippavantānaṃ sippasukhaṃ nāmā"ti?

Is there such a thing, O king, as the bliss of knowledge which those teachers have who have passed through their course?’

Есть ли, государь, у учителей – знатоков какого-либо искусства счастье в этом искусстве?

"Āma, bhante, atthi ācariyānaṃ sippavantānaṃ sippasukha"nti.

‘Yes, Sir, there is.’

– Да, почтенный, есть у учителей – знатоков искусства; счастье в своем искусстве.

"Api nu kho taṃ, mahārāja, sippasukhaṃ dukkhena missa"nti?

‘Well, is that bliss of knowledge alloyed with pain?’

– Смешано ли, государь, это счастье владения искусством с тяготами?

"Na hi, bhante"ti.

‘No.’

– Нет, почтенный.

"Kissa pana te, mahārāja, ācariyā [idaṃ padaṃ sī. pī. potthakesu natthi] ācariyānaṃ abhivādanapaccuṭṭhānena udakāharaṇagharasammajjanadantakaṭṭhamukhodakānuppadānena ucchiṭṭhapaṭiggahaṇaucchādananahāpanapādaparikammena sakacittaṃ nikkhipitvā paracittānuvattanena dukkhaseyyāya visamabhojanena kāyaṃ ātāpentī"ti?

‘What then, O king, is the good of their afflicting Themselves by bowing down before and standing up in the presence of their teachers; by drawing water, and sweeping out the cell, and placing tooth-sticks and washing-water ready; by living upon scraps left over; by doing service in shampooing, and bathing, and washing of the feet; by suppressing their own will, and acting according to the will of others; by sleeping in discomfort, and feeding on distasteful food?’

– А как же тогда они, государь, встают и почтительно приветствуют своих учителей, ходят для них за водой, прибирают дом, приносят палочки для чистки зубов и воду для полоскания рта, едят, что останется, натирают учителя благовониями, моют его, моют ему ноги, забывают о своей воле, во всем следуют чужой воле, скверно едят, жестко спят и утруждают тело?

"Netaṃ, bhante nāgasena, sippasukhaṃ nāma, sippapariyesanāya pubbabhāgo eso, dukkhena, bhante nāgasena, ācariyā sippaṃ pariyesitvā sippasukhaṃ anubhavanti, evaṃ, bhante nāgasena, sippasukhaṃ dukkhena amissaṃ, aññaṃ taṃ sippasukhaṃ, aññaṃ dukkha"nti.

‘That, Nāgasena, is not the bliss of knowledge, it is a preliminary stage in the pursuit thereof. It is after the teachers have, in pain, sought after knowledge, that they enjoy its bliss. Thus is it, Nāgasena, that the bliss of knowledge is unalloyed with pain. For that bliss of knowledge is one thing, and the pain another.’

– Это не счастье владеть искусством, почтенный Нагасена. Это начальная часть поисков искусства. Учители в тяготах взыскуют искусства, почтенный Нагасена, а затем наслаждаются; счастьем владеть искусством. Одним словом, почтенный Нагасена, счастье владеть искусством не смешано с тяготами. Счастье владеть искусством – это одно, а тяготы – это другое.

"Evameva kho, mahārāja, ekantasukhaṃ nibbānaṃ, na dukkhena missaṃ.

‘Just so, O king, is Nirvāṇa all bliss, and there is no pain mingled with it.

– Вот точно так же, государь, нирвана есть полное счастье и не смешана с тяготами.

Ye pana taṃ nibbānaṃ pariyesanti, te kāyañca cittañca ātāpetvā ṭhānacaṅkamanisajjāsayanāhāraṃ pariggahetvā middhaṃ uparundhitvā āyatanāni paṭipīḷetvā kāyañca jīvitañca pariccajitvā dukkhena nibbānaṃ pariyesitvā ekantasukhaṃ nibbānaṃ anubhavanti, ācariyā viya sippasukhaṃ.

Those who are in quest of Nirvāṇa afflict their minds and bodies it is true, restrain themselves in standing, walking, sitting, lying, and in food, suppress their sleep, keep their senses in subjection, abandon their very body and their life. But it is after they have thus, in pain, sought after Nirvāṇa, that they enjoy the Nirvāṇa which is bliss unalloyed—as teachers do the bliss of knowledge.

Сначала все те, кто взыскует нирваны, утруждают тело и мысль, ограничивают себя в том, как стоять, ходить, сидеть, лежать, есть, подавляют сон, сдерживают деятельность чувств, не щадят ни тела, ни самой жизни и в тяготах взыскуют нирваны, а затем наслаждаются в нирване полным счастьем, словно учители – счастьем владения искусством.

Evaṃ, mahārāja, ekantasukhaṃ nibbānaṃ, na dukkhena missaṃ, aññaṃ dukkhaṃ, aññaṃ nibbāna"nti.

Thus is it, O king, that Nirvāṇa is all bliss, and there is no pain mingled with it. For Nirvāṇa is one thing, and the pain another.’

Одним словом, государь, нирвана есть полное счастье и не смешана с тяготами. Нирвана – это одно, а тяготы – это другое.

"Sādhu, bhante nāgasena, evametaṃ tathā sampaṭicchāmī"ti.

“It is good, revered Nāgasena; so it is, therefore do I accept it.”

‘Very good, Nāgasena! That is so, and I accept it as you say.’ Here ends the dilemma as to the pain of Nirvāṇa.

– Отлично, почтенный Нагасена. Да, это так, я с этим согласен.

10."Bhante nāgasena, 'nibbānaṃ nibbāna'nti yaṃ vadesi, sakkā pana tassa nibbānassa rūpaṃ vā saṇṭhānaṃ vā vayaṃ vā pamāṇaṃ vā opammena vā kāraṇena vā hetunā vā nayena vā upadassayitu"nti?

King Milinda said: “Revered Nāgasena, you keep on talking about Nibbāna, but is it possible by simile or argument or cause or method to point out the shape or configuration or age or size of this Nibbāna?"

‘Venerable Nāgasena, this Nirvāṇa that you are always talking of—can you make clear by metaphor, or explanation, or reason, or argument, the form, or figure, or duration, or measure of it?’

Почтенный Нагасена, ты употребляешь слово «нирвана». Но можно ли описать очертания, или облик, или возраст, или размеры этой нирваны, исходя из какого-либо сравнения, довода, причины или основания?

"Appaṭibhāgaṃ, mahārāja, nibbānaṃ, na sakkā nibbānassa rūpaṃ vā saṇṭhānaṃ vā vayaṃ vā pamāṇaṃ vā opammena vā kāraṇena vā hetunā vā nayena vā upadassayitu"nti.

“Without a counterpart, sire, is Nibbāna, and it is not possible by simile or argument or cause or method to point out the shape or configuration or age or size of Nibbāna.”

‘Nirvāṇa, O king, has nothing similar to it. By no metaphor, or explanation, or reason, or argument can its form, or figure, or duration, or measure be made clear.’

– Нирвана ни с чем не сопоставима, государь, поэтому невозможно описать ни ее очертаний, ни облика, ни возраста, ни размеров, исходя из какого бы то ни было сравнения, довода, причины или основания.

"Etampāhaṃ, bhante nāgasena, na sampaṭicchāmi, yaṃ atthidhammassa nibbānassa rūpaṃ vā saṇṭhānaṃ vā vayaṃ vā pamāṇaṃ vā opammena vā kāraṇena vā hetunā vā nayena vā apaññāpanaṃ, kāraṇena maṃ saññāpehī"ti.

“But, revered Nāgasena, I do not agree to this not laying down by simile or argument or cause or method the shape or configuration or age or size of Nibbāna, which is a thing that exists. Convince me by a reason.”

‘That I cannot believe, Nāgasena—that of Nirvāṇa, which really after all is a condition that exists, it should be so impossible in any way to make us understand either the form, or figure, or duration, or measure! Give me some explanation of this.’

– Но нирвана же есть, почтенный Нагасена. Нет, я не согласен с невозможностью указать ее очертания, облик, возраст или размеры, исходя из какого бы то ни было сравнения, довода, причины или основания. Изволь мне это обосновать.

"Hotu, mahārāja, kāraṇena taṃ saññāpessāmi.

“Let it be, sire, I will convince you of this by a reason.

‘Very well, O king, I will do so.

– Хорошо, государь, я дам обоснование.

Atthi, mahārāja, mahāsamuddo nāmā"ti?

Is there, sire, what is called the great ocean?"

Is there such a thing, O king, as the great ocean?’

Скажи, государь, океан есть?

"Āma, bhante, attheso mahāsamuddo"ti.

“Yes, revered sir, there is this great ocean.”

‘Yes, the ocean exists.’

– Да, почтенный, есть океан.

"Sace taṃ, mahārāja, koci evaṃ puccheyya 'kittakaṃ, mahārāja, mahāsamudde udakaṃ, kati pana te sattā, ye mahāsamudde paṭivasantī'ti, evaṃ puṭṭho tvaṃ, mahārāja, kinti tassa byākareyyāsī"ti?

“But if someone asked you, sire, how much water was in the great ocean or how many beings live in the great ocean, would you, sire, on being questioned thus be able to answer him?"

‘Well, suppose some one were to ask you, saying: “How much water is there, your majesty, in the sea, and how many are the creatures that dwell therein?” When that question had been put, how would you answer him?’

– А если бы кто-нибудь, государь, спросил у тебя: «Сколько, государь, в океане воды? И сколько в океане обитателей? » Как бы ты ответил на подобный вопрос, государь?

"Sace maṃ, bhante, koci evaṃ puccheyya 'kittakaṃ, mahārāja, mahāsamudde udakaṃ, kati pana te sattā, ye mahāsamudde paṭivasantī'ti, tamahaṃ, bhante, evaṃ vadeyyaṃ 'apucchitabbaṃ maṃ tvaṃ ambho purisa pucchasi, nesā pucchā kenaci pucchitabbā, ṭhapanīyo eso pañho.

“No, revered sir, I would not be able to answer these questions and I would tell him: “My good man, these are not questions to be asked by anyone. They are to be put aside.

‘I should reply thus to such a question: “My good fellow! this is an unaskable thing that you ask me. No one ought to ask such a question. It is a point that should be left alone.

– Если бы кто-нибудь, почтенный, спросил меня: «Сколько, государь, в океане воды? И сколько в океане обитателей? » – то я бы вот что сказал, почтенный: «Не дело ты, человек, спрашиваешь. Так вопрос ставить вообще нельзя. Такие вопросы оставляют без ответа.

Avibhatto lokakkhāyikehi mahāsamuddo, na sakkā mahāsamudde udakaṃ pariminituṃ sattā vā ye tattha vāsamupagatāti evāhaṃ bhante tassa paṭivacanaṃ dadeyya"'nti.

The great ocean has not been analysed by natural scientists and it is not possible to estimate the amount of water in the great ocean or the number of beings living there.’ Thus would I, revered sir, make reply to him.”

The physicists have never examined into the ocean in that way. And no one can measure the water there, or count the creatures who dwell therein.” Thus, Sir, should I make reply.’

Знатоки мирских наук океана не исчисляли; невозможно измерить количество воды в океане или сосчитать населяющих его существ». Вот такой бы я ему дал ответ, почтенный.

"Kissa pana, tvaṃ mahārāja, atthidhamme mahāsamudde evaṃ paṭivacanaṃ dadeyyāsi, nanu vigaṇetvā [minitvā (ka.)] tassa ācikkhitabbaṃ 'ettakaṃ mahāsamudde udakaṃ, ettakā ca sattā mahāsamudde paṭivasantī"ti?

“But why would you, sire, make such a reply about the great ocean, which is a reality? Should you not, having counted, tell him that there is so much water and so many beings living in the great ocean?"

