Глава 5

1."Bhante nāgasena, bhāsitampetaṃ bhagavatā –

‘Venerable Nāgasena, the Blessed One said:

Почтенный Нагасена, есть изречение Блаженного:

"Puna ca bhagavatā bhaṇitaṃ 'vihāre kāraye ramme, vāsayettha bahussute'ti.

‘But on the other hand he said: “Let therefore the wise man, Regarding his own weal, Have pleasant dwelling-places built, And lodge there learned men.”

И еще сказано: «Пусть же муж рассудительный, О своем благе радеющий, Монахам многоученым Приносит обители в дар»605.

Yadi, bhante nāgasena, tathāgatena bhaṇitaṃ 'santhavato bhayaṃ jātaṃ, niketā jāyate rajo.

Now, venerable Nāgasena, if the former of these two passages was really spoken by the Tathāgata,

Если, почтенный Нагасена, Татхагата сказал: «В сближенье возникла опасность, Под кровом рождается страсть.

Aniketamasanthavaṃ, etaṃ ve munidassana'nti, tena hi 'vihāre kāraye ramme, vāsayettha bahussute'ti yaṃ vacanaṃ, taṃ micchā.

then the second must be wrong.

Жить без сближенья, без крова – Вот истинно взгляд мудрецов», то ложны слова: «Пусть же муж рассудительный, О своем благе радеющий, Монахам многоученым Приносит обители в дар».

Yadi tathāgatena bhaṇitaṃ 'vihāre kāraye ramme, vāsayettha bahussute'ti, tena hi 'santhavato bhayaṃ jātaṃ, niketā jāyate rajo.

But if the Tathāgata really said: “Have pleasant dwelling-places built,”

Если же Татхагата сказал: «Пусть же муж рассудительный (---) Приносит обители в дар»,

Aniketamasanthavaṃ, etaṃ ve munidassana'nti tampi vacanaṃ micchā.

then the former statement must be wrong.

то тогда ложны слова: «В сближенье возникла опасность (---) мудрецов».

Ayampi ubhato koṭiko pañho tavānuppatto, so tayā nibbāhitabbo"ti.

This too is a double-edged problem, now put to you, which you have to solve.’

Вот еще вопрос обоюдоострый. Тебе он поставлен, тебе его и решать.

"Bhāsitampetaṃ, mahārāja, bhagavatā 'santhavato bhayaṃ jātaṃ, niketā jāyate rajo.

‘Both the passages you have quoted, O king, were spoken by the Tathāgata.

– Есть, государь, изречение Блаженного: «В сближенье возникла опасность, Под кровом рождается страсть.

Aniketamasanthavaṃ, etaṃ ve munidassana'nti.

Жить без сближенья, без крова – Вот истинно взгляд мудрецов».

Bhaṇitañca 'vihāre kāraye ramme, vāsayettha bahussute'ti.

И сказано также: «Пусть же муж рассудительный, О своем благе радеющий, Монахам многоученым Приносит обители в дар».

Yaṃ, mahārāja, bhagavatā bhaṇitaṃ 'santhavato bhayaṃ jātaṃ, niketā jāyate rajo.

Когда, государь, Блаженный сказал: «В сближенье (---)

Aniketamasanthavaṃ, etaṃ ve munidassana'nti, taṃ sabhāvavacanaṃ asesavacanaṃ nissesavacanaṃ nippariyāyavacanaṃ samaṇānucchavaṃ samaṇasāruppaṃ samaṇappatirūpaṃ samaṇārahaṃ samaṇagocaraṃ samaṇappaṭipadā samaṇappaṭipatti.

And the former is a statement as to the nature of things, an inclusive statement, a statement which leaves no room for anything to be supplemented to it, or to be added to it in the way of gloss, as to what is seemly and appropriate and proper for a recluse, and as to the mode of life which a recluse should adopt, the path he should walk along, and the practice he should follow.

мудрецов», то это было сущностное слово, окончательное слово, непреложное слово, недвусмысленное слово, это то, что подобает монаху, приличествует монаху, пристало монаху, достойно монаха, вотчина монаха, желание монаха, дело монаха.

Yathā, mahārāja, āraññako migo araññe pavane caramāno nirālayo aniketo yathicchakaṃ sayati, evameva kho, mahārāja, bhikkhunā 'santhavato bhayaṃ jātaṃ, niketā jāyate rajo.

For just, O king, as a deer in the forest, wandering in the woods, sleeps wherever he desires, having no home and no dwelling-place, so also should the recluse be of opinion that “In friendship of the world anxiety is born, In household life distraction’s dust springs up.”

Скажем, государь, бродит дикий зверь без приюта и без крова по пустынному лесу – он где захочет, там и приляжет. Вот точно так же, государь, и монаху следует думать: «В сближенье возникла опасность, Под кровом рождается страсть.

Aniketamasanthavaṃ, etaṃ ve munidassana'nti cintetabbaṃ.

Жить без сближенья, без крова – Вот истинно взгляд мудрецов».

"Yaṃ pana, mahārāja, bhagavatā bhaṇitaṃ 'vihāre kāraye ramme, vāsayettha bahussute'ti, taṃ dve atthavase sampassamānena bhagavatā bhaṇitaṃ.

‘But when the Blessed One said: “Have pleasant dwelling-places built, And lodge there learned men,” that was said with respect to two matters only.

Когда же Блаженный сказал: «Пусть же муж рассудительный, О своем благе радеющий, Монахам многоученым Приносит обители в дар», то он сказал это, имея в виду два обстоятельства.

Katame dve?

And what are those two?

Вот они:

Vihāradānaṃ nāma sabbabuddhehi vaṇṇitaṃ anumataṃ thomitaṃ pasatthaṃ, taṃ te vihāradānaṃ datvā jātijarāmaraṇā parimuccissantīti.

the gift of a dwelling-place (Vihāra) has been praised and approved, esteemed and highly spoken of, by all the Buddhas. And those who have made such a gift shall be delivered from rebirth, old age, and death.

дарение обители общине все просветлённые ценят, одобряют, хвалят и славят, ведь дарители потом освободятся от рождения, старости и смерти.

Ayaṃ tāva paṭhamo ānisaṃso vihāradāne.

This is the first of the advantages in the gift of a dwelling-place.

Это первая польза от дарения обители.

"Puna caparaṃ vihāre vijjamāne bhikkhuniyo byattasaṅketā bhavissanti, sulabhaṃ dassanaṃ dassanakāmānaṃ, anikete duddassanā bhavissantīti.

And again, if there be a common dwelling place (a Vihāra) the sisters of the Order will have a clearly ascertained place of rendezvous, and those who wish to visit (the brethren of the Order) will find it an easy matter to do so. Whereas if there were no homes for the members of the Order it would be difficult to visit them.

А вот еще: в обители легко проследить за монахинями, если они станут назначать любовные свидания. Если бы они жили без крова, проследить было бы трудно.

Ayaṃ dutiyo ānisaṃso vihāradāne.

This is the second of the advantages in the gift of a dwelling-place (a Vihāra).

Это вторая польза от дарения обители.

Ime dve atthavase sampassamānena bhagavatā bhaṇitaṃ 'vihāre kāraye ramme, vāsayettha bahussute'ti, na tattha buddhaputtena ālayo karaṇīyo nikete"ti.

It was with reference to these two matters only that it was said by the Blessed One: “Have pleasant dwelling-places built, And lodge there learned men.” ‘And it does not follow from that that the sons of the Buddha should harbour longings after the household life.’

Вот имея в виду эти два обстоятельства, Блаженный и сказал: «Пусть же муж рассудительный, О своем благе радеющий, Монахам многоученым Приносит обители в дар», и не должен из-за этого сын Просветленного тянуться к крову.

"Sādhu, bhante nāgasena, evametaṃ tathā sampaṭicchāmī"ti.

‘Very good, Nāgasena! That is so, and I accept it as you say.’

– Отлично, почтенный Нагасена.Да, это так, я с этим согласен.

2."Bhante nāgasena, bhāsitampetaṃ bhagavatā –

‘Venerable Nāgasena, the Blessed One said:

Почтенный Нагасена, есть изречение Блаженного:

"Puna ca bhagavatā bhaṇitaṃ 'ahaṃ kho panudāyi, appekadā iminā pattena samatittikampi bhuñjāmi, bhiyyopi bhuñjāmī'ti.

But on the other hand he said: Now there were several days, Udāyin, on which I ate out of this bowl when it was full to the brim, and ate even more.”

И еще сказал Блаженный: «Иной раз, Удайин, я полную до краев миску съедаю, а то съедаю и больше»607.

Yadi, bhante nāgasena, bhagavatā bhaṇitaṃ 'uttiṭṭhe nappamajjeyya, udare saṃyato siyā'ti, tena hi 'ahaṃ kho panudāyi, appekadā iminā pattena samatitthikampi bhuñjāmi, bhiyyopi bhuñjāmī'ti yaṃ vacanaṃ, taṃ micchā.

‘Now if the first rule be true, then the second statement must be false.

Если, почтенный Нагасена, Блаженный сказал: «Встань, не распускайся, будь в еде умерен», то ложны слова: «Иной раз, Удайин, я полную до краев миску съедаю, а то съедаю и больше».

Yadi tathāgatena bhaṇitaṃ 'ahaṃ kho panudāyi, appekadā iminā pattena samatitthikampi bhuñjāmi, bhiyyopi bhuñjāmī'ti, tena hi 'uttiṭṭhe nappamajjeyya, udare saṃyato siyā'ti tampi vacanaṃ micchā.

But if the statement be true, then the rule first quoted must be wrong..

Если Татхагата сказал: «Иной раз, Удайин, я полную до краев миску съедаю, а то съедаю и больше», то ложны слова: «Встань, не распускайся, будь в еде умерен».

Ayampi ubhato koṭiko pañho tavānuppatto, so tayā nibbāhitabbo"ti.

This too is a double-edged problem, now put to you, which you have to solve.’

Вот еще вопрос обоюдоострый. Тебе он поставлен, тебе его и решать.

"Bhāsitampetaṃ, mahārāja, bhagavatā 'uttiṭṭhe nappamajjeyya, udare saṃyato siyā'ti, bhaṇitañca 'ahaṃ kho panudāyi, appekadā iminā pattena samatittikampi bhuñjāmi, bhiyyopi bhuñjāmī'ti.

‘Both the passages you have quoted, O king, were spoken by the Blessed One.

– Есть, государь, изречение Блаженного: «Встань, не распускайся, будь в еде умерен». И сказано: «Иной раз, Удайин, я полную до краев миску съедаю, а то съедаю и больше».

Yaṃ, mahārāja, bhagavatā bhaṇitaṃ 'uttiṭṭhe nappamajjeyya, udare saṃyato siyā'ti, taṃ sabhāvavacanaṃ asesavacanaṃ nissesavacanaṃ nippariyāyavacanaṃ bhūtavacanaṃ tacchavacanaṃ yāthāvavacanaṃ aviparītavacanaṃ isivacanaṃ munivacanaṃ bhagavantavacanaṃ arahantavacanaṃ paccekabuddhavacanaṃ jinavacanaṃ sabbaññuvacanaṃ tathāgatassa arahato sammāsambuddhassa vacanaṃ.

But the former passage is a statement as to the nature of things, an inclusive statement, a statement which leaves no room for anything to be supplemented to it, or added to it in the way of gloss, a statement of what is true and real and in accordance with the facts, and that cannot be proved wrong, a declaration made by the prophets, and sages, and teachers, and Arahats, and by the Buddhas who are wise for themselves alone (Pacceka-Buddhas), a declaration made by the Conquerors, and by the All-wise Ones, a declaration made too by the Tathāgata, the Arahat, the Supreme Buddha himself.

Когда, государь, Блаженный сказал: «Встань, не распускайся, будь в еде умерен», то это, государь, было сущностное слово, окончательное слово, непреложное слово, недвусмысленное слово, истинное слово, верное слово, правильное слово, правдивое слово, слово мудреца, слово провидца, слово Блаженного, слово святого, слово просветленного-для-себя, слово Победителя, слово всеведущего, слово Татхагаты, святого, истинновсепросветленного.

"Udare asaṃyato, mahārāja, pāṇampi hanati, adinnampi ādiyati, paradārampi gacchati, musāpi bhaṇati, majjampi pivati, mātarampi jīvitā voropeti, pitarampi jīvitā voropeti, arahantampi jīvitā voropeti, saṅghampi bhindati, duṭṭhena cittena tathāgatassa lohitampi uppādeti.

He who has no self-control as regards the stomach, O king, will destroy living creatures, will take possession of what has not been given to him, will be unchaste, will speak lies, will drink strong drink, will put his mother or his father to death, will slay an Arahat, will create a schism in the Order, will even with malice aforethought wound a Tathāgata.

Неумеренный в еде и убийство совершить может, и взять чужое, и войти к чужой жене, и солгать, и напиться допьяна, и мать лишить жизни, и отца лишить жизни, и святого лишить жизни, и общину расколоть, и пролить в злобе кровь Татхагаты608.

Nanu, mahārāja, devadatto udare asaṃyato saṅghaṃ bhinditvā kappaṭṭhiyaṃ kammaṃ āyūhi [āyūhati (ka.)].

Was it not, O king, when without restraint as to his stomach, that Devadatta by breaking up the Order, heaped up for himself karma that would endure for a kalpa?

Ведь известно, государь, что неумеренный в еде Девадатта609 расколол общину – деяние совершил с последствиями на целую кальпу.

Evarūpāni, mahārāja, aññānipi bahuvidhāni kāraṇāni disvā bhagavatā bhaṇitaṃ 'uttiṭṭhe nappamajjeyya, udare saṃyato siyā'ti.

It was on calling to mind this, O king, and many other things of the same kind, that the Blessed One declared: Be not remiss as to (the rules to be observed) when standing up (to beg for food). Be restrained in (matters relating to) the stomach.”

Вот имея в виду такие и многие другие основания, Блаженный сказал, государь: «Встань, не распускайся, будь в еде умерен».

"Udare saṃyato, mahārāja, catusaccābhisamayaṃ abhisameti, cattāri sāmaññaphalāni sacchikaroti, catūsu paṭisambhidāsu aṭṭhasu samāpattīsu chasu abhiññāsu vasībhāvaṃ pāpuṇāti, kevalañca samaṇadhammaṃ pūreti.

‘And he who has self-control as regards the stomach gains a clear insight into the Four Truths, realises the Four Fruits of the life of renunciation, and attains to mastery over the Four Discriminations, the Eight Attainments, and the Six Modes of Higher Knowledge, and fulfils all that goes to constitute the life of the recluse.

Умеренный в еде постигает четыре истины, государь, обретает четыре плода шраманства, достигает восьми последовательных йогических состояний-овладений610, становится мастером четырех толкующих знаний и шести сверхзнаний, исполняет всю целиком шраманскую дхарму.

Nanu, mahārāja, sukapotako udare saṃyato hutvā yāva tāvatiṃsabhavanaṃ kampetvā sakkaṃ devānamindaṃ upaṭṭhānamupanesi, evarūpāni, mahārāja, aññānipi bahuvidhāni kāraṇāni disvā bhagavatā bhaṇitaṃ 'uttiṭṭhe nappamajjeyya, udare saṃyato siyā'ti.

Did not the parrot fledgling, O king, by self-restraint as to his stomach, cause the very heaven of the great Thirty-Three to shake, and bring down Sakka, the king of the gods, to wait upon him? It was on calling to mind this, O king, and many other things of a similar kind, that the Blessed One declared: “Be not remiss as to (the rules to be observed) when standing up (to beg for food). Be restrained in (matters relating to) the stomach.”

Ведь известно, государь, что умеренный в еде птенец попугая поколебал обитель Тридцати Трех и самого Шакру, предводителя богов, служить себе принудил611. Вот имея в виду такие и многие другие основания, Блаженный сказал, государь: «Встань, не распускайся, будь в еде умерен».

"Yaṃ pana, mahārāja, bhagavatā bhaṇitaṃ 'ahaṃ kho panudāyi appekadā iminā pattena samatittikampi bhuñjāmi, bhiyyopi bhuñjāmī'ti, taṃ katakiccena niṭṭhitakiriyena siddhatthena vusitavosānena nirāvaraṇena sabbaññunā sayambhunā tathāgatena attānaṃ upādāya bhaṇitaṃ.

‘But when, O king, the Blessed One said: “Now there were several days, Udāyi, on which I ate out of this bowl when it was full to the brim, and ate even more,” that was said by him who had completed his task, who had finished all that he had to do, who had accomplished the end he set before him, who had overcome every obstruction, by the self-dependent Tathāgata himself about himself.

Когда же Блаженный сказал: «Иной раз, Удайин, я полную до краев миску съедаю, а то съедаю и больше», то это всеведущий, самосущий Татхагата сказал о себе, государь, а он ведь сделал свое дело, достиг цели, окончил труд, дожил до свершения, отбросил препятствия.

"Yathā, mahārāja, vantassa virittassa anuvāsitassa āturassa sappāyakiriyā icchitabbā hoti, evameva kho, mahārāja, sakilesassa adiṭṭhasaccassa udare saṃyamo karaṇīyo hoti.

Just, O king, as it is desirable that a sick man to whom an emetic, or a purge, or a clyster has been administered, should be treated with a tonic; just so, O king, should the man who is full of evil, and who has not perceived the Four Truths, adopt the practice of restraint in the matter of eating.

Скажем, государь, после рвотного, или слабительного, или клизмы больному следует дать что-то укрепляющее; вот точно так же, государь, тому, кто имеет аффекты и не узрел еще истин, следует быть умеренным в еде.

Yathā, mahārāja, maṇiratanassa sappabhāsassa jātimantassa abhijātiparisuddhassa majjananighaṃsanaparisodhanena karaṇīyaṃ na hoti, evameva kho, mahārāja, tathāgatassa buddhavisaye pāramiṃ gatassa kiriyākaraṇesu āvaraṇaṃ na hotī"ti.

But just, O king, as there is no necessity of polishing, and rubbing down, and purifying a diamond gem of great brilliancy, of the finest water, and of natural purity; just so, O king, is there no restraint as to what actions he should perform, on the Tathāgata, on him who hath attained to perfection in all that lies within the scope of a Buddha.’

Как сверкающий, благородный, драгоценный самоцвет, государь, который уже по своей природе чист, не нуждается в очистке, гранении и полировке, вот точно так же, государь, Татхагате, достигшему запредельного в области просветленных, никакие поступки и действия не могут быть препятствием.

"Sādhu, bhante nāgasena, evametaṃ tathā sampaṭicchāmī"ti.

‘Very good, Nāgasena! That is so, and I accept it as you say.’

– Отлично, почтенный Нагасена. Да, это так, я с этим согласен.

3."Bhante nāgasena, bhāsitampetaṃ bhagavatā 'ahamasmi, bhikkhave, brāhmaṇo yācayogo sadā payatapāṇi antimadehadharo anuttaro bhisakko sallakatto'ti.

‘Venerable Nāgasena, it was said by the Blessed One: “A Brahman am I, O brethren, devoted to self-sacrifice, pure-handed at every time; this body that I bear with me is my last, I am the supreme Healer and Physician.”

Почтенный Нагасена, есть изречение Блаженного: «Я брахман612, монахи; внемлю просителям, всегда протягиваю руку помощи, живу в последний раз. Я лучший врач-исцелитель613».

Puna ca bhaṇitaṃ bhagavatā 'etadaggaṃ, bhikkhave, mama sāvakānaṃ bhikkhūnaṃ appābādhānaṃ yadidaṃ bākulo'ti.

‘But on the other hand the Blessed One said: “The chief, O brethren, among those who are disciples of mine, in the matter of bodily health, is Bakkula.”

И еще сказал Блаженный: «Баккула – вот кто первый из крепких здоровьем среди монахов – моих слушателей»614.

Bhagavato ca sarīre bahukkhattuṃ ābādho uppanno dissati.

‘Now it is well known that diseases arose several times in the body of the Blessed One.

Случалось притом несколько раз, что Блаженный болел.

Yadi, bhante nāgasena, tathāgato anuttaro, tena hi 'etadaggaṃ - pe - bākulo'ti yaṃ vacanaṃ, taṃ micchā.

So that if, Nāgasena, the Tathāgata was supreme, then the statement he made about Bakkula’s bodily health must be wrong.

Если, почтенный Нагасена, Татхагата – лучший, то тогда ложны слова: «Баккула – вот кто первый из крепких здоровьем среди монахов – моих слушателей».

Yadi thero bākulo appābādhānaṃ aggo, tena hi 'ahamasmi - pe - sallakatto'ti tampi vacanaṃ micchā.

But if the Elder named Bakkula was really chief among those who were healthy, then that statement which I first quoted must be wrong.

Если же тхера Баккула – первый из крепких здоровьем, то ложны слова: «Я брахман, монахи; внемлю просителям, всегда протягиваю руку помощи, живу в последний раз. Я лучший врач-исцелитель».

Ayampi ubhato koṭiko pañho tavānuppatto, so tayā nibbāhitabbo"ti.

This too is a double-edged problem, now put to you, which you have to solve.’

Вот еще вопрос обоюдоострый. Тебе он поставлен, тебе его и решать.

"Bhāsitampetaṃ, mahārāja, bhagavatā 'ahamasmi - pe - sallakatto'ti, bhaṇitañca 'etadaggaṃ - pe - bākulo'ti, tañca pana bāhirānaṃ āgamānaṃ adhigamānaṃ pariyattīnaṃ attani vijjamānataṃ sandhāya bhāsitaṃ.

‘Both the quotations you have made, O king, are correct. But what the Blessed One said about Bakkula was said of those disciples who had learnt by heart the sacred words, and studied them, and handed down the tradition, which in reference to the characteristics (each of them in some one point) had in addition to those which were found in him himself.

– Есть, государь, изречение Блаженного: «Я брахман, монахи; внемлю просителям, всегда протягиваю руку помощи, живу в последний раз. Я лучший врач-исцелитель». И еще сказано: «Баккула – вот кто первый из крепких здоровьем среди монахов – моих слушателей». Сказанное здесь касается внешних знаний, умений и способностей, которые есть и у самого Блаженного, и у прочих людей.

"Santi kho pana, mahārāja, bhagavato sāvakā ṭhānacaṅkamikā, te ṭhānena caṅkamena divārattiṃ vītināmenti, bhagavā pana, mahārāja, ṭhānena caṅkamena nisajjāya sayanena divārattiṃ vītināmeti, ye te, mahārāja, bhikkhū ṭhānacaṅkamikā, te tena aṅgena atirekā.

For there were certain of the disciples of the Blessed One, O king, who were “meditators on foot,” spending a whole day and night in walking up and down in meditation. But the Blessed One was in the habit of spending the day and night in meditation, not only walking up and down but also sitting and lying down. So such, O king, of the disciples as were “meditators on foot “ surpassed him in that particular.