‘But why, O king, would you make such a reply about the ocean which, after all, is really an existing condition of things. Ought you not rather to count and tell him, saying: “So and so much is the water in the sea, and so and so many are the creatures that dwell therein?” ’

– А почему ты дал бы такой ответ, государь? Океан же есть. Следовало бы сосчитать и назвать число: «Столько-то в океане воды, столько-то населяет океан существ».

"Na sakkā, bhante, avisayo eso pañho"ti.

“It is not possible, revered sir. This is a question beyond one’s scope.”

‘That would be impossible, Sir. The question is beyond one’s power.’

– Не получится, почтенный. Это вне пределов возможного.

"Yathā, mahārāja, atthidhamme yeva mahāsamudde na sakkā udakaṃ parigaṇetuṃ [pariminituṃ (ka.)] sattā vā ye tattha vāsamupagatā, evameva kho, mahārāja, atthidhammasseva nibbānassa na sakkā rūpaṃ vā saṇṭhānaṃ vā vayaṃ vā pamāṇaṃ vā opammena vā kāraṇena vā hetunā vā nayena vā upadassayituṃ, vigaṇeyya, mahārāja, iddhimā cetovasippatto mahāsamudde udakaṃ tatrāsaye ca satte, na tveva so iddhimā cetovasippatto sakkuṇeyya nibbānassa rūpaṃ vā saṇṭhānaṃ vā vayaṃ vā pamāṇaṃ vā opammena vā kāraṇena vā hetunā vā nayena vā upadassayituṃ.

“In the same way, sire, it is not possible by simile or argument or cause or method to point out the shape or configuration or age or size of Nibbāna, which is a reality. Even if a man of psychic power, sire, one who had attained to mastery over his mind, were to determine how much water was in the great ocean and how many beings live there, even such a man, sire, will not be able by simile or argument or cause or method to point out the shape or configuration or age or size of Nibbāna.”

‘As impossible as it is, O king, to tell the measure of the water in the sea, or the number of the creatures dwelling therein, though after all the sea exists, so impossible is it in any of the ways you suggest to tell the form, or figure, or duration, or measure of Nirvāṇa, though after all it is a condition that does exist. And even, O king, if one of magical powers, master over mind, were to be able to count the water and the creatures in the sea, even he could not tell the form or the figure, the duration or the measure of Nirvāṇa.

– Вот, государь, как невозможно измерить количество воды в океане или сосчитать населяющих его существ, хотя он и есть, так же точно, государь, невозможно описать ни очертаний, ни облика, ни возраста, ни размеров нирваны, исходя из какого бы то ни было сравнения, довода, причины или основания, хотя она и есть. И даже если бы некто, обладающий сверхобычными силами, господин своей мысли смог измерить количество океанской воды и сосчитать населяющих океан существ, то и этот бы обладатель сверхобычных сил, господин своей мысли и то не смог бы описать ни очертаний, ни облика, ни возраста, ни размеров нирваны, исходя из какого бы то ни было сравнения, довода, причины или основания.

"Aparampi, mahārāja, uttariṃ kāraṇaṃ suṇohi, atthidhammasseva nibbānassa na sakkā rūpaṃ vā saṇṭhānaṃ vā vayaṃ vā pamāṇaṃ vā opammena vā kāraṇena vā hetunā vā nayena vā upadassayitunti.

‘And hear another explanation of the same thing, O king.

Слушай дальше, государь, еще обоснование, из которого тоже ясно, что невозможно описать ни очертаний, ни облика, ни возраста, ни размеров нирваны, исходя из какого бы то ни было сравнения, довода, причины или основания, хотя она и есть.

Atthi, mahārāja, devesu arūpakāyikā nāma devā"ti.

Are there, O king, among the gods certain of them called “The Formless Ones?

Скажи, государь, есть ли среди богов так называемые безобразные боги790?

"Āma, bhante, suyyati 'atthi devesu arūpakāyikā nāma devā"'ti.

‘Yes, Sir. I have heard there are such.’

– Да, почтенный, известно, что среди богов есть и безобразные боги.

"Sakkā pana, mahārāja, tesaṃ arūpakāyikānaṃ devānaṃ rūpaṃ vā saṇṭhānaṃ vā vayaṃ vā pamāṇaṃ vā opammena vā kāraṇena vā hetunā vā nayena vā upadassayitu"nti?

‘Well, O king, can you make clear by metaphor, or explanation, or reason, or argument the form, or figure, or duration, or size of these gods, the “Formless Ones?” ’

– Можно ли, государь, описать очертания, или облик, или возраст, или размеры этих безобразных богов, исходя из какого-либо сравнения, довода, причины или основания?

"Na hi, bhante"ti.

‘No, I cannot.’

– Нет, почтенный.

"Tena hi, mahārāja, natthi arūpakāyikā devā"ti?

‘Then, O king, there are none.’

– Стало быть, государь, нет безобразных богов?

"Atthi, bhante, arūpakāyikā devā, na ca sakkā tesaṃ rūpaṃ vā saṇṭhānaṃ vā vayaṃ vā pamāṇaṃ vā opammena vā kāraṇena vā hetunā vā nayena vā upadassayitu"nti.

‘The Formless Ones, Sir, do exist; and yet it is impossible in any of the ways you suggest to explain either their form or figure, either their duration or their size.’

– Есть, почтенный, безобразные боги, но ни очертаний, ни облика, ни возрастали размеров их, исходя из какого бы тони было сравнения, довода, причины или основания, описать невозможно.

"Yathā, mahārāja, atthisattānaṃ yeva arūpakāyikānaṃ devānaṃ na sakkā rūpaṃ vā saṇṭhānaṃ vā vayaṃ vā pamāṇaṃ vā opammena vā kāraṇena vā hetunā vā nayena vā upadassayituṃ, evameva kho, mahārāja, atthidhammasseva nibbānassa na sakkā rūpaṃ vā saṇṭhānaṃ vā vayaṃ vā pamāṇaṃ vā opammena vā kāraṇena vā hetunā vā nayena vā upadassayitu"nti.

‘As impossible as it is, O king, to tell the form or figure, the duration or the size of the gods called “Formless Ones,” though they after all are beings that exist, so impossible is it in any of the ways you suggest to explain the form or the figure, the duration or the measure of Nirvāṇa, though after all it is a condition that does exist.’

– Вот, государь, как невозможно описать ни очертаний, ни облика, ни возраста, ни размеров безобразных богов, исходя из какого бы то ни было сравнения, довода, причины или основания, хотя они и есть, так же точно, государь, невозможно описать ни очертаний, ни облика,ни возраста, ни размеров нирваны, исходя из какого бы то ни было сравнения, довода, причины или основания, хотя она и есть.

"Bhante nāgasena, hotu ekantasukhaṃ nibbānaṃ, na ca sakkā tassa rūpaṃ vā saṇṭhānaṃ vā vayaṃ vā pamāṇaṃ vā opammena vā kāraṇena vā hetunā vā nayena vā upadassayituṃ.

“Let that be, revered Nāgasena.

‘Venerable Nāgasena, I will grant you that Nirvāṇa is bliss unalloyed, and yet that is impossible to make clear, either by simile or explanation, by reason or by argument, either its form or its figure, either its duration or its size.

– Хорошо, почтенный Нагасена: нирвана – безраздельное счастье, и невозможно описать ни очертаний ее, ни облика, ни возраста, ни размеров, исходя из какого бы то ни было сравнения, довода, причины или основания.

Atthi pana, bhante, nibbānassa guṇaṃ aññehi anupaviṭṭhaṃ kiñci opammanidassanamatta"nti?

Is there any special quality of Nibbāna present in other things that can be demonstrated by a simile?"

But is there no quality of Nirvāṇa which is inherent also in other things, and is such that it can be made evident by metaphor?’

Но, может, почтенный, у нирваны есть свойства, общие с чем-то другим? Что-нибудь подходящее для примера, для сравнения?

"Sarūpato, mahārāja, natthi, guṇato pana sakkā kiñci opammanidassanamattaṃ upadassayitu"nti.

“There is nothing to be shown by what has shape, sire, but from a special quality it is possible to point out something that can be demonstrated by a simile.”

‘Though there is nothing as to its form which can be so explained, there is something, O king, as to its qualities which can.’

– Что касается сущности – нет, государь. Но вот кое-какие свойства для примера, для сравнения указать можно.

"Sādhu, bhante nāgasena, yathāhaṃ labhāmi nibbānassa guṇatopi ekadesaparidīpanamattaṃ, tathā sīghaṃ brūhi, nibbāpehi me hadayapariḷāhaṃ vinaya sītalamadhuravacanamālutenā"ti.

“Good it is, revered Nāgasena. Speak quickly so that I may receive an illustration of even one mark of Nibbāna from a special quality. Allay the fever of my heart, dispel it by the sweet, cool breezes of your words.”

‘O happy word, Nāgasena! Speak then, quickly, that I may have an explanation of even one point in the characteristics of Nirvāṇa. Appease the fever of my heart. Allay it by the cool sweet breezes of your words!’

– Отлично, почтенный Нагасена! Назови же мне скорее хоть свойство нирваны, только бы что-нибудь прояснилось, остуди мою внутреннюю лихорадку, избавь меня от нее освежающим, отрадным дуновением твоих слов.

"Padumassa, mahārāja, eko guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho, udakassa dve guṇā, agadassa tayo guṇā, mahāsamuddassa cattāro guṇā, bhojanassa pañca guṇā, ākāsassa dasa guṇā, maṇiratanassa tayo guṇā, lohitacandanassa tayo guṇā, sappimaṇḍassa tayo guṇā, girisikharassa pañca guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā"ti.

‘There is one quality of the lotus, O king, inherent in Nirvāṇa, and two qualities of water, and three of medicine, and four of the ocean, and five of food, and ten of space, and three of the wish-conferring gem, and three of red sandal wood, and three of the froth of ghee, and five of a mountain peak.’

– С лотосом, государь, есть у нирваны общее свойство, с водою – два свойства, с противоядием – три свойства, с океаном – четыре свойства, с пищей – пять свойств, с пространством – десять свойств, с драгоценным самоцветом – три свойства, с красным сандалом – три свойства, с пенкой на растопленном масле – три свойства, с горной вершиной пять общих свойств есть у нирваны.

"Bhante nāgasena, 'padumassa eko guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho'ti yaṃ vadesi, katamo padumassa eko guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho"ti?

‘Venerable Nāgasena, that one quality of the lotus which you said was inherent in Nirvāṇa—which is that?’

– Почтенный Нагасена, ты говоришь, что у нирваны есть общее свойство с лотосом. Каково общее свойство у нирваны с лотосом?

"Yathā, mahārāja, padumaṃ anupalittaṃ udakena, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ sabbakilesehi anupalittaṃ.

“One special quality of a lotus is present in Nibbāna: as a lotus is unsoiled by water, so is Nibbāna unsoiled by any defilement.

‘As the lotus, O king, is untarnished by the water, so is Nirvāṇa untarnished by any evil dispositions.

– Как лотос водою не запятнан, государь, так же точно, государь, нирвана ни одним аффектом не запятнана.

Ayaṃ, mahārāja, padumassa eko guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho"ti.

This is the one quality of the lotus inherent in Nirvāṇa.’

Таково, государь, свойство, общее у нирваны и лотоса.

"Bhante nāgasena, 'udakassa dve guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā'ti yaṃ vadesi, katame udakassa dve guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā"ti?

‘Venerable Nāgasena, those two qualities of water which you said were inherent in Nirvāṇa—which are they?’

– Почтенный Нагасена, ты говоришь, что у нирваны есть два общих свойства с водою. Каковы два этих общих свойства у нирваны с водою?