Например, государь, есть у Блаженного слушатели-неседальцы, они день и ночь проводят только стоя или прохаживаясь; Блаженный же, государь, проводит день и ночь и стоя, и прохаживаясь, и сидя, и лежа615, так что в этом, государь, монахи-неседальцы дальше пошли.

"Santi kho pana, mahārāja, bhagavato sāvakā ekāsanikā, te jīvitahetupi dutiyaṃ bhojanaṃ na bhuñjanti, bhagavā pana, mahārāja, dutiyampi yāva tatiyampi bhojanaṃ bhuñjati, ye te, mahārāja, bhikkhū ekāsanikā, te tena aṅgena atirekā, anekavidhāni, mahārāja, tāni kāraṇāni tesaṃ tesaṃ taṃ taṃ sandhāya bhaṇitāni.

And there were certain of the disciples of the Blessed One, O king, who were “eaters at one sitting,” who would not, even to save their lives, take more than one meal a day. But the Blessed One was in the habit of taking a second, or even a third. So such, O king, of the disciples as were “eaters at one sitting” surpassed him in that particular. And in a similar way, O king, a number of different things have been told, each one of one or other of the disciples.

Или, например, государь, есть у Блаженного слушатели-одноеды616, они хоть умрут, а второй раз есть не станут; Блаженный же, государь, может поесть и два и три раза, так что в этом, государь, монахи-одноеды дальше пошли. Таких примеров много, государь, и касаются они разных вещей.

Bhagavā pana, mahārāja, anuttaro sīlena samādhinā paññāya vimuttiyā vimuttiñāṇadassanena dasahi ca balehi catūhi vesārajjehi aṭṭhārasahi buddhadhammehi chahi asādhāraṇehi ñāṇehi, kevale ca buddhavisaye taṃ sandhāya bhaṇitaṃ 'ahamasmi - pe - sallakatto'ti.

But the Blessed One, O king, surpassed them all in respect of uprightness, and of power of meditation, and of wisdom, and of emancipation, and of that insight which arises out of the knowledge of emancipation, and in all that lies within the scope of a Buddha. It was with reference to that, O king, that he said: “A Brahman am I, O brethren, devoted to self-sacrifice, pure-handed at every time; this body that I bear with me is my last, I am the supreme Healer and Physician.”

А Блаженный – высший среди всех нравственностью, сосредоточением, мудростью, свободой, знанием-видением свободы617 и десятью силами, четырьмя уверенностями, восемнадцатью свойствами просветленных, шестью необыденными знаниями618. Слова: «Я брахман, монахи; внемлю просителям, всегда протягиваю руку помощи, живу в последний раз. Я лучший врач-исцелитель» – относятся сразу ко всему кругу предметов, касающихся просветленных.

"Idha, mahārāja, manussesu eko jātimā hoti, eko dhanavā, eko vijjavā, eko sippavā, eko sūro, eko vicakkhaṇo, sabbepete abhibhaviya rājā yeva tesaṃ uttamo hoti, evameva kho, mahārāja, bhagavā sabbasattānaṃ aggo jeṭṭho seṭṭho.

‘Now one man, O king, may be of good birth, and another may be wealthy, and another full of wisdom, and another well educated, and another brave, and another adroit; but a king, surpassing all these, is reckoned supreme. just in that way, O king, is the Blessed One the highest, the most worthy of respect, the best of all beings.

Скажем, государь, среди людей один будет родовит, другой богат, третий умен, еще один искусен, иной отважен, кто-то прозорлив; но царь превосходит их всех, он и есть высший. Вот точно так же, государь, Блаженный среди всех прочих существ – высший, лучший, превосходнейший.

"Yaṃ pana āyasmā bākulo appābādho ahosi, taṃ abhinīhāravasena, so hi, mahārāja, anomadassissa bhagavato udaravātābādhe uppanne vipassissa ca bhagavato aṭṭhasaṭṭhiyā ca bhikkhusatasahassānaṃ tiṇapupphakaroge uppanne sayaṃ tāpaso samāno nānābhesajjehi taṃ byādhiṃ apanetvā appābādhataṃ patto, bhaṇito ca 'etadaggaṃ - pe - bākulo'ti.

And in so far as the venerable Bakkula was healthy in body, that was by reason of an aspiration (he had formed in a previous birth). For, O king, when Anoma-dassī, the Blessed One, was afflicted with a disease, with wind in his stomach, and again when Vipassī, the Blessed One, and sixty-eight thousand of his disciples, were afflicted with a disease, with greenness of blood, he, being at those times an ascetic, had cured that disease with various medicines, and attained (thereby) to such healthiness of body (in this life) that it was said of him: “The chief, O brethren, among those who are disciples of mine, in the matter of bodily health, is Bakkula.”

Что же до почтенного Баккулы, то он стал крепок здоровьем, ибо такова была его цель. Он сделался крепок здоровьем, потому что некогда, в бытность подвижником, вылечил Блаженного Возвышенно-зрящего619 от расстройства жизненных ветров в животе620 и Блаженного Кругом-взирающего621 с шестьюдесятью восьмью сотнями тысяч монахов от «цветочно-травяной» болезни622. Вот и сказано: «Баккула – вот кто первый из крепких здоровьем среди монахов – моих слушателей».

"Bhagavato, mahārāja, byādhimhi uppajjantepi anuppajjantepi dhutaṅgaṃ ādiyantepi anādiyantepi natthi bhagavatā sadiso koci satto.

‘But the Blessed One, O king, whether he be suffering, or not suffering from disease; whether he have taken, or not taken, upon himself the observance of special vows—there is no being like unto the Blessed One.

Болеет ли Блаженный, не болеет ли, следует чистым обетам623 или не следует, а подобного Блаженному никого, государь, нет.

Bhāsitampetaṃ mahārāja bhagavatā devātidevena saṃyuttanikāyavaralañchake –

For this, O king, has been said by the Blessed One, the god of gods, in the most excellent Saṁyutta Nikāya:

Ведь есть в тонком, изысканном Своде связок по предметам изречение Блаженного, бога богов:

"'Yāvatā, bhikkhave, sattā apadā vā dvipadā vā catuppadā vā bahuppadā vā rūpino vā arūpino vā saññino vā asaññino vā nevasaññīnāsaññino vā, tathāgato tesaṃ aggamakkhāyati arahaṃ sammāsambuddho'ti.

“Whatsoever beings, O brethren, there may be whether without feet, or bipeds, or four-footed things, whether with a body, or without a body, whether conscious or unconscious, or neither conscious nor not—the Tathāgata is acknowledged to be the chief of all, the Arahat, the Buddha Supreme.” ’

«Какими бы ни были живые существа – безногими ли, двуногими ли, четвероногими ли, многоногими ли; вещественными ли, невещественными ли; сознающими ли, несознающими ли или ни теми и ни другими,– высшим среди них Татхагата зовется, святой, истинновсепросветленный»624.

'Sādhu, bhante nāgasena, evametaṃ tathā sampaṭicchāmī"'ti.

‘Very good, Nāgasena! That is so, and I accept it as you say.’

– Отлично, почтенный Нагасена. Да, это так, я с этим согласен.

4."Bhante nāgasena, bhāsitampetaṃ bhagavatā 'tathāgato bhikkhave, arahaṃ sammāsambuddho anuppannassa maggassa uppādetā'ti.

King Milinda said: “Revered Nāgasena, this has been said by the Blessed One: “The Tathāgata, monks, the Arahat, the Perfectly Enlightened Buddha is the discoverer of a way that was unknown.’

‘Venerable Nāgasena, it has been said by the Blessed One: “The Tathāgata, O brethren, the Arahat, the Buddha supreme, is the discoverer of a way that was unknown.”

Почтенный Нагасена, есть изречение Блаженного: «Татхагата, святой, истинновсепросветленный, стезю непроторенную проторил, монахи»625.

Puna ca bhaṇitaṃ 'addasaṃ khvāhaṃ, bhikkhave, purāṇaṃ maggaṃ purāṇaṃ añjasaṃ pubbakehi sammāsambuddhehi anuyāta'nti.

But on the other hand he said: “I, monks, saw the ancient way, the ancient path, that had been followed by the Perfect Buddhas of the past.’122

‘But on the other hand he said: “Now I perceived, O brethren, the ancient way, the ancient path, along which the previous Buddhas walked.”

И еще сказано: «И узрел я, монахи, древнюю стезю, древнюю тропу, ею же прошли истинновсепросветленные минувшего»626.

Yadi, bhante nāgasena, tathāgato anuppannassa maggassa uppādetā, tena hi 'addasaṃ khvāhaṃ, bhikkhave, purāṇaṃ maggaṃ purāṇaṃ añjasaṃ pubbakehi sammāsambuddhehi anuyāta'nti yaṃ vacanaṃ, taṃ micchā.

If, revered Nāgasena, the Tathāgata is the discoverer of a way previously unknown, then it must be wrong that it was an ancient way that he saw, an ancient path that had been followed by the Perfect Buddhas of the past.

‘If, Nāgasena, the Tathāgata be the discoverer of a way not previously found out, then it must be wrong that it was an ancient way that he perceived, an ancient path along which previous Buddhas walked.

Если, почтенный Нагасена, Татхагата непроторенную стезю проторил, то ложны слова: «И узрел я, монахи, древнюю стезю, древнюю тропу, ею же прошли истинновсепросветленные минувшего».

Yadi tathāgatena bhaṇitaṃ 'addasaṃ khvāhaṃ, bhikkhave, purāṇaṃ maggaṃ purāṇaṃ añjasaṃ pubbakehi sammāsambuddhehi anuyāta'nti, tena hi 'tathāgato, bhikkhave, arahaṃ sammāsambuddho anuppannassa maggassa uppādetā'ti tampi vacanaṃ micchā.

But if the way he saw was an ancient way, then the statement that it was unknown must be wrong.

But if the way he perceived were an ancient way, then the statement that it was unknown must be wrong.

Если же Татхагата сказал: «И узрел я, монахи, древнюю стезю), древнюю тропу, ею же прошли истинновсепросветленные минувшего», то тогда ложны слова: «Татхагата, святой, истинновсепросветленный, стезю непроторенную проторил, монахи».

Ayampi ubhato koṭiko pañho tavānuppatto, so tayā nibbāhitabbo"ti.

This too is a double-pronged question; it is put to you; it is for you to solve.”

This too is a double-edged problem, now put to you, which you have to solve.’

Вот еще вопрос обоюдоострый. Тебе он поставлен, тебе его и решать.

"Bhāsitampetaṃ, mahārāja, bhagavatā 'tathāgato, bhikkhave, arahaṃ sammāsambuddho anuppannassa maggassa uppādetā'ti.

“Both the quotations you make, sire, are accurate and both the statements so made are correct.

‘Both the quotations you make, O king, are accurate. And both the statements so made are correct.

– Есть, государь, изречение Блаженного: «Татхагата, святой, истинновсепросветленный, стезю непроторенную проторил, монахи».

Bhaṇitañca 'addasaṃ khvāhaṃ, bhikkhave, purāṇaṃ maggaṃ purāṇaṃ añjasaṃ pubbakehi sammāsambuddhehi anuyāta'nti, taṃ dvayampi sabhāvavacanameva, pubbakānaṃ, mahārāja, tathāgatānaṃ antaradhānena asati anusāsake maggo antaradhāyi, taṃ [so taṃ (sī. pī. ka.)] tathāgato maggaṃ luggaṃ paluggaṃ gūḷhaṃ pihitaṃ paṭicchannaṃ asañcaraṇaṃ paññācakkhunā sampassamāno [sammasamāno (sī. pī.)] addasa pubbakehi sammāsambuddhehi anuyātaṃ, taṃkāraṇā āha 'addasaṃ khvāhaṃ, bhikkhave, purāṇaṃ maggaṃ purāṇaṃ añjasaṃ pubbakehi sammāsambuddhehi anuyāta'nti.

When the previous Tathāgatas, sire, had disappeared, then, there being no teacher left, their way too disappeared. And it was that way—though then broken up, crumbled away, gone to ruin, closed in, no longer passable, quite lost to view—that the Tathāgata, having gained thorough knowledge of it, saw by the eye of his wisdom and knew that that was the way the Perfect Buddhas of the past had followed. Therefore he said: “I, monks, saw the ancient way, the ancient path, that had been followed by the Perfect Buddhas of the past.’

When the previous Tathāgatas, O king, had disappeared, then, there being no teacher left, their way too disappeared. And it was that way—though then broken up, crumbled away, gone to ruin, closed in, no longer passable, quite lost to view— that the Tathāgata, having gained a thorough knowledge of it, saw by the eye of his wisdom, (and knew it) as the way that previous Buddhas trod. And therefore is it that he said: “Now I perceived, O brethren, the ancient way, the ancient path along which previous Buddhas walked.”

И еще сказано: «И узрел я, монахи, древнюю стезю, древнюю тропу, ею же прошли истинновсепросветленные минувшего». Оба здесь слова – о сущности. Когда не стало татхагат минувшего, государь, и учить стало некому, не стало и стези. И в эту скрытую, стертую, разбитую, заросшую, непроезжую, обезлюдевшую стезю всмотрелся оком мудрости Татхагата – и узрел, что ею прошли истинновсепросветленные минувшего, поэтому и говорится: «И узрел я, монахи, древнюю стезю, древнюю тропу, ею же прошли истинновсепросветленные минувшего».

"Pubbakānaṃ, mahārāja, tathāgatānaṃ antaradhānena asati anusāsake luggaṃ paluggaṃ gūḷhaṃ pihitaṃ paṭicchannaṃ asañcaraṇaṃ maggaṃ yaṃ dāni tathāgato sañcaraṇaṃ akāsi, taṃkāraṇā āha 'tathāgato, bhikkhave, arahaṃ sammāsambuddho anuppannassa maggassa uppādetā'ti.

And it was a way which, there being no teacher left through the disappearance of previous Tathāgatas, had become broken up, crumbled away, gone to ruin, closed in, no longer passable and quite lost to view, that the Tathāgata made passable again. Therefore did he say: “The Tathāgata, monks, the Arahat, the Perfectly Enlightened Buddha, is the discoverer of a way that was unknown.’

‘And it was a way which—there being, through the disappearance of previous Tathāgatas, no teacher left—was a way then broken up, crumbled away, gone to ruin, closed in, and lost to view, that the Tathāgata made now passable again. And therefore is it that he said: “The Tathāgata, O brethren, the Arahat, the Buddha supreme, is the discoverer of a way that was unknown.”

Стези не стало, государь, когда не стало татхагат минувшего и некому стало учить, и из скрытой, стертой, разбитой, заросшей, обезлюдевшей Татхагата ее проезжею сделал, поэтому и говорится: «Татхагата, святой, истинновсепросветленный, стезю непроторенную проторил, монахи».

"Idha, mahārāja, rañño cakkavattissa antaradhānena maṇiratanaṃ girisikhantare nilīyati, aparassa cakkavattissa sammāpaṭipattiyā upagacchati, api nu kho taṃ, mahārāja, maṇiratanaṃ tassa pakata"nti?

‘Suppose, O king, that on the disappearance of a sovran overlord, the mystic Gem of Sovranty lay concealed in a cleft on the mountain peak, and that on another sovran overlord arriving at his supreme dignity, it should appear to him. Would you then say, O king, that the Gem was produced by him?’

Скажем, государь, если не стало царя-миродержца, драгоценный его самоцвет скроется где-то среди горных вершин, а когда явится другой миродержец, самоцвет силою правильного его делания придет к нему627. Скажи, государь, разве царь создал этот драгоценный самоцвет?

"Na hi, bhante, pākatikaṃ yeva taṃ maṇiratanaṃ, tena pana nibbattita"nti [nibbattanti (sī. pī.)].

‘Certainly not, Sir! the Gem would be in its original condition. But it has received, as it were, a new birth through him.’

– Нет, почтенный. Этот самоцвет природный, он же наружу его вывел, почтенный.

"Evameva kho, mahārāja, pākatikaṃ pubbakehi tathāgatehi anuciṇṇaṃ aṭṭhaṅgikaṃ sivaṃ maggaṃ asati anusāsake luggaṃ paluggaṃ gūḷhaṃ pihitaṃ paṭicchannaṃ asañcaraṇaṃ bhagavā paññācakkhunā sampassamāno uppādesi, sañcaraṇaṃ akāsi, taṃkāraṇā āha 'tathāgato, bhikkhave, arahaṃ sammāsambuddho anuppannassa maggassa uppādetā'ti.

‘Just so, O king, is it that the Blessed One, gaining a thorough knowledge of it by the eye of’ his wisdom, brought back to life and made passable again the most excellent eightfold way in its original condition as when it was walked along by the previous Tathāgatas—though that way, when there was no teacher more, had become broken up, had crumbled away, had gone to ruin, was closed in, and lost to view. And therefore is it that he said: “The Tathāgata, O brethren, the Arahat, the Buddha supreme, is the discoverer of a way that was unknown.”

– Вот точно так же, государь, от природы сущую восьмизвенную благую стезю, коей прошли татхагаты минувшего, без учителя скрывшуюся, стертую, разбитую, заросшую, непроезжую, обезлюдевшую, увидел оком мудрости Татхагата, проторил и проезжею сделал, потому и говорится: «Татхагата, святой, истинновсепросветленный, стезю непроторенную проторил, монахи».

"Yathā vā pana, mahārāja, santaṃ yeva puttaṃ yoniyā janayitvā mātā 'janikā'ti vuccati, evameva kho, mahārāja, tathāgato santaṃ yeva maggaṃ luggaṃ paluggaṃ gūḷhaṃ pihitaṃ paṭicchannaṃ asañcaraṇaṃ paññācakkhunā sampassamāno uppādesi, sañcaraṇaṃ akāsi, taṃkāraṇā āha 'tathāgato, bhikkhave, arahaṃ sammāsambuddho anuppannassa maggassa uppādetā'ti.

“It is, sire, as when a mother brings forth from her womb the child that is already there, and the saying is that the mother has given birth to the child;

‘It is, O king, as when a mother brings forth from her womb the child that is already there, and the saying is that the mother has given birth to the child. Just so, O king, did the Tathāgata, having gained a thorough knowledge of it by the eye of his wisdom, bring into life, and make passable again, a way that was already there, though then broken up, crumbled away, gone to ruin, closed in, and lost to view.

Или, скажем, государь, мать, родив дитя, называется его родительницей, хотя плод был и до рождения. Вот точно так же, государь, в сущую, однако скрывшуюся, стертую, разбитую, заросшую, непроезжую, обезлюдевшую стезю всмотрелся оком мудрости Татхагата, проторил ее и проезжею сделал, потому и говорится: «Татхагата, святой, истинновсепросветленный, стезю непроторенную проторил, монахи».

"Yathā vā pana, mahārāja, koci puriso yaṃ kiñci naṭṭhaṃ passati, 'tena taṃ bhaṇḍaṃ nibbattita'nti jano voharati, evameva kho, mahārāja, tathāgato santaṃ yeva maggaṃ luggaṃ paluggaṃ gūḷhaṃ pihitaṃ paṭicchannaṃ asañcaraṇaṃ paññācakkhunā sampassamāno uppādesi, sañcaraṇaṃ akāsi, taṃkāraṇā āha 'tathāgato, bhikkhave, arahaṃ sammāsambuddho anuppannassa maggassa uppādetā'ti.

or, sire, as when some man sees something that had been lost, people declare: “That article was produced by him’;

‘It is as when some man or other finds a thing that has been lost, and the people use the phrase: “He has brought it back to life.”

Или, скажем, государь, если человек увидел что-то потерянное, то это называется, что он эту вещь нашел. Вот точно так же, государь: сущую, но скрывшуюся, стертую, разбитую, заросшую, непроезжую, обезлюдевшую стезю понял Татхагата, проторил ее и проезжею сделал, потому и говорится: «Татхагата, святой, истинновсепросветленный, стезю непроторенную проторил, монахи».

"Yathā vā pana, mahārāja, koci puriso vanaṃ sodhetvā bhūmiṃ nīharati, 'tassa sā bhūmī'ti jano voharati, na cesā bhūmi tena pavattitā, taṃ bhūmiṃ kāraṇaṃ katvā bhūmisāmiko nāma hoti, evameva kho, mahārāja, tathāgato santaṃ yeva maggaṃ luggaṃ paluggaṃ gūḷhaṃ pihitaṃ paṭicchannaṃ asañcaraṇaṃ paññāya sampassamāno uppādesi, sañcaraṇaṃ akāsi, taṃkāraṇā āha 'tathāgato, bhikkhave, arahaṃ sammāsambuddho anuppannassa maggassa uppādetā"'ti.

or, sire, as when a man who is clearing a wood carries away some soil, people declare: “That is his soil,’ but though that soil was not produced by him he is called the owner of the soil because he had done some work on it; even so, sire, did the Tathāgata, having gained a thorough knowledge of it by the eye of his wisdom, bring back to life and make passable again a way that was already there, though then broken up, crumbled away, gone to ruin, closed in, no longer passable and quite lost to view. Therefore he said: “The Tathāgata, monks, the Arahat, the Perfectly Enlightened Buddha is the discoverer of a way that was unknown.’”

And it is as when a man clears away the jungle, and sets free a piece of land, and the people use the phrase: “That is his land.” But that land is not made by him. It is because he has brought the land into use that he is called the owner of the land. Just so, O king, did the Tathāgata, having gained a thorough knowledge of it by the eye of his wisdom, bring back to life, and make passable again, a way that was already there, though then broken up, crumbled away, gone to ruin, closed in, no longer passable, and lost to view. And therefore is it that he said: “The Tathāgata, O brethren, the Arahat, the Buddha supreme, is the discoverer of a way that was unknown.” ’

Или, скажем, государь, если человек очищает от леса участок земли, то называться это будет его землей, но он не создал эту землю, он завел на ней хозяйство и поэтому стал ее собственником. Вот точно так же, государь, сущую, но скрывшуюся, стертую, разбитую, заросшую, непроезжую, обезлюдевшую стезю понял своею мудростью Татхагата, проторил ее и проезжею сделал, потому и говорится: «Татхагата, святой, истинновсепросветленный, стезю непроторенную проторил, монахи».

"Sādhu, bhante nāgasena, evametaṃ tathā sampaṭicchāmī"ti.

“It is good, revered Nāgasena; so it is, therefore do I accept it.”

‘Very good, Nāgasena! That is so, and I accept it as you say.’

– Отлично, почтенный Нагасена. Да, это так, я с этим согласен.

5."Bhante nāgasena, bhāsitampetaṃ bhagavatā 'pubbe vāhaṃ manussabhūto samāno sattānaṃ aviheṭhakajātiko ahosi'nti.