"Yathā, mahārāja, udakaṃ sītalaṃ pariḷāhanibbāpanaṃ, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ sītalaṃ sabbakilesapariḷāhanibbāpanaṃ.

"Two special qualities of water are present in Nibbāna: as water which is cool is the means of allaying fever, so Nibbāna, which is cool, is the means of allaying all the defilements;

‘As water, O king, is cool and assuages heat, so also is Nirvāṇa cool, and assuages the fever arising from all evil dispositions.

– Как вода, государь, освежает, остужает лихорадку, точно так же, государь, нирвана освежает, остужает лихорадку аффектов.

Ayaṃ, mahārāja, udakassa paṭhamo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the first quality of water inherent in Nirvāṇa.

Это первое свойство, государь, общее у нирваны с водою.

Puna caparaṃ, mahārāja, udakaṃ kilantatasitapipāsitaghammābhitattānaṃ janapasupajānaṃ pipāsāvinayanaṃ, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ kāmataṇhābhavataṇhāvibhavataṇhāpipāsāvinayanaṃ.

and as water is the means of quenching thirst, so Nibbāna is the means of quenching the thirst of craving.

And again, O king, as water allays the thirst of men and beasts when they are exhausted and anxious, craving for drink, and tormented by thirst, so does Nirvāṇa allay the thirst of the craving after lusts, the craving after future life, and the craving after worldly prosperity.

Затем, государь, как вода утоляет жажду уставших, снедаемых жаждой, изнывающих от зноя людей, скота и прочих тварей, так же точно, государь, нирвана утоляет жажду иметь, жажду быть, жажду избыть791.

Ayaṃ, mahārāja, udakassa dutiyo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the second quality of water inherent in Nirvāṇa.’

Это второе свойство, государь, общее у нирваны с водою.

Ime kho, mahārāja, udakassa dve guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā"ti.

Таковы, государь, два общих свойства нирваны и воды.

"Bhante nāgasena, 'agadassa tayo guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā'ti yaṃ vadesi, katame agadassa tayo guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā"ti?

‘Venerable Nāgasena, those three qualities of medicine, which you said were inherent in Nirvāṇa—which are they?’

– Почтенный Нагасена, ты говоришь, что у нирваны есть три общих свойства с противоядием. Каковы три этих общих свойства у нирваны с противоядием?

"Yathā, mahārāja, agado visapīḷitānaṃ sattānaṃ paṭisaraṇaṃ, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ kilesavisapīḷitānaṃ sattānaṃ paṭisaraṇaṃ.

“Three special qualities of an antidote are present in Nibbāna: as an antidote is the mainstay of beings afflicted by poisons, so Nibbāna is the mainstay of beings afflicted by the poison of the defilements;

‘As medicine, O king, is the refuge of beings tormented by poison, so is Nirvāṇa the refuge of beings tormented with the poison of evil dispositions.

– Как противоядие, государь, спасительно для терзаемых ядом, так же точно, государь, нирвана спасительна для терзаемых ядом аффектов.

Ayaṃ, mahārāja, agadassa paṭhamo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the first quality of medicine inherent in Nirvāṇa.

Это первое свойство, государь, общее у нирваны с противоядием.

Puna caparaṃ, mahārāja, agado rogānaṃ antakaro, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ sabbadukkhānaṃ antakaraṃ.

and as an antidote makes an end of diseases, so Nibbāna makes an end of all suffering;

And again, O king, as medicine puts an end to diseases, so does Nirvāṇa put an end to griefs.

Затем, государь, как противоядие кладет конец болезням, так же точно, государь, нирвана кладет конец всем страданиям.

Ayaṃ, mahārāja, agadassa dutiyo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the second quality of medicine inherent in Nirvāṇa.

Это второе свойство, государь, общее у нирваны с противоядием.

Puna caparaṃ, mahārāja, agado amataṃ, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ amataṃ.

and as an antidote is nectar, so is Nibbāna nectar.

And again, O king, as medicine is ambrosia, so also is Nirvāṇa ambrosia.

Затем, государь, как противоядие – нектар бессмертия, так же точно, государь, и нирвана – нектар бессмертия.

Ayaṃ, mahārāja, agadassa tatiyo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the third quality of medicine inherent in Nirvāṇa.’

Это третье свойство, государь, общее у нирваны с противоядием.

Ime kho, mahārāja, agadassa tayo guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā"ti.

Таковы, государь, три свойства, общие у нирваны и противоядия.

"Bhante nāgasena, 'mahāsamuddassa cattāro guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā'ti yaṃ vadesi, katame mahāsamuddassa cattāro guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā"ti?

‘Venerable Nāgasena, those four qualities of the ocean which you said were inherent in Nirvāṇa—which are they?’

– Почтенный Нагасена, ты говоришь, что у нирваны есть четыре общих свойства с океаном. Каковы четыре этих общих свойства у нирваны с океаном?

"Yathā, mahārāja, mahāsamuddo suñño sabbakuṇapehi, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ suññaṃ sabbakilesakuṇapehi.

“Four special qualities of the great ocean are present in Nibbāna: as the great ocean is empty of all corpses, so is Nibbāna empty of the corpses of all the defilements;

‘As the ocean, O king, is free from (empty of) corpses, so also is Nirvāṇa free from (empty of) the dead bodies of all evil dispositions.

– Как в океане, государь, не заводится падаль, так же точно, государь, в нирване не заводится падаль аффектов.

Ayaṃ, mahārāja, mahāsamuddassa paṭhamo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This, O king, is the first quality of the ocean inherent in Nirvāṇa.

Это первое свойство, государь, общее у нирваны с океаном.

Puna caparaṃ, mahārāja, mahāsamuddo mahanto anorapāro, na paripūrati sabbasavantīhi, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ mahantaṃ anorapāraṃ, na pūrati sabbasattehi.

and as the great ocean is great and unbounded and is not filled by all the rivers that flow into it, so is Nibbāna great and unbounded and is not filled by all the beings who attain it;

And again, O king, as the ocean is mighty and boundless, and fills not with all the rivers that flow in to it; so is Nirvāṇa mighty and boundless, and fills not with all beings (who enter in to it).

Затем, государь, как океан велик и безбрежен, все вместе потоки наполнить его не могут, так же точно, государь, нирвана велика и безбрежна, все вместе существа наполнить ее не могут.

Ayaṃ, mahārāja, mahāsamuddassa dutiyo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the second quality of the ocean inherent in Nirvāṇa.

Это второе свойство, государь, общее у нирваны с океаном.

Puna caparaṃ, mahārāja, mahāsamuddo mahantānaṃ bhūtānaṃ āvāso, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ mahantānaṃ arahantānaṃ vimalakhīṇāsavabalappattavasībhūtamahābhūtānaṃ āvāso.

and as the great ocean is the abode of great beings, so is Nibbāna the abode of arahats, great beings who are stainless, their cankers destroyed, who have attained the powers and become masters over their minds;

And again, O king, as the ocean is the abode of mighty creatures, so is Nirvāṇa the abode of great men—Arahats, in whom the Great Evils and all stains have been destroyed, endowed with power, masters of themselves.

Затем, государь, как океан есть обитель великих размеров существ, так же точно, государь, нирвана есть обитель великих святых – непятнаемых, сбросивших путы, обретших силу, ставших господами себя великих существ.

Ayaṃ, mahārāja, mahāsamuddassa tatiyo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the third quality of the ocean inherent in Nirvāṇa.

Это третье свойство, государь, общее у нирваны с океаном.

Puna caparaṃ, mahārāja, mahāsamuddo aparimitavividhavipulavīcipupphasaṃkusumito, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ aparimitavividhavipulaparisuddhavijjāvimuttipupphasaṃkusumitaṃ.

and as the great ocean is flowering with the unnumbered, various and abundant flowers of the waves, so is Nibbāna flowering with the unnumbered, various, abundant and quite pure flowers of knowledge and emancipation.

And again, O king, as the ocean is all in blossom, as it were, with the innumerable and various and fine flowers of the ripple of its waves, so is Nirvāṇa all in blossom, as it were, with the innumerable and various and fine flowers of purity, of knowledge, and of emancipation.

Затем, государь, как океан весь расцвечен цветами бесконечно разнообразного множества волн, так же точно, государь, нирвана вся расцвечена множеством бесконечно разнообразных цветов ведения и свободы.

Ayaṃ, mahārāja, mahāsamuddassa catuttho guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the fourth quality of the ocean inherent in Nirvāṇa.’

Это четвертое свойство, государь, общее у нирваны с океаном.

Ime kho, mahārāja, mahāsamuddassa cattāro guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā"ti.

Таковы, государь, четыре общих свойства у нирваны и океана.

"Bhante nāgasena, 'bhojanassa pañca guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā'ti yaṃ vadesi, katame bhojanassa pañca guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā"ti?

‘Venerable Nāgasena, those five qualities of food which you said were inherent in Nirvāṇa—which are they?’

– Почтенный Нагасена, ты говоришь, что у нирваны есть пять общих свойств с пищей. Каковы пять этих общих свойств у нирваны с пищей?

"Yathā, mahārāja, bhojanaṃ sabbasattānaṃ āyudhāraṇaṃ, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ sacchikataṃ jarāmaraṇanāsanato āyudhāraṇaṃ.

“Five special qualities of food are present in Nibbāna: as food is the sustainer of the lifespan of all beings, so is Nibbāna, when it is realized, the sustainer of the lifespan by driving out old age and death;

‘As food, O king, is the support of the life of all beings, so is Nirvāṇa, when it has been realised, the support of life, for it puts an end to old age and death.

– Как пища всем живым продлевает их век, государь, так же точно, государь, нирвана тем, кто ее осуществил, продлевает их век, храня от пагубы старости и смерти.

Ayaṃ, mahārāja, bhojanassa paṭhamo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the first quality of food inherent in Nirvāṇa.

Это первое свойство, государь, общее у нирваны с пищей.

Puna caparaṃ, mahārāja, bhojanaṃ sabbasattānaṃ balavaḍḍhanaṃ, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ sacchikataṃ sabbasattānaṃ iddhibalavaḍḍhanaṃ.

and as food is the augmenter of the strength of all beings, so is Nibbāna, when it is realized, the augmenter of the psychic power of all beings;

And again, O king, as food increases the strength of all beings, so does Nirvāṇa, when it has been realised, increase the power of Iddhi of all beings.

Затем, государь, как от пищи у всех живых прилив телесных сил, так же точно, государь, в нирване у всех тех, кто ее осуществил, прилив сверхобычных сил.

Ayaṃ, mahārāja, bhojanassa dutiyo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the second quality of food inherent in Nirvāṇa.

Это второе свойство, государь, общее у нирваны с пищей.

Puna caparaṃ, mahārāja, bhojanaṃ sabbasattānaṃ vaṇṇajananaṃ, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ sacchikataṃ sabbasattānaṃ guṇavaṇṇajananaṃ.

and as food is the producer of beauty in all beings, so is Nibbāna, when it is realized, the producer of special qualities in all beings;

And again, O king, as food is the source of the beauty of all beings, so is Nirvāṇa, when it has been realised, the source to all beings of the beauty of holiness.

Затем, государь, как пища создает всем живым их облик, так же точно, государь, нирвана всем тем, кто ее осуществил, создает их полный достоинств облик.

Ayaṃ, mahārāja, bhojanassa tatiyo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the third quality of food inherent in Nirvāṇa.

Это третье свойство, государь, общее у нирваны с пищей.