‘Venerable Nāgasena, it was said by the Blessed One: “Already in former births when I was a man had I acquired the habit of inflicting no hurt on living beings.”

Почтенный Нагасена, есть изречение Блаженного: «Еще в прежних жизнях, быв человеком, я сроду не вредил никому из живых»628.

Puna ca bhaṇitaṃ 'lomasakassapo nāma isi samāno anekasate pāṇe ghātayitvā vājapeyyaṃ mahāyaññaṃ yajī'ti.

But on the other hand it is said: When he was Lomasa Kassapa, the Rishi, he had hundreds of living creatures slain and offered the great sacrifice, the ‘Drink of Triumph.’ ”

И еще говорится: «Быв некогда подвижником по имени Мохнатый Кашьяпа, он совершил большое жертвоприношение ваджапея629, заклав несколько сотен тварей»630.

Yadi, bhante nāgasena, bhagavatā bhaṇitaṃ 'pubbe vāhaṃ manussabhūto samāno sattānaṃ aviheṭhakajātiko ahosi'nti, tena hi 'lomasakassapena isinā anekasate pāṇe ghātayitvā vājapeyyaṃ mahāyaññaṃ yajita'nti yaṃ vacanaṃ, taṃ micchā.

‘Now, Nāgasena, if it is true what the Buddha said, that, in his former births as a man, he inflicted no hurt on living beings, then the saying that, as Lomasa Kassapa, he had hundreds of living creatures slain must be false.

Если, почтенный Нагасена, Блаженный сказал: «Еще в прежних жизнях, быв человеком, я сроду не вредил никому из живых», то ложны слова, будто подвижник Мохнатый Кашьяпа заклал несколько сотен тварей на большом жертвоприношении ваджапея.

Yadi 'lomasakassapena isinā anekasate pāṇe ghātayitvā vājapeyyaṃ mahāyaññaṃ yajitaṃ', tena hi 'pubbe vāhaṃ manussabhūto samāno sattānaṃ aviheṭhakajātiko ahosi'nti tampi vacanaṃ micchā.

But if he had, then the saying that he inflicted no hurt on living beings must be false.

Если же подвижник Мохнатый Кашьяпа вправду заклал несколько сотен тварей на большом жертвоприношении ваджапея, то ложны слова: «Еще в прежних жизнях, быв человеком, я сроду не вредил никому из живых».

Ayampi ubhato koṭiko pañho tavānuppatto, so tayā nibbāhitabbo"ti.

This too is a double-edged problem, now put to you, which you have to solve.’

Вот еще вопрос обоюдоострый. Тебе он поставлен, тебе его и решать.

"Bhāsitampetaṃ, mahārāja, bhagavatā 'pubbe vāhaṃ manussabhūto samāno sattānaṃ aviheṭhakajātiko ahosi'nti, 'lomasakassapena isinā anekasate pāṇe ghātayitvā vājapeyyaṃ mahāyaññaṃ yajitaṃ', tañca pana rāgavasena visaññinā, no sacetanenā"ti.

‘The Blessed One did say, O king, that already in former births, when he was a man, he had acquired the habit of inflicting no hurt on living beings. And Lomasa Kassapa, the Rishi, did have hundreds of living creatures slain, and offered the great sacrifice, the “Drink of Triumph.” But that was done when he was out of his mind through lust, and not when he was conscious of what he was doing.’

– Есть, государь, изречение Блаженного: «Еще в прежних рождениях, быв человеком, я сроду не вредил никому из живых». И действительно подвижник Мохнатый Кашьяпа заклал несколько сотен тварей на большом жертвоприношении ваджапея. Он тогда себя от страсти не помнил, не сознавал, что творит.

"Aṭṭhime, bhante nāgasena, puggalā pāṇaṃ hananti.

‘There are these eight classes of men, Nāgasena, who kill living beings—

– Есть, почтенный, восемь разновидностей людей, которые могут убить.

Katame aṭṭha?

Вот они:

Ratto rāgavasena pāṇaṃ hanati, duṭṭho dosavasena pāṇaṃ hanati, mūḷho mohavasena pāṇaṃ hanati, mānī mānavasena pāṇaṃ hanati, luddho lobhavasena pāṇaṃ hanati, akiñcano jīvikatthāya pāṇaṃ hanati, bālo hassavasena [aññāṇavasena (ka. sī.)] pāṇaṃ hanati, rājā vinayanavasena pāṇaṃ hanati.

the lustful man through his lust, and the cruel man through his anger, and the dull man through his stupidity, and the proud man through his pride, and the avaricious man through his greed, and the needy man for the sake of a livelihood, and the fool in joke, and the king in the way of punishment.

страстный убивает в страсти, злой убивает в злобе, глупый убивает по глупости, гордец убивает из гордости, алчный убивает из алчности, неимущий убивает ради пропитания, дурак убивает смеху ради, царь убивает в виде наказания.

Ime kho, bhante nāgasena, aṭṭha puggalā pāṇaṃ hananti.

These, Nāgasena, are the eight classes of men who, kill living beings.

Вот такие восемь разновидностей людей, почтенный, могут убить.

Pākatikaṃ yeva, bhante nāgasena, bodhisattena kata"nti.

The Bodisat, venerable Nāgasena, must have been acting in accordance with his natural disposition when he did so.’

И бодхисаттва совершил это, также будучи в здравом уме, почтенный Нагасена.

"Na, mahārāja, pākatikaṃ bodhisattena kataṃ, yadi, mahārāja, bodhisatto pakatibhāvena onameyya mahāyaññaṃ yajituṃ, na yimaṃ gāthaṃ bhaṇeyya –

‘No, it was not, O king, an act natural to him that the Bodisat did then. If the Bodisat had been led, by natural inclination, to offer the great sacrifice, he would not have uttered the verse:

– Нет, государь. Бодхисаттва совершил это не в здравом уме. Если бы бодхисаттва собрался совершить большое жертвоприношение, будучи в здравом уме, он бы, государь, не произнес этих стихов:

"Evaṃvādī, mahārāja, bodhisatto saha dassanena candavatiyā rājakaññāya visaññī ahosi khittacitto ratto visaññibhūto ākulākulo turitaturito tena vikkhittabhantaluḷitacittena mahatimahāpasughātagalaruhirasañcayaṃ vājapeyyaṃ mahāyaññaṃ yaji.

‘But though, O king, the Bodisat had said that, yet at the very sight of candavatī (Moon-face), the princess, he went out of his mind and lost command of himself through love. And it was when thus out of his mind, confused and agitated, that he, with his thoughts all perplexed, scattered and wandering, thus offered the great sacrifice, the “Drink of Triumph,"—and mighty was the outpour of blood from the necks of the slaughtered beasts!

Вот чему учил бодхисаттва, государь. Но, бросив взор на царевну Луноликую, он лишился разумения, помыслы его смешались от страсти и, не сознавая, что творит, в страшном смятении и с крайней поспешностью, в спутанном, мутном, бредовом сознании он совершил большое жертвоприношение ваджапея, учинив великое смертоубийство и кровопролитие632.

"Yathā, mahārāja, ummattako khittacitto jalitampi jātavedaṃ akkamati, kupitampi āsīvisaṃ gaṇhāti, mattampi hatthiṃ upeti, samuddampi atīradassiṃ pakkhandati, candanikampi oḷigallampi omaddati, kaṇṭakādhānampi abhiruhati, papātepi patati, asucimpi bhakkheti, naggopi rathiyā carati, aññampi bahuvidhaṃ akiriyaṃ karoti.

‘Just, O king, as a madman, when out of his senses, will step into a fiery furnace, and take hold of an infuriated venomous snake, and go up to a rogue elephant, and plunge forwards into great waters, the further shore of which he cannot see, and trample through dirty pools and muddy places, and rush into thorny brakes, and fall down precipices, and feed himself on filth, and go naked through the streets, and do many other things improper to be done—

Безумец, помраченный рассудком, и в горящий костер лезет, государь, и руку к разозленной кобре тянет, и к бешеному слону подходит, и в безбрежный океан вплавь пускается, и в грязную навозную лужу суется, и через колючие кусты ломится, и в пропасть валится, и нечистоты пожирает, и в похоти разгуливает нагишом, и многие другие непотребства совершает.

Evameva kho, mahārāja, bodhisatto saha dassanena candavatiyā rājakaññāya visaññī ahosi khittacitto ratto visaññibhūto ākulākulo turitaturito, tena vikkhittabhantaluḷitacittena mahatimahāpasughātagalaruhirasañcayaṃ vājapeyyaṃ mahāyaññaṃ yaji.

just so was it, O king, that at the very sight of candavatī, the princess, the Bodisat went out of his mind, and then only acted as I have said.

Вот так же, государь, и бодхисаттва лишился разумения, бросив взор на царевну Луноликую; помыслы его смешались от страсти и, не сознавая, что творит, в страшном смятении и с крайней поспешностью, в спутанном, мутном, бредовом сознании он совершил большое жертвоприношение ваджапея, учинив великое смертоубийство и кровопролитие.

"Khittacittena, mahārāja, kataṃ pāpaṃ diṭṭhadhammepi na mahāsāvajjaṃ hoti, samparāye vipākenapi no tathā.

‘Now an evil act done, O king, by one out of his mind, is even in this present world not considered as a grievous offence, nor is it so in respect of the fruit that it brings about in a future life.

Свершенный безумцем грех и в этой жизни не слишком зазорен, государь, и в будущей влечет немного.

Idha, mahārāja, koci ummattako vajjhamāpajjeyya, tassa tumhe kiṃ daṇḍaṃ dhārethā"ti?

Suppose, O king, that a madman had been guilty of a capital offence, what punishment would you inflict upon him?’ ‘What punishment is due to a madman?

Скажем, государь, если какой-то безумец совершит преступление, за которое положена смертная казнь, то вы ему какое наказание положите?

"Ko, bhante, ummattakassa daṇḍo bhavissati, taṃ mayaṃ pothāpetvā nīharāpema, esova tassa daṇḍo"ti.

We should order him to be beaten and set free. That is all the punishment he would have.’

– Да разве накажешь безумца, почтенный? Его у нас поколотят и отпустят, вот и все наказание.

"Iti kho, mahārāja, ummattakassa aparādhe daṇḍopi na bhavati, tasmā ummattakassa katepi na doso bhavati satekiccho.

‘So then, O king, there is no punishment according to the offence of a madman. It follows that there is no sin in the act done by a madman, it is a pardonable act.

– Стало быть, государь, безумца не наказывают даже за преступление. Вот и грех, совершенный безумцем, тоже поправим.

Evameva kho, mahārāja, lomasakassapo isi saha dassanena candavatiyā rājakaññāya visaññī ahosi khittacitto ratto visaññibhūto visaṭapayāto ākulākulo turitaturito, tena vikkhittabhantaluḷitacittena mahatimahāpasughātagalaruhirasañcayaṃ vājapeyyaṃ mahāyaññaṃ yaji.

And just so, O king, is it with respect to Lomasa Kassapa, the Rishi, who at the mere sight of candavatī, the princess, went out of his mind, and lost command of himself through love. It was when thus out of his mind, confused and agitated, that he, with his thoughts all perplexed, scattered and wandering, thus offered the great sacrifice, the “Drink of Triumph,"—and mighty was the outpour of blood from the necks of the slaughtered beasts!

Вот так же и подвижник Мохнатый Кашьяпа лишился разумения, бросив взор на царевну Луноликую; помыслы его смешались от страсти и, не сознавая, что творит, в страшном смятении и с крайней поспешностью, в спутанном, мутном, бредовом сознании он совершил большое жертвоприношение ваджапея, учинив великое смертоубийство и кровопролитие.

Yadā ca pana pakaticitto ahosi paṭiladdhassati, tadā punadeva pabbajitvā pañcābhiññāyo nibbattetvā brahmalokūpago ahosī"ti.

But when he returned again to his natural state, and recovered his presence of mind, then did he again renounce the world, and having regained the five powers of insight, became assured of rebirth in the Brahmā world.’

Но, государь, когда он пришел в себя и опамятовался, он опять ушел в подвижники, развил пять сверхзнаний и после смерти причастился миру Брахмы.

"Sādhu, bhante nāgasena, evametaṃ tathā sampaṭicchāmī"ti.

‘Very good, Nāgasena! That is so, and I accept it as you say.’

– Отлично, почтенный Нагасена. Да, это так, я с этим; согласен.

6."Bhante nāgasena, bhāsitampetaṃ bhagavatā chaddanto nāgarājā –

‘Venerable Nāgasena, it was said by the Blessed One of Six-tusks, the elephant king,

Почтенный Нагасена, есть изречение Блаженного: «Слоновий царь Шестиклык

"Puna ca bhaṇitaṃ 'jotipālamāṇavo samāno kassapaṃ bhagavantaṃ arahantaṃ sammāsambuddhaṃ muṇḍakavādena samaṇakavādena asabbhāhi pharusāhi vācāhi akkosi paribhāsī'ti.

‘But on the other hand it is said: “When he was jotipāla, the young Brahman, he reviled and abused Kassapa the Blessed One, the Arahat, the Buddha supreme, with vile and bitter words, calling him a shaveling and a good-for-nothing monk.”

И еще сказано: «Быв некогда молодым брахманом по имени Джотипала, бодхисаттва оскорбил блаженного, святого, истинновсепросветленного Кашьяпу: неучтиво, грубо обозвал его «бродячей лысой балдой»634.

Yadi, bhante nāgasena, bodhisatto tiracchānagato samāno kāsāvaṃ abhipūjayi, tena hi 'jotipālena māṇavena kassapo bhagavā arahaṃ sammāsambuddho muṇḍakavādena samaṇakavādena asabbhāhi pharusāhi vācāhi akkuṭṭho paribhāsito'ti yaṃ vacanaṃ, taṃ micchā.

‘Now if, Nāgasena, the Bodisat, even when he was an animal, respected the yellow robe, Then the statement that as jotipāla, a Brahman, he reviled and abused the Blessed One of that time, must be false.

Если, почтенный Нагасена, бодхисаттва чтил желтое рубище, даже будучи в животном обличье, то ложны слова, будто молодой брахман Джотипала оскорбил блаженного, святого, истинновсепросветленного Кашьяпу, неучтиво и грубо обозвав его «бродячей лысой балдой».

Yadi jotipālena māṇavena kassapo bhagavā arahaṃ sammāsambuddho muṇḍakavādena samaṇakavādena asabbhāhi pharusāhi vācāhi akkuṭṭho paribhāsito, tena hi 'chaddantena nāgarājena kāsāvaṃ pūjita'nti tampi vacanaṃ micchā.

But if as a Brahman, he reviled and abused the Blessed One, the statement that when he was Six-tusks, the elephant king, he respected the yellow robe, must be false.

Если же вправду молодой брахман Джотипала оскорбил блаженного, святого, истинновсепросветленного Кашьяпу, неучтиво и грубо обозвав его «бродячей лысой балдой», то ложны слова, будто слоновий царь Шестиклык чтил желтое рубище.

Yadi tiracchānagatena bodhisattena kakkhaḷakharakaṭukavedanaṃ vedayamānena luddakena nivatthaṃ kāsāvaṃ pūjitaṃ, kiṃ manussabhūto samāno paripakkañāṇo paripakkāya bodhiyā kassapaṃ bhagavantaṃ arahantaṃ sammāsambuddhaṃ dasabalaṃ lokanāyakaṃ uditoditaṃ jalitabyāmobhāsaṃ pavaruttamaṃ pavararucirakāsikakāsāvamabhipārutaṃ disvā na pūjayi?

If when the Bodisat was an animal, though he was suffering severe and cruel and bitter pain, he respected the yellow robe which the hunter had put on, how was it that when he was a man, a man arrived at discretion, with all his knowledge mature, he did not pay reverence, on seeing him, to Kassapa the Blessed One, the Arahat, the Buddha supreme, one endowed with the ten powers, the leader of the world, the highest of the high, round whom effulgence spread a fathom on every side, and who was clad in most excellent and precious and delicate Benares cloth made into yellow robes?

Если даже бодхисаттва – зверь, испытывая тяжкую, жестокую, жгучую боль, и то не покусился на охотника, чтя желтое рубище, которое тот надел, то как мог он, будучи человеком взрослого ума и взрослых знаний, не чтить блаженного Кашьяпу, святого, истинновсепросветленного, десятисильного мироводителя, среди всех возвышеннейшего, на сажень кругом сияющего, величайшего и облаченного в превосходное, великолепное желтое одеяние из бенаресской ткани?

Ayampi ubhato koṭiko pañho tavānuppatto, so tayā nibbāhitabboti.

This too is a double-edged problem, now put to you, which you have to solve.’

Вот еще вопрос обоюдоострый. Тебе он поставлен, тебе его и решать.

"Bhāsitampetaṃ, mahārāja, bhagavatā chaddanto nāgarājā 'vadhissametanti - pe - avajjharūpo'ti.

‘The verse you have quoted, O king, was spoken by the Blessed One.

– Есть, государь, изречение Блаженного: «Слоновий царь Шестиклык Убить злодея порешил, да видит: Тот в желтом рубище, будто святой. И хоть от боли изнемог, помыслил: «Кто в желтом платье – неприкосновенен».

Jotipālena ca māṇavena kassapo bhagavā arahaṃ sammāsambuddho muṇḍakavādena samaṇakavādena asabbhāhi pharusāhi vācāhi akkuṭṭho paribhāsito, tañca pana jātivasena kulavasena.

And Kassapa the Blessed One, the Arahat, the Buddha supreme, was abused and reviled by Gotipāla the young Brahman with vile and bitter words, with the epithets of shaveling and good-for-nothing monk. But that was owing to his birth and family surroundings.

И действительно, молодой брахман Джотипала оскорбил блаженного, святого, истинновсепросветленного Кашьяпу, неучтиво и грубо обозвав его «бродячей лысой балдой». Это произошло из-за его семьи, из-за происхождения.

Jotipālo, mahārāja, māṇavo assaddhe appasanne kule paccājāto, tassa mātāpitaro bhaginibhātaro dāsidāsaceṭakaparivārakamanussā brahmadevatā brahmagarukā, te 'brāhmaṇā eva uttamā pavarā'ti avasese pabbajite garahanti jigucchanti, tesaṃ taṃ vacanaṃ sutvā jotipālo māṇavo ghaṭikārena kumbhakārena satthāraṃ dassanāya pakkosito evamāha 'kiṃ pana tena muṇḍakena samaṇakena diṭṭhenā'ti.

For jotipāla, O king, was descended from a family of unbelievers, men void of faith. His mother and father, his sisters and brothers, the bondswomen and bondsmen, the hired servants and dependents in the house, were worshippers of Brahmā, reverers of Brahmā; and harbouring the idea that Brahmans were the highest and most honourable among men, they reviled and loathed those others who had renounced the world. It was through hearing what they said that jotipāla, when invited by Ghaṭīkāra the potter to visit the teacher, replied: “What’s the good to you of visiting that shaveling, that good-for-nothing monk?”

Молодой брахман Джотипала вырос в неверующей, не склонной к Учению семье, государь; его родители, сестры, братья, служанки, слуги, рабы, зависимые, челядь – все поклонялись Брахме, почитали Брахму – брахманы-де лучше всех и выше; – а прочими всякими подвижниками брезговали и гнушались. Вот наслушавшись подобных речей, молодой брахман Джотипала, когда гончар-горшечник звал его посетить учителя, так и ответил: «Зачем это я пойду к этой бродячей лысой балде?»

"Yathā, mahārāja, amataṃ visamāsajja tittakaṃ hoti, yathā ca sītodakaṃ aggimāsajja uṇhaṃ hoti, evameva kho, mahārāja, jotipālo māṇavo assaddhe appasanne kule paccājāto, so kulavasena andho hutvā [so kulajātivasena andho bhavitvā (syā.)] tathāgataṃ akkosi paribhāsi.

‘Just, O king, as even nectar when mixed with poison will turn sour, just as the coolest water in contact with fire will become warm, so was it that jotipāla, the young Brahman, having been born and brought up in a family of unbelievers, men void of faith, thus reviled and abused the Tathāgata after the manner of his kind.

Как нектар с примесью яда делается горек, государь, как холодная вода рядом с огнем делается горяча, вот так же, государь, и молодой брахман Джотипала: он вырос в неверующей, не склонной к Учению семье и из-за влияния семьи обозвал, оскорбил Татхагату.

"Yathā, mahārāja, jalitapajjalito mahāaggikkhandho sappabhāso udakamāsajja upahatappabhātejo sītalo kāḷako bhavati paripakkanigguṇḍiphalasadiso, evameva kho, mahārāja, jotipālo māṇavo puññavā saddho ñāṇavipulasappabhāso assaddhe appasanne kule paccājāto, so kulavasena andho hutvā tathāgataṃ akkosi paribhāsi, upagantvā ca buddhaguṇamaññāya ceṭakabhūto viya ahosi, jinasāsane pabbajitvā abhiññā ca samāpattiyo ca nibbattetvā brahmalokūpago ahosī"ti.

And just, O king, as a flaming and burning mighty fire, if, even when at the height of its glory, it should come into contact with water, would cool down, with its splendour and glory spoilt, and turn to cinders, black as rotten blighted fruits-just so, O king, jotipāla, full as he was of merit and faith, mighty as was the glory of his knowledge, yet when reborn into a family of unbelievers, of men void of faith, he became, as it were, blind, and reviled and abused the Tathāgata. But when he had gone to him, and had come to know the virtues of the Buddhas which he had, then did he become as his hired servant; and having renounced the world and entered the Order under the system of the Conqueror, he gained the fivefold power of insight, and the eightfold power of ecstatic meditation, and became assured of rebirth into the Brahmā heaven.’

Как ярко сияющий, пламенеющий, полыхающий огромный костер, если залить его, потеряет свою яркость и жар и останутся от него холодные черные головешки вроде зрелых плодов ниргунды635, вот так же точно, государь, благой, верующий, ярко сияющий обширными познаниями молодой брахман Джотипала вырос в неверующей, не склонной к Учению семье; ослепленный из-за влияния семьи, он обозвал, оскорбил Татхагату. Зато подойдя поближе и распознав достоинства Просветленного, он будто рабом его стал. Он принял постриг под началом Победителя, развил сверхзнания и йогические последовательные состояния-овладения и после смерти причастился миру Брахмы.

"Sādhu, bhante nāgasena, evametaṃ tathā sampaṭicchāmī"ti.

‘Very good, Nāgasena! That is so, and I accept it as you say.’

– Отлично, почтенный Нагасена. Да, это так, я с этим согласен.

7."Bhante nāgasena, bhāsitampetaṃ bhagavatā 'ghaṭikārassa kumbhakārassa āvesanaṃ sabbaṃ temāsaṃ ākāsacchadanaṃ aṭṭhāsi, na devotivassī'ti.