Puna caparaṃ, mahārāja, bhojanaṃ sabbasattānaṃ darathavūpasamanaṃ, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ sacchikataṃ sabbasattānaṃ sabbakilesadarathavūpasamanaṃ.

and as food is the calmer of distress in all beings, so is Nibbāna, when it is realized, the calmer of the distress of all the defilements in all beings;

And again, O king, as food puts a stop to suffering in all beings, so does Nirvāṇa, when it has been realised, put a stop in all beings to the suffering arising from every evil disposition.

Затем, государь, как вкушение пищи унимает у всех живых муки голода, так же точно, государь, осуществление нирваны унимает у всех муки аффектов.

Ayaṃ, mahārāja, bhojanassa catuttho guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the fourth quality of food inherent in Nirvāṇa.

Это четвертое свойство, государь, общее у нирваны с пищей.

Puna caparaṃ, mahārāja, bhojanaṃ sabbasattānaṃ jighacchādubbalyapaṭivinodanaṃ, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ sacchikataṃ sabbasattānaṃ sabbadukkhajighacchādubbalyapaṭivinodanaṃ.

and as food is the remover of the weakness of exhaustion in all beings, so is Nibbāna, when it is realized, the remover of the weakness of exhaustion in all beings due to all their suffering.

And again, O king, as food overcomes in all beings the weakness of hunger, so does Nirvāṇa, when it has been realised, overcome in all beings the weakness which arises from hunger and every sort of pain.

Затем, государь, как вкушение пищи избавляет всех живых от бессильного изнеможения, так же точно, государь, осуществление нирваны избавляет всех от бессильного изнеможения в страданиях.

Ayaṃ, mahārāja, bhojanassa pañcamo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the fifth quality of food inherent in Nirvāṇa.’

Это пятое свойство, государь, общее у нирваны с пищей.

Ime kho, mahārāja, bhojanassa pañca guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā"ti.

Таковы, государь, пять свойств, общих у нирваны и пищи.

"Bhante nāgasena, 'ākāsassa dasa guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā'ti yaṃ vadesi, katame ākāsassa dasa guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā"ti?

‘Venerable Nāgasena, those ten qualities of space which you said were inherent in Nirvāṇa—which are they?’

– Почтенный Нагасена, ты говоришь, что у нирваны есть десять общих свойств с пространством. Каковы десять этих общих свойств у нирваны с пространством?

"Yathā, mahārāja, ākāso na jāyati, na jīyati, na mīyati, na cavati, na uppajjati, duppasaho, acorāharaṇo, anissito, vihagagamano, nirāvaraṇo, ananto.

“Ten special qualities of space are present in Nibbāna: as space is not born, does not age, does not decease here, does not arise elsewhere, is hard to master, cannot be carried off by thieves, depends on nothing, is the sphere of birds, is without obstruction and is unending,

‘As space, O king, neither is born nor grows old, neither dies nor passes away nor is reborn (has a future life to spring up into), as it is incompressible, cannot be carried off by thieves, rests on nothing, is the sphere in which birds fly, is unobstructed, and is infinite;

– Как пространство, государь, не рождается, не стареет, не умирает, не приходит, не возникает, не овладеть им, ворам оно недоступно, безопорно, поднебесным птицам в нем просторно, оно преград не имеет и бесконечно,

Evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ na jāyati, na jīyati, na mīyati, na cavati, na uppajjati, duppasahaṃ, acorāharaṇaṃ, anissitaṃ, ariyagamanaṃ, nirāvaraṇaṃ, anantaṃ.

so Nibbāna is not born, does not age, does not decease, does not arise, is hard to master, cannot be carried off by thieves, depends on nothing, is the sphere of noble ones, is without obstruction and is unending.

so, O king, Nirvāṇa is not born, neither does it grow old, it dies not, it passes not away, it has no rebirth (no future life to spring up into), it is unconquerable, thieves carry it not off, it is not attached to anything, it is the sphere in which Arahats move, nothing can obstruct it, and it is infinite.

так же точно, государь, нирвана не рождается, не стареет, не умирает, не приходит, не возникает, не овладеть ею, ворам она недоступна, безопорна, ариям в ней просторно, она преград не имеет и бесконечна.

Ime kho, mahārāja, ākāsassa dasa guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā"ti.

These are the ten qualities of space inherent in Nirvāṇa.’

Таковы, государь, десять свойств, общих у нирваны и пространства.

"Bhante nāgasena, 'maṇiratanassa tayo guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā'ti yaṃ vadesi, katame maṇiratanassa tayo guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā"ti?

‘Venerable Nāgasena, those three qualities of the wish-conferring gem which you said were inherent in Nirvāṇa—which are they?’

– Почтенный Нагасена, ты говоришь, что у нирваны есть три общих свойства с драгоценным самоцветом. Каковы три этих общих свойства у нирваны с драгоценным самоцветом?

"Yathā, mahārāja, maṇiratanaṃ kāmadadaṃ, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ kāmadadaṃ.

“Three special qualities of a precious gem are present in Nibbāna: as a precious gem is the granter of desires, so is Nibbāna the granter of desires;

‘As the wishing-gem, O king, satisfies every desire, so also does Nirvāṇa.

– Как драгоценный самоцвет исполняет желания, государь, так же точно, государь, нирвана исполняет желания.

Ayaṃ, mahārāja, maṇiratanassa paṭhamo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the first quality of the wishing-gem inherent in Nirvāṇa.

Это первое свойство, государь, общее у нирваны с драгоценным самоцветом.

Puna caparaṃ, mahārāja, maṇiratanaṃ hāsakaraṃ, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ hāsakaraṃ.

and as a precious gem causes delight, so does Nibbāna cause delight;

And again, O king, as the wishing-gem causes delight, so also does Nirvāṇa.

Затем, государь, как драгоценный самоцвет веселит человека, так же точно, государь, нирвана веселит человека.

Ayaṃ, mahārāja, maṇiratanassa dutiyo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the second quality of the wishing-gem inherent in Nirvāṇa.

Это второе свойство, государь, общее у нирваны с драгоценным самоцветом.

Puna caparaṃ, mahārāja, maṇiratanaṃ ujjotattakaraṃ, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ ujjotattakaraṃ [ujjotatthakaraṃ (sī. pī.), ujjotitatthakaraṃ (syā.)].

and as a precious gem is rich in lustre, so is Nibbāna rich in lustre.

And again, O king, as the wishing-gem is full of lustre, so also is Nirvāṇa.

Затем, государь, как драгоценный самоцвет распространяет кругом сияние, так же точно, государь, нирвана распространяет кругом сияние.

Ayaṃ, mahārāja, maṇiratanassa tatiyo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the third quality of the wishing-gem inherent in Nirvāṇa.’

Это третье свойство, государь, общее у нирваны с драгоценным самоцветом.

Ime kho, mahārāja, maṇiratanassa tayo guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā"ti.

Таковы, государь, три свойства, общие у нирваны и драгоценного самоцвета.

"Bhante nāgasena, 'lohitacandanassa tayo guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā'ti yaṃ vadesi, katame lohitacandanassa tayo guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā"ti?

‘Venerable Nāgasena, those three qualities of red sandal wood which you said were inherent in Nirvāṇa—which are they?’

– Почтенный Нагасена, ты говоришь, что у нирваны есть три общих свойства с красным сандалом. Каковы три этих общих свойства у нирваны с красным сандалом?

"Yathā, mahārāja, lohitacandanaṃ dullabhaṃ, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ dullabhaṃ.

“Three special qualities of red sandalwood are present in Nibbāna: as red sandalwood is hard to obtain, so is Nibbāna hard to obtain;

‘As red sandal wood, O king, is hard to get, so is Nirvāṇa hard to attain to.

– Как красный сандал – большая редкость, государь, так же точно, государь, нирвана – большая редкость.

Ayaṃ, mahārāja, lohitacandanassa paṭhamo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the first quality of red sandal wood inherent in Nirvāṇa.

Это первое свойство, государь, общее у нирваны с красным сандалом.

Puna caparaṃ, mahārāja, lohitacandanaṃ asamasugandhaṃ, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ asamasugandhaṃ.

and as red sandalwood is praised by good men, so is Nibbāna praised by the noble ones.

And again, O king, as red sandal wood is unequalled in the beauty of its perfume, so is Nirvāṇa.

Затем, государь, как красный сандал у благих людей в чести, так же точно, государь, нирвана у благих людей в чести.

Ayaṃ, mahārāja, lohitacandanassa dutiyo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the second quality of red sandal wood inherent in Nirvāṇa.

Это второе свойство, государь, общее у нирваны с красным сандалом.

Puna caparaṃ, mahārāja, lohitacandanaṃ sajjanapasatthaṃ [sabbajanapasatthaṃ (syā.)], evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ ariyasajjanapasatthaṃ.

and as red sandalwood is unequalled for its lovely scent, so is Nibbāna unequalled for its lovely scent;

And again, O king, as red sandal wood is praised by all the good, so is Nirvāṇa praised by all the Noble Ones.

Затем, государь, как красный сандал несравненно благоухает, так же точно, государь, нирвана несравненно благоухает.

Тут на русском второе и третье свойства перепутаны местами, а на английском всё правильно было, но я подтянула к русскому.
Все комментарии (1)

Ayaṃ, mahārāja, lohitacandanassa tatiyo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the third quality of red sandal wood inherent in Nirvāṇa.’

Это третье свойство, государь, общее у нирваны с красным сандалом.

Ime kho, mahārāja, lohitacandanassa tayo guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā"ti.

Таковы, государь, три свойства, общие у нирваны и красного сандала.

"Bhante nāgasena, 'sappimaṇḍassa tayo guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā'ti yaṃ vadesi, katame sappimaṇḍassa tayo guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā"ti?

‘Venerable Nāgasena, those three qualities of the skimmings of ghee which you said were inherent in Nirvāṇa—which are they?’

– Почтенный Нагасена, ты говоришь, что у нирваны есть три общих свойства с пенкой на растопленном масле. Каковы три этих общих свойства у нирваны с пенкой на растопленном масле?

"Yathā, mahārāja, sappimaṇḍo vaṇṇasampanno, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ guṇavaṇṇasampannaṃ.

“Three special qualities of ghee are present in Nibbāna: as the cream of ghee has colour, so has Nibbāna the colour of special qualities;

‘As ghee is beautiful in colour, O king, so also is Nirvāṇa beautiful in righteousness.

– Как пенка на масле, государь, на вид приятна, так же точно, государь, достоинства нирваны на вид приятны.

Ayaṃ, mahārāja, sappimaṇḍassa paṭhamo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the first quality of the ghee inherent in Nirvāṇa.

Это первое свойство, государь, общее у нирваны с пенкой на масле.

Puna caparaṃ, mahārāja, sappimaṇḍo gandhasampanno, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ sīlagandhasampannaṃ.

and as the cream of ghee has scent, so has Nibbāna the scent of morality;

And again, O king, as ghee has a pleasant perfume, so also has Nirvāṇa the pleasant perfume of righteousness.

Затем, государь, как дух, что идет от пенки на масле, обонять приятно, так же точно, государь, добродетельный дух, что идет от нирваны, обонять приятно.

Ayaṃ, mahārāja, sappimaṇḍassa dutiyo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the second quality of ghee inherent in Nirvāṇa.

Это второе свойство, государь, общее у нирваны с пенкой на масле.

Puna caparaṃ, mahārāja, sappimaṇḍo rasasampanno, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ rasasampannaṃ.

and as the cream of ghee has flavour, so has Nibbāna the flavour of deathlessness.

And again, O king, as ghee has a pleasant taste, so also has Nirvāṇa.

Затем, государь, как пенку на масле вкушать приятно, так же точно, государь, нирвану вкушать приятно.