‘Venerable Nāgasena, this too has been said by the Blessed One: “Ghaṭīkāra the potter’s dwelling-place remained, the whole of it, for three months open to the sky, and no rain fell upon it.”

Почтенный Нагасена, есть изречение Блаженного: «Мастерская гончара-горшечника636 простояла все три месяца дождей под открытым небом и суха осталась»637.

Puna ca bhaṇitaṃ 'kassapassa tathāgatassa [bhagavato arahato sammāsambuddhassa (ma. ni. 2.289)] kuṭi ovassatī'ti.

‘But on the other hand it is said: “Rain fell on the hut of Kassapa the Tathāgata.”

И еще сказано: «Хижина татхагаты Кашьяпы протекла»638.

Kissa pana, bhante nāgasena, tathāgatassa evamussannakusalamūlassa [evarūpassa ussannakusalamūlassa (ka.)] kuṭi ovassati, tathāgatassa nāma so ānubhāvo icchitabbo?

‘How was it, venerable Nāgasena, that the hut of a Tathāgata, the roots of whose merits were so widely spread, got wet? One would think that a Tathāgata should have the power to prevent that.

Как же это у мощного благими корнями татхагаты протекла хижина, почтенный Нагасена? Ведь от татхагаты требуется могущество.

Yadi, bhante nāgasena, ghaṭikārassa kumbhakārassa āvesanaṃ anovassaṃ ākāsacchadanaṃ ahosi, tena hi 'tathāgatassa kuṭi ovassatī'ti yaṃ vacanaṃ, taṃ micchā.

If, Nāgasena, Ghaṭīkāra the potter’s dwelling was kept dry when it was open to the sky, it cannot be true that a Tathāgata’s hut got wet.

Если, почтенный Нагасена, мастерская гончара-горшечника под открытым небом суха осталась, то ложны слова, что «протекла хижина татхагаты Кашьяпы».

Yadi tathāgatassa kuṭi ovassati, tena hi 'ghaṭikārassa kumbhakārassa āvesanaṃ anovassakaṃ ahosi ākāsacchadana'nti tampi vacanaṃ micchā.

But if it did, then it must be false that the potter’s dwelling was kept dry.

Если протекла хижина татхагаты, то ложны слова, будто мастерская гончара-горшечника сухою под открытым небом осталась.

Ayampi ubhato koṭiko pañho tavānuppatto, so tayā nibbāhitabbo"ti.

This too is a double-edged problem, now put to you, which you have to solve.’

Вот еще вопрос обоюдоострый. Тебе он поставлен, тебе его и решать.

"Bhāsitampetaṃ, mahārāja, bhagavatā 'ghaṭikārassa kumbhakārassa āvesanaṃ sabbaṃ temāsaṃ ākāsacchadanaṃ aṭṭhāsi, na devotivassī'ti.

‘Both the quotations you have made, O king, are correct.

– Есть, государь, изречение Блаженного: «Мастерская гончара-горшечника простояла все три месяца дождей под открытым небом и суха осталась».

Bhaṇitañca 'kassapassa tathāgatassa kuṭi ovassatī'ti.

И сказано еще: «Хижина татхагаты Кашьяпы протекла».

Ghaṭikāro, mahārāja, kumbhakāro sīlavā kalyāṇadhammo ussannakusalamūlo andhe jiṇṇe mātāpitaro poseti, tassa asammukhā anāpucchāyevassa ghare tiṇaṃ haritvā bhagavato kuṭiṃ chādesuṃ, so tena tiṇaharaṇena akampitaṃ asañcalitaṃ susaṇṭhitaṃ vipulamasamaṃ pītiṃ paṭilabhati, bhiyyo somanassañca atulaṃ uppādesi 'aho vata me bhagavā lokuttamo suvissattho'ti, tena tassa diṭṭhadhammiko vipāko nibbatto.

Ghaṭīkāra the potter was a good man, beautiful in character, deeply rooted in merit, who supported his old and blind mother and father. And when he was absent, the people, without so much as asking his leave, took away the thatch from his dwelling to roof in with it the hut of the Tathāgata. Then, unmoved and unshaken at his thatch being thus removed, but filled rather with a well-grounded and great joy the like of which cannot be found, an immeasurable bliss sprang up in his heart at the thought: “May the Blessed One, the chief of the world, have full confidence in me.” And thereby did he obtain merit which brought forth its good result even in this present life.

Гончар-горшечник был добродетелен, нравствен, мощен благими корнями, государь; на нем была забота о слепых и одряхлевших родителях. Солому у него с крыши-сняли без его ведома и без спросу, чтобы покрыть ею хижину Блаженного, и он от того не обеспокоился, не взволновался, не задрожал, но возликовал весьма и обрадован был беспримерно: «О радость! Сколь же полагается на меня Блаженный, лучший из людей!» И вот в той же жизни явился ему благой плод.

Na hi, mahārāja, tathāgato tāvatakena vikārena calati.

‘And the Tathāgata, O king, was not disturbed by that temporary inconvenience (of the falling rain).

– А татхагату, государь, столь малое неудобство не поколеблет.

"Yathā, mahārāja, sineru girirājā anekasatasahassavātasampahārenapi na kampati na calati, mahodadhi varappavarasāgaro anekasatanahutamahāgaṅgāsatasahassehipi na pūrati na vikāramāpajjati, evameva kho, mahārāja, tathāgato na tāvatakena vikārena calati.

Just, O king, as Sineru, the king of the mountains, moves not, neither is shaken, by the onslaught of innumerable gales —just as the mighty ocean, the home of the great waters, is not filled up, neither is disturbed at all, by the inflow of innumerable great rivers—just so, O king, is a Tathāgata unmoved at temporary inconvenience.

Как Меру, царя гор, и многие сотни тысяч порывов ветра не стронут и не поколеблют, государь; как огромный-преогромный океан, великое вод вместилище, десятки тысяч и тьмы сотен великих Ганг не наполнят и не переменят – вот так же, государь, и татхагату столь малое неудобство не поколеблет.

"Yaṃ pana, mahārāja, tathāgatassa kuṭi ovassati, taṃ mahato janakāyassa anukampāya.

‘And that the rain fell upon the Tathāgata’s hut happened out of consideration for the great masses of the people.

Хижина татхагаты протекла, ибо этого требовало его сострадание к великому множеству людей.

Dveme, mahārāja, atthavase sampassamānā tathāgatā sayaṃ nimmitaṃ paccayaṃ nappaṭisevanti, 'ayaṃ aggadakkhiṇeyyo satthā'ti bhagavato paccayaṃ datvā devamanussā sabbaduggatito parimuccissantīti, dassetvā vuttiṃ pariyesantīti 'mā aññe upavadeyyu'nti.

For there are two circumstances, O king, which prevent the Tathāgatas from themselves supplying (by creative power) any requisite of which they may be in need. And what are the two? Men and gods, by supplying the requisites of a Buddha on the ground that he is a teacher worthy of gifts, will thereby be set free from rebirth in states of woe. And lest others should find fault, saying: “They seek their livelihood by the working of miracles.”

Есть два основания, государь, из-за чего татхагаты избегают творить сами для себя то, что им необходимо: во-первых, так люди и боги будут иметь случай подумать: «Это – Учитель, ему должно дать прежде всех других»; подав же блаженным необходимое, они избавятся от дурных уделов; а еще чтобы не пошли сплетни: чудотворством-де промышляют.

Ime dve atthavase sampassamānā tathāgatā sayaṃ nimmitaṃ paccayaṃ nappaṭisevanti.

Вот два основания, почему татхагаты избегают творить сами для себя то, что им необходимо.

Yadi, mahārāja, sakko vā taṃ kuṭiṃ anovassaṃ kareyya brahmā vā sayaṃ vā, sāvajjaṃ bhaveyya taṃ yeva karaṇaṃ [kāraṇaṃ (sī. pī.)] sadosaṃ saniggahaṃ, ime vibhūtaṃ [vibhūsaṃ (sī. pī.)] katvā lokaṃ sammohenti adhikataṃ karontīti, tasmā taṃ karaṇaṃ vajjanīyaṃ.

If, O king, Sakka had kept that hut dry, or even Brahmā himself, even then that action would have been faulty, wrong, and worthy of censure. For people might then say: “These Buddhas by Their dexterity befool and lord it over the world.” That is the reason why such action would have been better left undone.

Если бы дождь был отвращен от хижины Шакрой, или Брахмой, или им самим, то возможны были бы укоры, упреки, осуждения: «Пыль пускают в глаза, смущают людей, силу чтобы забрать»; поэтому так делать не стоило639.

Na, mahārāja, tathāgatā vatthuṃ yācanti, tāya avatthuyācanāya aparibhāsiyā bhavantī"ti.

The Tathāgatas, O king, do not ask for any advantage; and it is because they ask for nothing that they are held blameless.’

Татхагаты не просят о благах, государь, а раз не просят, то они выше упреков.

"Sādhu, bhante nāgasena, evametaṃ tathā sampaṭicchāmī"ti.

‘Very good, Nāgasena! That is so, and I accept as you say.’

– Отлично, почтенный Нагасена. Да, это так, и я с этим согласен.

8."Bhante nāgasena, bhāsitampetaṃ tathāgatena 'ahamasmi, bhikkhave, brāhmaṇo yācayogo'ti.

King Milinda said: “Revered Nāgasena, this too was said by the Blessed One: “I, monks, am a brahmin, one to ask a favour of.’

Почтенный Нагасена, есть изречение Блаженного: «Я брахман, монахи, и внемлю просителям»640.

Puna ca bhaṇitaṃ 'rājāhamasmi selā'ti.

And again it was said: “A king am I, Sela.’123

И еще сказано: «Я царь, о Шайла»641.

Yadi, bhante nāgasena, bhagavatā bhaṇitaṃ 'ahamasmi, bhikkhave, brāhmaṇo yācayogo'ti, tena hi 'rājāhamasmi selā'ti yaṃ vacanaṃ, taṃ micchā.

If, revered Nāgasena, the Blessed One was a brahmin, then he must have spoken falsely when he said he was a king.

Если, почтенный Нагасена, Блаженный сказал: «Я брахман, монахи, и внемлю просителям», то ложно утверждать: «Я царь, о Шайла».

Yadi tathāgatena bhaṇitaṃ 'rājāhamasmi selā'ti, tena hi 'ahamasmi, bhikkhave, brāhmaṇo yācayogo'ti tampi vacanaṃ micchā.

But if he were a king, then he must have spoken falsely when he said he was a brahmin.

Если же Татхагата сказал: «Я царь, о Шайла», то ложно утверждать: «Я брахман, монахи, и внемлю просителям».

Khattiyo vā hi bhaveyya brāhmaṇo vā, natthi ekāya jātiyā dve vaṇṇā nāma, ayampi ubhato koṭiko pañho tavānuppatto, so tayā nibbāhitabbo"ti.

He must have been either a noble warrior or a brahmin since no one is of two castes in one birth. This too is a double-pronged question; it is put to you; it is for you to solve.”

Можно быть или кшатрием, или брахманом. Нельзя в одной жизни быть из двух варн. Вот еще вопрос обоюдоострый. Тебе он поставлен, тебе его и решать.

"Bhāsitampetaṃ, mahārāja, bhagavatā 'ahamasmi, bhikkhave, brāhmaṇo yācayogo'ti, puna ca bhaṇitaṃ 'rājāhamasmi selā'ti, tattha kāraṇaṃ atthi, yena kāraṇena tathāgato brāhmaṇo ca rājā ca hotī"ti.