Ayaṃ, mahārāja, sappimaṇḍassa tatiyo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the third quality of ghee inherent in Nirvāṇa.’

Это третье свойство, государь, общее у нирваны с пенкой на масле.

Ime kho, mahārāja, sappimaṇḍassa tayo guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā"ti.

Таковы, государь, три свойства, общие у нирваны и пенки на растопленном масле.

"Bhante nāgasena, 'girisikharassa pañca guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā'ti yaṃ vadesi, katame girisikharassa pañca guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā"ti?

‘Venerable Nāgasena, those five qualities of a mountain peak which you said were inherent in Nirvāṇa—which are they?’

– Почтенный Нагасена, ты говоришь, что у нирваны есть пять общих свойств с горной вершиной. Каковы пять этих общих свойств у нирваны с горной вершиной?

"Yathā, mahārāja, girisikharaṃ accuggataṃ, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ accugataṃ.

“Five special qualities of a mountain-peak are present in Nibbāna: as a mountain-peak is lofty, so is Nibbāna lofty;

‘As a mountain peak is very lofty, so also is Nirvāṇa very exalted.

– Как горная вершина, государь, вознесена высоко, так же точно, государь, нирвана вознесена высоко.

Ayaṃ, mahārāja, girisikharassa paṭhamo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the first quality of a mountain peak inherent in Nirvāṇa.

Это первое свойство, государь, общее у нирваны с горной вершиной.

Puna caparaṃ, mahārāja, girisikharaṃ acalaṃ, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ acalaṃ.

and as a mountain-peak is immovable, so is Nibbāna immovable;

And again, O king, as a mountain peak is immoveable, so also is Nirvāṇa.

Затем, государь, как горная вершина недвижима, так же точно, государь, нирвана недвижима.

Ayaṃ, mahārāja, girisikharassa dutiyo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the second quality of a mountain peak inherent in Nirvāṇa.

Это второе свойство, государь, общее у нирваны с горной вершиной.

Puna caparaṃ, mahārāja, girisikharaṃ duradhirohaṃ, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ duradhirohaṃ sabbakilesānaṃ.

and as a mountain-peak is hard to scale, so is Nibbāna hard to scale by all the defilements;

And again, O king, as a mountain peak is inaccessible, so also is Nirvāṇa inaccessible to all evil dispositions.

Затем, государь, как до горной вершины трудно добраться, так же точно, государь, до нирваны всем, кто имеет аффекты, трудно добраться.

Ayaṃ, mahārāja, girisikharassa tatiyo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the third quality of a mountain peak inherent in Nirvāṇa.

Это третье свойство, государь, общее у нирваны с горной вершиной.

Puna caparaṃ, mahārāja, girisikharaṃ sabbabījānaṃ avirūhanaṃ, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ sabbakilesānaṃ avirūhanaṃ.

and as no seeds can take root on a mountain-peak, so no defilements can take root in Nibbāna;

And again, O king, as a mountain peak is a place where no plants can grow, so also is Nirvāṇa a condition in which no evil dispositions can grow.

Затем, государь, как на горной вершине никакие семена не прорастают, так же точно, государь, на почве нирваны никакие аффекты не прорастают.

Ayaṃ, mahārāja, girisikharassa catuttho guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the fourth quality of a mountain peak inherent in Nirvāṇa.

Это четвертое свойство, государь, общее у нирваны с горной вершиной.

Puna caparaṃ, mahārāja, girisikharaṃ anunayappaṭighavippamuttaṃ, evameva kho, mahārāja, nibbānaṃ anunayappaṭighavippamuttaṃ.

and as a mountain-peak is free from approval and repugnance, so is Nibbāna free from approval and repugnance.”

And again, O king, as a mountain peak is free alike from desire to please and from resentment, so also is Nirvāṇa.

Затем, государь, как горная вершина далека от гнева и пристрастия, так же точно, государь, нирвана далека от гнева и пристрастия.

Ayaṃ, mahārāja, girisikharassa pañcamo guṇo nibbānaṃ anupaviṭṭho.

This is the fifth quality of a mountain peak inherent in Nirvāṇa.’

Это пятое свойство, государь, общее у нирваны и горной вершины.

Ime kho, mahārāja, girisikharassa pañca guṇā nibbānaṃ anupaviṭṭhā"ti.

"Sādhu, bhante nāgasena, evametaṃ tathā sampaṭicchāmī"ti.

“It is good, revered Nāgasena; so it is, therefore do I accept it.”

‘Very good, Nāgasena! That is so, and I accept it as you say.’

– Отлично, почтенный Нагасена. Да, это так, я с этим согласен.

11."Bhante nāgasena, tumhe bhaṇatha 'nibbānaṃ na atītaṃ, na anāgataṃ, na paccuppannaṃ, na uppannaṃ na anuppannaṃ na uppādanīya'nti.

King Milinda said: “Revered Nāgasena, you say: “Nibbāna is not past, not future, not present, it has not arisen, it has not not-arisen, it is not arisable.’

‘Venerable Nāgasena, your people say: “Nirvāṇa is not past, nor future, nor present, nor produced, nor not produced, nor producible.”

Почтенный Нагасена, вы утверждаете, что нирвана – ни прошлая, ни будущая, ни нынешняя, ни ставшая, ни не ставшая, ни породимая.

Idha, bhante nāgasena, yo koci sammāpaṭipanno nibbānaṃ sacchikaroti, so uppannaṃ sacchikaroti, udāhu uppādetvā sacchikarotī"ti?

As to this, revered Nāgasena, when anyone who is practising rightly realizes Nibbāna, does he realize it as it is arising or after he has made it arise?"

‘In that case, Nāgasena, does the man who, having ordered his life aright, realises Nirvāṇa, realise something already produced, or does he himself produce it first, and then realise it?’

Допустим, почтенный Нагасена, что некто истинно-делающий осуществляет нирвану. Осуществляет ли он ее как уже ставшую или же порождает ее и тем самым осуществляет?

"Yo koci, mahārāja, sammāpaṭipanno nibbānaṃ sacchikaroti, so na uppannaṃ sacchikaroti, na uppādetvā sacchikaroti, api ca, mahārāja, atthesā nibbānadhātu, yaṃ so sammāpaṭipanno sacchikarotī"ti.

“Whoever, sire, practising rightly, realizes Nibbāna does not realize it as it is arising nor does he realize it after he has made it arise. On the other hand, sire, there is this element of Nibbāna that he who is practising rightly realizes.”

‘Neither the one, O king, nor the other. And nevertheless, O king, that principle of Nirvāṇa (nibbāna-dhātu) which he, so ordering his life aright, realises—that exists.’

– Когда некто истинно-делающий осуществляет нирвану, государь, он ни осуществляет ее как уже ставшую, ни порождает ее и тем самым осуществляет. Но есть, государь, основа нирваны, ее-то и осуществляет истинно-делающий.

"Mā, bhante nāgasena, imaṃ pañhaṃ paṭicchannaṃ katvā dīpehi, vivaṭaṃ pākaṭaṃ katvā dīpehi chandajāto ussāhajāto, yaṃ te sikkhitaṃ, taṃ sabbaṃ etthevākirāhi, etthāyaṃ jano sammūḷho vimatijāto saṃsayapakkhando, bhindetaṃ antodosasalla"nti.

“Do not, revered Nāgasena, illumine this question by concealing it; illumine it by making it open and obvious. With ardour and zeal pour out all that you have learnt about it; people are confused about it, bewildered, fallen into doubt. Break this dart of inner defect.”

‘Do not, venerable Nāgasena, clear up this puzzle by making it dark! Make it open and plain as you elucidate it. With a will, strenuous in endeavour, pour out upon it all that has been taught you. It is a point on which this people is bewildered, plunged into perplexity, lost in doubt. Dissipate this guilty uncertainty; it pierces like a dart!’

– Не темни, почтенный Нагасена, отвечая на этот вопрос. Ответь на него ясно и понятно, с охотой и воодушевлением высыпи здесь все передо мной, что ты изучил. Ведь люди на этом запутываются, повергаются в недоумение и впадают в сомнения. Вскрой этот нарыв, извлеки занозу.

"Atthesā, mahārāja, nibbānadhātu santā sukhā paṇītā, taṃ sammāpaṭipanno jinānusiṭṭhiyā saṅkhāre sammasanto paññāya sacchikaroti.

“There is this element of Nibbāna, sire, peaceful, happy, excellent. It is that which he who is practising rightly, comprehending the formations in accordance with the instruction of the Conquerors, realizes by means of wisdom.

‘That principle of Nirvāṇa, O king, so peaceful, so blissful, so delicate, exists. And it is that which he who orders his life aright, grasping the idea of all things (of the conditions, Saṁkhāras) according to the teachings of the Conquerors, realises by his wisdom

– Есть, государь, основа нирваны – покойная, счастливая, возвышенная. Следуя наставлениям Победителя, истинно-делающий ощупывает своей мудростью слагаемые и осуществляет ее.

Yathā, mahārāja, antevāsiko ācariyānusiṭṭhiyā vijjaṃ paññāya sacchikaroti, evameva kho, mahārāja, sammāpaṭipanno jinānusiṭṭhiyā paññāya nibbānaṃ sacchikaroti.

As a pupil, sire, in accordance with the instruction of his teacher realizes a science through wisdom, even so, sire, he who is practising rightly in accordance with the instruction of the Conquerors, realizes Nibbāna by means of wisdom.

—even as a pupil, by his knowledge, makes himself, according to the instruction of his teacher, master of an art.

Скажем, государь, как подмастерье следует наставлениям мастера и осваивает своею мудростью науку, вот точно так же, государь, следуя наставлениям Победителя, истинно-делающий осуществляет нирвану своею мудростью.

"Kathaṃ pana taṃ nibbānaṃ daṭṭhabbanti?

“But how is Nibbāna to be understood?

‘And if you ask: “How is Nirvāṇa to be known?”

Как же следует мыслить себе нирвану?

Anītito nirupaddavato abhayato khemato santato sukhato sātato paṇītato sucito sītalato daṭṭhabbaṃ.

It is to be understood as being without adversity, without accident, without fear, as secure, peaceful, happy, joyful, excellent, pure, cool.

it is by freedom from distress and danger, by confidence, by peace, by calm, by bliss, by happiness, by delicacy, by purity, by freshness.

Ее следует мыслить себе свободной от бед и напастей, безопасной, надежной, спокойной, счастливой, приятной, возвышенной, чистой и прохладной.

"Yathā, mahārāja, puriso bahukaṭṭhapuñjena jalitakaṭṭhitena agginā dayhamāno vāyāmena tato muñcitvā niraggikokāsaṃ pavisitvā tattha paramasukhaṃ labheyya, evameva kho, mahārāja, yo sammāpaṭipanno, so yoniso manasikārena byapagatatividhaggisantāpaṃ paramasukhaṃ nibbānaṃ sacchikaroti.

As if, sire, a man were burning in a blazing scorching fire heaped with many faggots, but on getting free from there with effort and entering a place where there was no fire he would obtain the highest happiness there—even so, sire, does he who is practising rightly realize by means of proper attention the highest happiness, Nibbāna, the torture of the threefold fire departed.

‘Just, O king, as a man being burnt in a blazing fiery furnace heaped up with many faggots of dry sticks, when he has freed himself from it by a violent effort, and escaped into a cool place, would experience supreme bliss—just so whosoever orders his life aright, he by his careful thinking will realise the supreme bliss of Nirvāṇa, in which the burning heat of the threefold fire (of lust, malice, and delusion) has all gone out.

Представь, государь, что человек горел в жарком, палящем огне, в целой поленнице дров. Напрягшись, он вырвался оттуда, добрался до места, где нет огня, и счастлив тем безмерно. Вот точно так же, государь, истинно-делающий осуществляет своим подлинным вниманием нирвану, удаленную от жгучего пламени тройного огня.

Yathā, mahārāja, aggi, evaṃ tividhaggi daṭṭhabbo; yathā aggigato puriso, evaṃ sammāpaṭipanno daṭṭhabbo; yathā niraggikokāso, evaṃ nibbānaṃ daṭṭhabbaṃ.

As the fire, sire, so is the threefold fire to be understood. As the man in the fire, so is he who is practising rightly to be understood. As the place where there is no fire, so is Nibbāna to be understood.

As the furnace, O king, so should you regard this threefold fire, as the man fallen into the fire the man who is ordering his life aright, as the cool place Nirvāṇa.

Здесь, государь, огню следует уподоблять тройной огонь, человеку, попавшему в огонь, уподоблять истинно-делающего, месту, где нет огня, уподоблять нирвану.

"Yathā vā pana, mahārāja, puriso ahikukkuramanussakuṇapasarīravaḷañjakoṭṭhāsarāsigato kuṇapajaṭājaṭitantaramanupaviṭṭho vāyāmena tato muñcitvā nikkuṇapokāsaṃ pavisitvā tattha paramasukhaṃ labheyya, evameva kho, mahārāja, yo sammāpaṭipanno, so yoniso manasikārena byapagatakilesakuṇapaṃ paramasukhaṃ nibbānaṃ sacchikaroti.

“Or, sire, as if a man were on a filthy heap of corpses of snakes, dogs and men, and he were entangled in the matted hair of the corpses, but on getting free from there with an effort and entering a place where there were no corpses he would obtain the highest happiness there—even so, sire, does he who is practising rightly realize by means of proper attention the highest happiness, Nibbāna, the corpses of the defilements departed.

‘Or again, O king, as a man fallen into a pit full of the dead bodies of snakes and dogs and men, of ordure, and of refuse, when, finding himself in the midst of it entangled in the hair of the corpses, he had by a violent effort escaped into a place where no dead bodies were, would experience supreme bliss—just so whosoever orders his life aright, he by his careful thinking will realise the supreme bliss of Nirvāṇa, from which the corpses of all evil dispositions have been removed.

Или, представь, государь, что человек очутился посреди кучи трупов змей, петухов и людей792, в груде туловищ, хвостов и кусков падали и завален в непроходимом завале из трупов. Напрягшись, он вырвался оттуда, добрался до места, где нет трупов, и счастлив тем безмерно. Вот точно так же, государь, истинно-делающий осуществляет своим подлинным вниманием нирвану, удаленную от падали аффектов.

Yathā, mahārāja, kuṇapaṃ, evaṃ pañca kāmaguṇā daṭṭhabbā; yathā kuṇapagato puriso, evaṃ sammāpaṭipanno daṭṭhabbo; yathā nikkuṇapokāso, evaṃ nibbānaṃ daṭṭhabbaṃ.

As the corpses, sire, so are the five strands of sense pleasures to be understood. As the man among the corpses, so is he who is practising rightly to be understood. As the place where there are no corpses, so is Nibbāna to be understood.

As a corpse, O king, so should you regard the four pleasures of sense, as the man fallen among corpses the man who is ordering his life aright, as the place free from corpses Nirvāṇa.

Здесь, государь, трупам следует уподоблять пять чувственных услад, человеку, заваленному трупами, уподоблять истинно-делающего, месту, где нет трупов, уподоблять нирвану.

"Yathā vā pana, mahārāja, puriso bhīto tasito kampito viparītavibbhantacitto vāyāmena tato muñcitvā daḷhaṃ thiraṃ acalaṃ abhayaṭṭhānaṃ pavisitvā tattha paramasukhaṃ labheyya, evameva kho, mahārāja, yo sammāpaṭipanno, so yoniso manasikārena byapagatabhayasantāsaṃ paramasukhaṃ nibbānaṃ sacchikaroti.

“Or, sire, as if a man were afraid, terrified and shaking and confused in mind, but on getting free from there with effort and entering a steady, firm and unmoving place he would obtain the highest happiness there—even so, sire, does he who is practising rightly realize by means of proper attention the highest happiness, Nibbāna, fear and terror departed.

‘Or again, O king, as a man (fallen among enemies with drawn swords in their hands), quaking with fear and terror, agitated and upset in mind, when with a violent effort he has freed himself from them, and escaped into a strong refuge, a firm place of security, experiences supreme bliss—just so whosoever orders his life aright, he by his careful thinking will realise the supreme bliss of Nirvāṇa, in which fear and terror have been put away.

Или представь, государь, что человек находился в опасности, дрожал, трепетал и мысли его были в смятении и беспорядке. Напрягшись, он вырвался из опасного места, добрался до прочного, надежного, твердого, безопасного пристанища и счастлив тем безмерно. Вот точно так же, государь, истинно-делающий осуществляет своим подлинным вниманием нирвану, удаленную от опасностей и страхов.

Yathā, mahārāja, bhayaṃ, evaṃ jātijarābyādhimaraṇaṃ paṭicca aparāparaṃ pavattabhayaṃ daṭṭhabbaṃ; yathā bhīto puriso, evaṃ sammāpaṭipanno daṭṭhabbo; yathā abhayaṭṭhānaṃ, evaṃ nibbānaṃ daṭṭhabbaṃ.

As the fear, sire, so is the fear of repeated birth, ageing, disease and death to be considered. As the man who is afraid, so is he who is practising rightly to be understood. As the place where there is no fear, so is Nibbāna to be understood.

As the terror, O king, so should you regard the anxiety which arises again and again on account of birth, old age, disease, and death, as the terrified man the man who is ordering his life aright, as the place of refuge Nirvāṇa.

Здесь, государь, опасности следует уподоблять вновь и вновь возникающую опасность рождения, болезни, старости и смерти, человеку, попавшему в опасность, уподоблять истинно-делающего, безопасному пристанищу уподоблять нирвану.

"Yathā vā pana, mahārāja, puriso kiliṭṭhamalinakalalakaddamadese patito vāyāmena taṃ kalalakaddamaṃ apavāhetvā parisuddhavimaladesamupagantvā tattha paramasukhaṃ labheyya, evameva kho, mahārāja, yo sammāpaṭipanno, so yoniso manasikārena byapagatakilesamalakaddamaṃ paramasukhaṃ nibbānaṃ sacchikaroti.

“Or, sire, as if a man had fallen in a place that was filthy and dirty with mud and slime but on getting rid of the mud and slime and going to an absolutely pure and stainless place he would obtain the highest happiness there—even so, sire, does he who is practising rightly realize by means of proper attention the highest happiness, Nibbāna, the mud and slime of the defilements departed.

‘Or again, O king, as a man fallen on a spot filthy with dirt, and slime, and mud, when with a violent effort he has got rid of the mud, and escaped to a clean and spotless place, would experience supreme bliss-just so whosoever orders his life aright, he by his careful thinking will realise the supreme bliss of Nirvāṇa, from which the stains and mud of evil dispositions have been removed.

Или представь, государь, что человек поскользнулся на грязном, склизком, илистом, тинистом месте. Напрягшись, он отчистился от болотной грязи и тины, выбрался на чистое и сухое место и счастлив тем безмерно. Вот точно так же, государь, истинно-делающий осуществляет своим подлинным вниманием нирвану, удаленную от тины и грязи аффектов.

Yathā, mahārāja, kalalaṃ, evaṃ lābhasakkārasiloko daṭṭhabbo; yathā kalalagato puriso, evaṃ sammāpaṭipanno daṭṭhabbo; yathā parisuddhavimaladeso, evaṃ nibbānaṃ daṭṭhabbaṃ.

As the mud, sire, so are gains, honour, fame to be understood. As the man who is in the mud, so is he who is practising rightly to be understood. As the absolutely pure and stainless place, so is Nibbāna to be understood.

As the mud, O king, so should you regard income, and honour, and praise, as the man fallen into the mud the man who is ordering his life aright, as the clean and spotless place Nirvāṇa.

Здесь, государь, тине следует уподоблять прибыль, славу и почести, человеку, упавшему в тину, уподоблять истинно-делающего, чистому и сухому месту уподоблять нирвану.

"Tañca pana nibbānaṃ sammāpaṭipanno kinti sacchikaroti?

“But if you should ask me how he who is practising rightly realizes that Nibbāna, I should reply:

‘And if again you should ask: “How does he who orders his life aright realise that Nirvāṇa?”

Итак, как же осуществляет нирвану истинно-делающий?

Yo so, mahārāja, sammāpaṭipanno, so saṅkhārānaṃ pavattaṃ sammasati.

He who is practising rightly comprehends the occurrence of formations;

(I should reply), He, O king, who orders his life aright grasps the truth as to the development of all things,

Всякий истинно-делающий, государь, ощупывает своей мудростью кружение слагаемых дхарм.

Pavattaṃ sammasamāno tattha jātiṃ passati jaraṃ passati byādhiṃ passati maraṇaṃ passati, na tattha kiñci sukhaṃ sātaṃ passati āditopi majjhatopi pariyosānatopi. So tattha kiñci na gayhūpagaṃ passati.

on comprehending their occurrence he sees birth there, he sees ageing, he sees disease, he sees death; he does not see anything there that is happiness or joy; he does not see anything, in the beginning, in the middle or at the end, to be taken hold of there.

and when he is doing so he perceives therein birth, he perceives old age, he perceives disease, he perceives death. But he perceives not therein either happiness or bliss, he perceives not therein, whether in the beginning, or the middle, or the end, anything worthy of being laid hold of (as lasting satisfaction).

Ощупывая кружение слагаемых, он видит в нем рождение, видит старость, видит болезнь, видит смерть и не видит там ничего счастливого и отрадного, за что можно было бы ухватиться, – ни с начала, ни с середины, ни с конца.

Yathā, mahārāja, puriso divasasantatte ayoguḷe jalite tatte kaṭhite āditopi majjhatopi pariyosānatopi na kiñci gayhūpagaṃ padesaṃ passati, evameva kho, mahārāja, yo saṅkhārānaṃ pavattaṃ sammasati, so pavattaṃ sammasamāno tattha jātiṃ passati jaraṃ passati byādhiṃ passati maraṇaṃ passati, na tattha kiñci sukhaṃ sātaṃ passati āditopi majjhatopi pariyosānatopi.

It is like a man not finding a spot to take hold of, either at one end or in the middle or at the other end, on a glowing, scorching, red hot mass of iron. Even so, sire, whoever comprehends the occurrence of formations, sees birth, ageing, disease and death, does not see anything there that is happiness or joy and he does not see anything in the beginning, in the middle or in the end to be taken hold of there.

As a man, O king, if a mass of iron had been heated the livelong day, and were all glowing, scorching, and red hot, would find no spot on it, whether at one end or in the middle or at the other end, fit to be taken hold of—just so, O king, he who orders his life aright grasps the truth of the development of things, and in doing so he perceives therein birth, he perceives old age, he perceives disease, he perceives death. But he perceives not therein either happiness or bliss, he perceives not therein, whether in the beginning, or in the middle, or in the end, anything fit to be taken hold of (as a lasting satisfaction).

Скажем, государь, как на добела раскаленном, пылающем, пышущем жаром железном шаре человек не видит ни с одного конца, ни с середины, ни с другого конца, ни единого места, за которое можно было бы ухватиться, вот точно так же, государь, тот, кто ощупывает кружение слагаемых, видит в нем рождение, видит старость, видит болезнь, видит смерть и не видит там ничего счастливого и отрадного – ни с начала, ни с середины, ни с конца.

So tattha [idaṃ padadvayaṃ sī. pī. potthakesu natthi] na kiñci gayhūpagaṃ passati, tassa gayhūpagaṃ apassantassa citte arati saṇṭhāti, kāyasmiṃ ḍāho okkamati, so atāṇo asaraṇo asaraṇībhūto bhavesu nibbindati.

Then discontent arises in his mind when he does not see anything to be taken hold of, a fever descends on his body and, being hopeless without a refuge or protection, he becomes repelled by all states of existence.

‘And discontent arises in his mind when he thus finds nothing fit to be relied on as a lasting satisfaction, and a fever takes possession of his body, and without a refuge or protection, hopeless, he becomes weary of repeated lives.

Не видя, за что можно было бы ухватиться, сознание его впадает в томление, во всем теле у него начинает печь, и он, чувствуя себя обнаженным, незащищенным и беззащитным, проникается отвращением ко всякому становлению.

"Yathā, mahārāja, puriso jalitajālaṃ mahantaṃ aggikkhandhaṃ paviseyya, so tattha atāṇo asaraṇo asaraṇībhūto aggimhi nibbindeyya, evameva kho, mahārāja, tassa gayhūpagaṃ apassantassa citte arati saṇṭhāti, kāyasmiṃ ḍāho okkamati, so atāṇo asaraṇo asaraṇībhūto bhavesu nibbindati.

As if a man had fallen into a burning and blazing mighty fiery furnace, and saw no refuge from it, no way of escape, he would, hopeless, be weary of the fire—just so, O king, discontent arises in his mind when he thus finds nothing fit to be relied on as a lasting satisfaction, and a fever takes possession of his body, and without a refuge or protection, hopeless, he becomes weary of repeated births.

Представь, государь, что человек попадает в жарко пылающий огромный костер и там, чувствуя себя обнаженным, незащищенным и беззащитным, проникается отвращением к огню. Вот точно так же, государь, не видя, за что можно было бы ухватиться, сознание человека впадает в томление, во всем теле у него начинает печь, и он, чувствуя себя обнаженным, незащищенным и беззащитным, проникается отвращением ко всякому становлению.

"Tassa pavatte bhayadassāvissa evaṃ cittaṃ uppajjati 'santattaṃ kho panetaṃ pavattaṃ sampajjalitaṃ bahudukkhaṃ bahūpāyāsaṃ, yadi koci labhetha appavattaṃ etaṃ santaṃ etaṃ paṇītaṃ, yadidaṃ sabbasaṅkhārasamatho sabbūpadhipaṭinissaggo taṇhakkhayo virāgo nirodho nibbāna'nti.

“When he sees the danger in the occurrence of formations he thinks thus: “This occurrence of formations is aglow, on fire, ablaze, of much suffering, of much despair. If only one could obtain the non-occurrence of formations—that is peace, that the excellent, that is to say, the tranquillizing of all formations, the casting out of all clinging, the destruction of craving, dispassion, cessation, Nibbāna.’

‘And in the mind of him who thus perceives The insecurity of transitory life, (of starting afresh ha innumerable births) the thought arises: “All on fire is this endless becoming, burning, and blazing! Full of pain is it, of despair! If only one could reach a state in which there were no becoming, there would there be calm, that would be sweet-the cessation of all these conditions, the getting rid of all these defects (of lusts, of evil, and of Karma), the end of cravings, the absence of passion, peace, Nirvāṇa!

И у него, увидевшего всю опасность кружения, появляется мысль: «От этого кружения лишь зной и палящее пекло, много в нем скорби и много тягости. О, если бы нашлось некружение! Это покойно и возвышенно, это – успокоение всех слагаемых, снятие всех наслоений, прекращение жажды, бесстрастие, пресечение, нирвана».

Iti hetaṃ [hitaṃ (sī.), hi idaṃ (pī.)] tassa appavatte cittaṃ pakkhandati pasīdati pahaṃsayati tusayati [pahaṃsīyati kuhīyati (sī. pī.)] 'paṭiladdhaṃ kho me nissaraṇa'nti.

So his mind leaps forward to the non-occurrence of formations, finds satisfaction, is exultant and joyous at the thought: “I have obtained the escape.’

” And therewith does his mind leap forward into that state in which there is no becoming, and then has he found peace, Then does he exult and rejoice at the thought: “A refuge have I gained at last!

И вот мысль его к некружению устремляется, влечется, радуется и ликует: «Найдено, кажется, избавление!»

"Yathā, mahārāja, puriso vippanaṭṭho videsapakkhando nibbāhanamaggaṃ disvā tattha pakkhandati pasīdati pahaṃsayati tusayati [pahaṃsīyati kuhīyati (sī. pī.)] 'paṭiladdho me nibbāhanamaggo'ti, evameva kho, mahārāja, pavatte bhayadassāvissa appavatte cittaṃ pakkhandati pasīdati pahaṃsayati tusayati [pahaṃsīyati kuhīyati (sī. pī.)] 'paṭiladdhaṃ kho me nissaraṇa'nti.

It is like a man who chanced into unfamiliar territory and got lost, on seeing a way leading out, leaps forward, feels satisfaction and is exultant and joyous, thinking: “I have obtained a way leading out.’ Even so, sire, when a man sees the danger in the occurrence of formations, his mind leaps forward to their non-occurrence, finds satisfaction and is exultant and joyous at the thought: “I have obtained the escape.’

” Just, O king, as a man who, venturing into a strange land, has lost his way, on becoming aware of a path, free from jungle, that will lead him home, bounds forward along it, contented in mind, exulting and rejoicing at the thought: “I have found the way at last! "—just so in him who thus perceives the insecurity of transitory births there arises the thought: “All on fire is this endless becoming, burning, and blazing! Full of pain is it, and despair! If only one could reach a state in which there were no becoming, there would there be calm, that would be sweet-the cessation of all these conditions, the getting rid of all these defects, the end of cravings, the absence of passion, peace, Nirvāṇa! ” And therewith does his mind leap forward into that state in which there is no becoming, and then has he found peace, then does he exult and rejoice at the thought: “A refuge have I found at last! ”

Представь, государь, что попавший на чужбину и заблудившийся человек вышел на правильную дорогу и по ней устремляется, влечется, радуется и ликует: «Вышел я, кажется, на правильную дорогу!» Вот точно так же, государь, у того, кто увидел всю опасность кружения, мысль к некружению устремляется, влечется, радуется и ликует: «Найдено, кажется, избавление!»

У РД тут дубль текста, который выше
Все комментарии (1)

"So appavattatthāya maggaṃ āyūhati gavesati bhāveti bahulīkaroti, tassa tadatthaṃ sati santiṭṭhati, tadatthaṃ vīriyaṃ santiṭṭhati, tadatthaṃ pīti santiṭṭhati, tassa taṃ cittaṃ aparāparaṃ manasikaroto pavattaṃ samatikkamitvā appavattaṃ okkamati, appavattamanuppatto, mahārāja, sammāpaṭipanno 'nibbānaṃ sacchikarotī'ti vuccatī"ti.

He cultivates, seeks, develops and makes much of the way for the non-occurrence of formations, his mindfulness moulds itself to that goal, his energy moulds itself to that goal, his rapture moulds itself to that goal; by repeated attention his mind, transcending the occurrence of formations, enters on non-occurrence. If he attains the non-occurrence of formations, sire, while he is practising rightly, he is said to realize Nibbāna.”

And he strives with might and main along that path, searches it out, accustoms himself thoroughly to it, to that end does he make firm his self-possession, to that end does he hold fast in effort, to that end does he remain stedfast in love (toward all beings in all the worlds), and still to that does he direct his mind again and again, until gone far beyond the transitory, he gains the Real, the highest fruit (of Arahatship). And when he has gained that, O king, the man who has ordered his life aright has realised, (seen face to face,) Nirvāṇa!’

И он на стезе, ведущей к некружению, упражняется, ищет, осваивается и ее умножает, ради этого утверждается у него памятование, ради этого утверждается усилие, ради этого утверждается радость, и так его непрестанно внимательная мысль преодолевает кружение и вступает в некружение. Когда истинно-делающий достиг некружения, государь, то говорят, что он осуществил нирвану.

"Sādhu, bhante nāgasena, evametaṃ tathā sampaṭicchāmī"ti.

“It is good, revered Nāgasena; so it is, therefore do I accept it.”

‘Very good, Nāgasena! That is so, and I accept it as you say.’

– Отлично, почтенный Нагасена. Да, это так, я с этим согласен.

12."Bhante nāgasena, atthi so padeso puratthimāya vā disāya dakkhiṇāya vā disāya pacchimāya vā disāya uttarāya vā disāya uddhaṃ vā adho vā tiriyaṃ vā, yattha nibbānaṃ sannihita"nti?

King Milinda said: “Revered Nāgasena, is there a spot to the east or the south or the west or the north, above or below or across, where Nibbāna is stored up?"

‘Venerable Nāgasena, does there exist the spot—either in the direction of the East, or of the South, or of the West, or of the North, either above, or below, or on the horizon-where Nirvāṇa is stored up?’

Почтенный Нагасена, есть ли такое место – будь то на востоке, будь то на юге, будь то на западе, будь то на севере, будь то наверху, внизу, сбоку,– где находится нирвана?

"Natthi, mahārāja, so padeso puratthimāya vā disāya dakkhiṇāya vā disāya pacchimāya vā disāya uttarāya vā disāya uddhaṃ vā adho vā tiriyaṃ vā, yattha nibbānaṃ sannihita"nti.

“There is no spot, sire, to the east or the south or the west or the north, above or below or across, where Nibbāna is stored up.”

‘There is no spot, O king—either in the East, or the South, or in the West, or the North, either above, or below, or on the horizon—where Nirvāṇa is.’

– Нет, государь, нет такого места ни на востоке, ни на юге, ни на западе, ни на севере, ни наверху, ни внизу, ни сбоку, где бы находилась нирвана.

"Yadi, bhante nāgasena, natthi nibbānassa sannihitokāso, tena hi natthi nibbānaṃ?

“If, revered Nāgasena, there is no place for the storing up of Nibbāna, well then, there is no Nibbāna,

‘But if so, Nāgasena, then neither can Nirvāṇa exist, and those who realise it, their realisation is vain.

– Если, почтенный Нагасена, нет места, где расположена нирвана, то и нирваны нет,

Yesañca taṃ nibbānaṃ sacchikataṃ, tesampi sacchikiriyā micchā, kāraṇaṃ tattha vakkhāmi, yathā, bhante nāgasena, mahiyā dhaññuṭṭhānaṃ khettaṃ atthi, gandhuṭṭhānaṃ pupphaṃ atthi, pupphuṭṭhānaṃ gumbo atthi, phaluṭṭhānaṃ rukkho atthi, ratanuṭṭhānaṃ ākaro atthi, tattha yo koci yaṃ yaṃ icchati, so tattha gantvā taṃ taṃ harati, evameva kho, bhante nāgasena, yadi nibbānaṃ atthi, tassa nibbānassa uṭṭhānokāsopi icchitabbo, yasmā ca kho, bhante nāgasena, nibbānassa uṭṭhānokāso natthi, tasmā natthi nibbānanti brūmi, yesañca nibbānaṃ sacchikataṃ, tesampi sacchikiriyā micchā"ti.

and false is the realization of those by whom this Nibbāna has been realized. I will tell you a reason for this: As there are, revered Nāgasena, on the earth fields producing crops, flowers producing scents, bushes producing flowers, trees producing fruits, mines producing gems, so that whoever wishes for this or that, on going there takes it—even so, revered Nāgasena, if there is Nibbāna, there must be a place for producing Nibbāna. But inasmuch, revered Nāgasena, as there is no place for producing Nibbāna, therefore I say there is no Nibbāna, and false is the realization of those by whom this Nibbāna is realized.”

And I will give you an explanation of this. Just, Sir, as there are on the earth fields in which crops can be grown, flowers from which perfumes come, bushes on which flowers can grow, trees on which fruits can ripen, mines from which gems can be dug, so that whosoever desires any of these things can go there and get it—just so, Nāgasena, if Nirvāṇa exists one must expect there to be some place, where it is produced. But since there is not, therefore I declare that there can be no Nirvāṇa, and those who realise it, their realisation is vain.’

а если кто-то осуществил нирвану, то это у него не осуществление, а ложь. Я дам обоснование. В самом деле, почтенный Нагасена, на земле есть поле, откуда берется зерно, есть цветок, откуда берется запах, есть куст, откуда берется цветок, есть дерево, откуда берутся плоды, есть копи, откуда берутся драгоценные камни. Так что, если какому-то человеку что-то понадобилось, он идет в соответствующее место и берет то, что нужно. Вот точно так же, почтенный Нагасена, если нирвана есть, то следует потребовать, чтобы было место, откуда она берется. А раз, почтенный Нагасена, нет места, откуда берется нирвана, то я утверждаю, что нирваны нет, а если кто-то осуществил нирвану, то это у него не осуществление, а ложь.

"Natthi, mahārāja, nibbānassa sannihitokāso, atthi cetaṃ nibbānaṃ, sammāpaṭipanno yoniso manasikārena nibbānaṃ sacchikaroti.

“There is no place for the storing up of Nibbāna, sire; but there is this Nibbāna, and one practising rightly realizes Nibbāna by means of proper attention.

‘There is no spot, O king, where Nirvāṇa is situate, and yet Nirvāṇa is, and he who orders his life right will, by careful attention, realise Nirvāṇa.

– Места, где расположена нирвана, действительно нет, государь, но нирвана есть. Пользуясь подлинным вниманием, истинно-делающий осуществляет нирвану.

Yathā pana, mahārāja, atthi aggi nāma, natthi tassa sannihitokāso, dve kaṭṭhāni saṅghaṭṭento aggiṃ adhigacchati.

It is, sire, as there is fire, though there is no place for storing it up, and a man rubbing two sticks together obtains fire.

Just as fire exists, and yet there is no place where fire (by itself) is stored up. But if a man rubs two sticks together the fire comes;—

Скажем, государь, огонь ведь существует, но места, откуда он берется, нет. Тот, кто трет две чурки одну о другую, тот и получает огонь.

Evameva kho, mahārāja, atthi nibbānaṃ, natthi tassa sannihitokāso, sammāpaṭipanno yoniso manasikārena nibbānaṃ sacchikaroti.

Even so, sire, there is Nibbāna, though there is no place for storing it up, and one practising rightly realizes Nibbāna by means of proper attention.”

just so, O king, Nirvāṇa exists, though there is no spot where it is stored up. And he who orders his life aright will, by careful attention, realise Nirvāṇa.

Вот точно так же, государь, нирвана есть, но места, откуда она берется, нет. Осуществляет нирвану истинно-делающий, пользуясь подлинным вниманием.

"Yathā vā pana, mahārāja, atthi satta ratanāni nāma.

‘Or again, O king, just as there are the seven treasures of the king of kings—

Или, скажем, государь, существует семь сокровищ миродержца:

Seyyathidaṃ, cakkaratanaṃ hatthiratanaṃ assaratanaṃ maṇiratanaṃ itthiratanaṃ gahapatiratanaṃ pariṇāyakaratanaṃ.

the treasure of the wheel, and the treasure of the elephant, and the treasure of the horse, and the treasure of the gem, and the treasure of the woman, and the treasure of the finance minister, and the treasure of the adviser.

драгоценное колесо, драгоценный слон, драгоценный скакун, драгоценный самоцвет, драгоценная женщина, драгоценный хозяин, драгоценный советник,

Na ca tesaṃ ratanānaṃ sannihitokāso atthi, khattiyassa pana sammāpaṭipannassa paṭipattibalena tāni ratanāni upagacchanti.

But there is no spot where these treasures are laid up. When a sovran conducts himself aright they appear to him of their own accord

но места, откуда бы брались эти сокровища, нет. Они к истинно-делающему кшатрию являются сами собою, силою его делания.

Evameva kho, mahārāja, atthi nibbānaṃ, natthi tassa sannihitokāso, sammāpaṭipanno yoniso manasikārena nibbānaṃ sacchikarotī"ti.

—just so, O king, Nirvāṇa, exists, though there is no place where it is stored up. And he who orders his life aright will, by careful attention, realise Nirvāṇa.’

Вот точно так же, государь, нирвана есть, но места, откуда она берется, нет. Осуществляет нирвану истинно-делающий, пользуясь подлинным вниманием.

"Bhante nāgasena, nibbānassa sannihitokāso mā hotu, atthi pana taṃ ṭhānaṃ, yattha ṭhito sammāpaṭipanno nibbānaṃ sacchikarotī"ti?

“Revered Nāgasena, let be the place for the storing up of Nibbāna. But is there that quality steadfast in which a man who is practising rightly realizes Nibbāna?"

‘Venerable Nāgasena, let it be granted that there is no place where Nirvāṇa, is stored up. But is there any place on which a man may stand and, ordering his life aright, realise Nirvāṇa?’

– Хорошо, почтенный Нагасена, пусть нет места, откуда берется нирвана. А есть ли такое место, находясь в котором истинно-делающий осуществляет нирвану?

"Āma, mahārāja, atthi taṃ ṭhānaṃ, yattha ṭhito sammāpaṭipanno nibbānaṃ sacchikarotī"ti.

“Yes, sire.”

‘Yes, O king, there is such a place.’

– Да, государь, есть такое место, находясь в котором истинно-делающий осуществляет нирвану.

"Katamaṃ pana, bhante, taṃ ṭhānaṃ, yattha ṭhito sammāpaṭipanno nibbānaṃ sacchikarotī"ti?

“What is that quality, revered sir?"

‘Which then, Nāgasena, is that place

– Каково же это место, почтенный, находясь в котором истинно-делающий осуществляет нирвану?

"Sīlaṃ, mahārāja, ṭhānaṃ, sīle patiṭṭhito yoniso manasikaronto sakkayavanepi cīnavilātepi alasandepi nigumbepi [nikumbepi (sī. syā. pī.)] kāsikosalepi kasmīrepi gandhārepi nagamuddhanipi brahmalokepi yattha katthacipi ṭhito sammāpaṭipanno nibbānaṃ sacchikaroti.

“Morality, sire. If he is established in morality and is giving proper attention then, wherever he is, if he is steadfast and is practising rightly he realizes Nibbāna

‘Virtue, O king, is the place. For if grounded in virtue, and careful in attention—whether in the land of the Scythians or the Greeks, whether in China or Tartary, whether in Alexandria or in Nikumba, whether in Benares or in Kosala, whether in Kashmir or in Gandhāra, whether on a mountain top or in the highest heavens —wheresoever he may be, the man who orders his life aright will realise Nirvāṇa.

– Нравственность, государь,– вот это место. Стоя на почве нравственности и пользуясь подлинным вниманием, истинно-делающий осуществляет нирвану, где бы он ни находился: у греков ли, у шаков ли, в Китае, в Вилате, в Александрии ли, в Никумбе, в Каши ли, в Кошале, в Кашмире ли, в Гандхаре793, на вершине ли горы, в мире ли Брахмы – все равно.

Yathā, mahārāja, yo koci cakkhumā puriso sakayavanepi cīnavilātepi alasandepi nigumbepi kāsikosalepi kasmīrepi gandhārepi nagamuddhanipi brahmalokepi yattha katthacipi ṭhito ākāsaṃ passati, evameva kho, mahārāja, sīle patiṭṭhito yoniso manasikaronto sakayavanepi - pe - yattha katthacipi ṭhito sammāpaṭipanno nibbānaṃ sacchikaroti.

just as any man with vision, wherever he is, sees the sky.”

Just, O king, as the man who has eyes wherever he may be—in the land of the Scythians or the Greeks, in China or in Tartary, in Alexandria, Nikumba, Benares, or Kosala, in Kashmir or in Gandhāra, on a mountain top or in the highest heavens—will be able to behold the expanse of heaven and to see the horizon facing him—just so, O king, will he who orders his conduct aright and is careful in attention—whether in the land of the Scythians or the Greeks, whether in China or Tartary, whether in Alexandria, or Benares, or Kosala, or Nikumba, whether in Kashmir or in Gandhāra, whether on a mountain top or in the highest heavens—wheresoever he may be, attain to the realisation of Nirvāṇa.’

Скажем, государь, зрячий человек всюду увидит пространство, где бы он ни находился: у греков ли, у шаков ли, в Китае, в Вилате, в Александрии, в Никумбе, в Каши ли, в Кошале, в Кашмире ли, в Гандхаре, на вершине ли горы, в мире ли Брахмы – все равно. Вот точно так же, государь, стоя на почве нравственности и пользуясь подлинным вниманием, истинно-делающий осуществляет нирвану, где бы он ни находился: у греков ли, у шаков ли, в Китае, в Вилате, в Александрии ли, в Никумбе, в Каши ли, в Кошале, в Кашмире ли, в Гандхаре, на вершине ли горы, в мире ли Брахмы – все равно.

"Yathā vā pana, mahārāja, sakayavanepi - pe - yattha katthacipi ṭhitassa pubbadisā atthi, evameva kho, mahārāja, sīle patiṭṭhitassa yoniso manasikarontassa sakkayavanepi - pe - yattha katthacipi ṭhitassa sammāpaṭipannassa atthi nibbānasacchikiriyā"ti.

Или, скажем, государь, где бы ни находился человек: у греков ли, у шаков ли, в Китае, в Вилате, в Александрии ли, в Никумбе, в Каши ли, в Кошале, в Кашмире ли, в Гандхаре, на вершине ли горы, в мире ли Брахмы – для него все равно найдется восточное направление. Вот точно так же, государь, стоя на почве нравственности и пользуясь подлинным вниманием, истинно-делающий осуществляет нирвану, где бы он ни находился: у греков ли, у шаков ли, в Китае, в Вилате, в Александрии ли, в Никумбе, в Каши ли, в Кошале, в Кашмире ли, в Гандхаре, на вершине ли горы, в мире ли Брахмы – все равно.

"Sādhu, bhante nāgasena, desitaṃ tayā nibbānaṃ, desitā nibbānasacchikiriyā, parikkhatā sīlaguṇā, dassitā sammāpaṭipatti, ussāpito dhammaddhajo, saṇṭhapitā dhammanetti, avañjho suppayuttānaṃ sammāpayogo, evametaṃ gaṇivarapavara tathā sampaṭicchāmī"ti.

“It is good, revered Nāgasena; Nibbāna has been taught by you, the realization of Nibbāna has been taught, a special quality of morality has been adorned, right practice has been shown, raised aloft is the banner of Dhamma, Dhamma as a guide has been established, not barren is the right exertion of those who are well-intent. Thus it is, noble and distinguished teacher of a host of followers; therefore do I accept it.”

‘Very good, Nāgasena! You have preached to me of Nirvāṇa, and of the realisation thereof, you have set forth the advantages of virtue, you have explained the supreme attainment, you have raised aloft the standard of the Truth, you have established the eye of Truth, you have shown how right means adopted by those of high aims will be neither barren nor unfruitful. That is so, and I accept it as you say.’

– Отлично, почтенный Нагасена. Ты объяснил, какова нирвана, объяснил, каково осуществление нирваны, указал преимущества нравственности, пояснил правильное делание, воздвиг знамя Учения, отверз око Учения. Не останется тщетным усилие истинно-делающих. Да, это так, о лучший из лучших наставников! Я с этим согласен.