“Both quotations you have made, sire, are correct. But there is a good reason why the Tathāgata should have been both a brahmin and a king.”

– Есть, государь, изречение Блаженного: «Я брахман, монахи, и внемлю просителям». И еще сказано «Я царь, о Шайла». Можно обосновать, государь, что Татхагата – и брахман, и царь.

"Kiṃ pana taṃ, bhante nāgasena, kāraṇaṃ, yena kāraṇena tathāgato brāhmaṇo ca rājā ca hoti"?

“What is this reason, revered Nāgasena?"

– Каково же это обоснование, почтенный Нагасена? Почему Блаженный – и брахман, и царь?

"Sabbe, mahārāja, pāpakā akusalā dhammā tathāgatassa bāhitā pahīnā apagatā byapagatā ucchinnā khīṇā khayaṃ pattā nibbutā upasantā, tasmā tathāgato 'brāhmaṇo'ti vuccati.

“Sire, because all evil unwholesome states were put away by the Tathāgata, because they were got rid of, removed, dispelled, annihilated, destroyed, exhausted, extinguished and allayed, the Tathāgata is called a brahmin.

– У Татхагаты, государь, все греховные, неблагие дхармы отброшены, оставлены, покинуты, откинуты, пресечены, кончены, к концу пришли, потушены и успокоены, и потому Блаженный именуется брахманом.

"Brāhmaṇo nāma saṃsayamanekaṃsaṃ vimatipathaṃ vītivatto, bhagavāpi, mahārāja, saṃsayamanekaṃsaṃ vimatipathaṃ vītivatto, tena kāraṇena tathāgato 'brāhmaṇo'ti vuccati.

“A brahmin, sire, is one who has passed beyond hesitation, perplexity and doubt. The Tathāgata too has done this, so he is called a brahmin.

Брахман преодолел сомнения, неясность, разномыслие. Так же, государь, и Блаженный преодолел сомнения, неясность, разномыслие; поэтому Татхагата именуется брахманом.

"Brāhmaṇo nāma sabbabhavagatiyoninissaṭo malarajagatavippamutto asahāyo, bhagavāpi, mahārāja, sabbabhavagatiyoninissaṭo malarajagatavippamutto asahāyo, tena kāraṇena tathāgato 'brāhmaṇo'ti vuccati.

“A brahmin, sire, has escaped from every sort and class of becoming, is entirely free from evil and from stain and is without a peer. The Tathāgata is all of these things, so he is called a brahmin.

Брахман от бытия и рождения во всех уделах избавился, от пыли и грязи вполне очистился, спутников не имеет. Так же, государь, и Блаженный от бытия и рождения во всех уделах избавился, от пыли и грязи вполне очистился, спутников не имеет, поэтому Татхагата именуется брахманом.

"Brāhmaṇā nāma aggaseṭṭhavarapavaradibbavihārabahulo, bhagavāpi, mahārāja, aggaseṭṭhavarapavaradibbavihārabahulo, tenāpi kaparaṇena tathāgato "brāhmaṇo"ti vuccati.

“A brahmin, sire, is one who cultivates within himself the highest and best of the excellent and supreme conditions of the heart. The Tathāgata too does this, so he is called a brahmin.

Брахман пребывает помногу в небесном состоянии642 – верховном, превосходном, избранном, избраннейшем. Так же, государь, и Блаженный пребывает помногу в небесном состоянии – верховном, превосходном, избранном, избраннейшем. Вот и поэтому Татхагата именуется брахманом.

"Brāhmaṇo nāma ajjhayana ajjhāpana dānappaṭiggahaṇa dama saṃyamaniyamapubbamanusiṭṭhi paveṇi vaṃsa dharaṇo, bhagavāpi, mahārāja, ajjhayana ajjhāpana dānappaṭiggahaṇa dama saṃyama niyama pubbajināciṇṇa anusiṭṭhi paveṇi vaṃsa dharaṇo tenāpi kāraṇena tathāgato 'brāhmaṇo'ti vuccati.

“A brahmin is one who sustains the ancient instruction, custom and tradition of learning by heart, teaching, accepting of gifts, taming, control and restraint. The Tathāgata carries on the line of the tradition of the ancient instruction, custom and tradition enjoined by the Conquerors regarding all these things, so he is called a brahmin.

Брахман – держатель наследия и преемства, наставления древних, изучения, обучения, приятия даров, смирения, самообуздания, самоутеснения. Так же, государь, и Блаженный – держатель наследия и преемства, наставления древних победителей, изучения, обучения, приятия даров, смирения, самообуздания, самоутеснения. Вот и поэтому Блаженный именуется брахманом.

"Brāhmaṇo nāma brahāsukhavihārajjhānajhāyī; bhagavāpi, mahārāja, brahāsukhavihārajjhānajhāyī, tenāpi kāraṇena tathāgato 'brāhmaṇo'ti vuccati.

“A brahmin engages in meditation, an abiding in immense ease. The Tathāgata too does this, so he is called a brahmin.

Брахман – это созерцатель и, созерцая, пребывает в великом счастье. Так же, государь, и Блаженный – созерцатель и, созерцая, пребывает в великом; счастье. Вот и поэтому Татхагата именуется брахманом.

"Brāhmaṇo nāma sabbabhavābhavagatīsu abhijātivattitamanucaritaṃ jānāti, bhagavāpi, mahārāja, sabbabhavābhavagatīsu abhijātivattitamanucaritaṃ jānāti, tenāpi kāraṇena tathāgato 'brāhmaṇo'ti vuccati.

“A brahmin knows what has happened in all his becomings and bourns. The Tathāgata too knows this, so he is called a brahmin.

Брахман знает обо всех уделах и областях существования: как там рождаются, благодаря чему и каков там образ жизни. Так же, государь, и Блаженный знает обо всех уделах и областях существования: как там рождаются, благодаря чему и каков там; образ жизни. Вот и поэтому Татхагата именуется брахманом.

"Brāhmaṇoti, mahārāja, bhagavato netaṃ nāmaṃ mātarā kataṃ, na pitarā kataṃ, na bhātarā kataṃ, na bhaginiyā kataṃ, na mittāmaccehi kataṃ, na ñātisālohitehi kataṃ, na samaṇabrāhmaṇehi kataṃ, na devatāhi kataṃ, vimokkhantikametaṃ buddhānaṃ bhagavantānaṃ nāmaṃ bodhiyā yeva mūle mārasenaṃ vidhamitvā atītānāgatapaccuppanne pāpake akusale dhamme bāhetvā saha sabbaññutañāṇassa paṭilābhā paṭiladdhapātubhūtasamuppannamatte sacchikā paññatti yadidaṃ brāhmaṇoti, tena kāraṇena tathāgato vuccati 'brāhmaṇo"'ti.

“The appellation “brahmin’ was not given to the Blessed One by his mother or father, nor by relatives or kinsmen, nor was it given by recluses and brahmins, nor by devas. This appellation signifying final release, that is to say “brahmin,’ is a true description of the Buddhas, of Blessed Ones who, at the root of the Bodhi Tree have, together with their attainment of omniscient knowledge, routed Māra’s armies and put away all evil unwholesome states whether past, future or present. This is a true description of what was attained, what appeared and what came about.For this reason the Tathāgata is called a brahmin.”

Имя «брахман», государь, Блаженному не матерью было дано, не отцом дано, не братом дано, не сестрою дано, не друзьями-доброжелателями дано, не кровными родичами дано, не шраманами-брахманами дано, не божествами дано. Это – имя, означающее свободу блаженных, просветленных. «Брахман» – это» истинное прозвание, обретенное, проявленное, возникшее тогда же, когда под древом просветления развеяно было Мары воинство, отброшены были греховные, неблагие дхармы прошлого, будущего и настоящего и обретено было всеведущее знание. Потому Татхагата именуется брахманом.

"Kena pana, bhante nāgasena, kāraṇena tathāgato vuccati 'rājā"'ti?

“But for what reason, revered Nāgasena, is the Tathāgata called a king?"

– А почему, почтенный Нагасена, Татхагата именуется царем?

"Rājā nāma, mahārāja, yo koci rajjaṃ kāreti lokamanusāsati, bhagavāpi, mahārāja, dasasahassiyā lokadhātuyā dhammena rajjaṃ kāreti, sadevakaṃ lokaṃ samārakaṃ sabrahmakaṃ sassamaṇabrāhmaṇiṃ pajaṃ sadevamanussaṃ anusāsati, tenāpi kāraṇena tathāgato vuccati 'rājā'ti.

“A king, sire, is anyone who reigns and governs the people. The Blessed One too reigns through Dhamma in the ten-thousandfold world-system, he governs people together with the devas, the world with Māras and Brahmās, with recluses and brahmins, so he is called a king.

– Царем, государь, именуется тот, кто правит и указует миру. Так же, государь, и Блаженный дхармою правит в десятитысячной сфере миров и указует богам и людям, мирам Мары и Брахмы, народу шраманскому и брахманскому стезю к просветлению. Потому Татхагата именуется царем.

"Rājā nāma, mahārāja, sabbajanamanusse abhibhavitvā nandayanto ñātisaṅghaṃ, socayanto amittasaṅghaṃ, mahatimahāyasasiriharaṃ thirasāradaṇḍaṃ anūnasatasalākālaṅkataṃ ussāpeti paṇḍaravimalasetacchattaṃ, bhagavāpi, mahārāja, socayanto mārasenaṃ micchāpaṭipannaṃ, nandayanto devamanusse sammāpaṭipanne dasasahassiyā lokadhātuyā mahatimahāyasasiriharaṃ khantithirasāradaṇḍaṃ ñāṇavarasatasalākālaṅkataṃ ussāpeti aggavaravimuttipaṇḍaravimalasetacchattaṃ, tenāpi kāraṇena tathāgato vuccati 'rājā'ti.

“A king, sire, is one who, surpassing all people and men, bringing joy to his relatives and grief to his opponents, raises aloft the pure white sunshade of sovereignty, the renowned symbol of great fame and splendour, adorned with a full hundred ribs, and its handle made of solid hard-wood. The Blessed One too, bringing grief to Māra’s army that was faring along wrongly, and joy to devas and humans who were faring along rightly, raised aloft in the ten-thousandfold world-system the pure white sunshade of sovereignty, pure and stainless in the whiteness of emancipation, the renowned symbol of great fame and splendour, adorned with a full hundred ribs of knowledge, and its handle made of solid hard-wood of forbearance. For this reason too the Blessed One is called a king.

Царь вознесен, над всеми людьми, всем народом, государь, и на радость общине родичей, на горе общине недругов вздымает свой светлый, белый, блестящий зонт, украшенный полною сотнею спиц, с прочной рукоятью из сердцевины дерева, знаменующий его великую славу и мощь. Так же, государь, и Блаженный на горе воинству Мары, неистинно делающему, на радость богам и людям, истинно делающим, в десятитысячной сфере миров вздымает свой светлый, белый, блестящий зонт верховной, избранной свободы, украшенный полною сотнею спиц лучшего знания, с терпением – прочной рукоятью из сердцевины дерева, знаменующий великую его силу и мощь. Потому Татхагата именуется царем.

"Rājā nāma upagatasampattajanānaṃ bahūnamabhivandanīyo bhavati, bhagavāpi, mahārāja, upagatasampattadevamanussānaṃ bahūnamabhivandanīyo, tenāpi kāraṇena tathāgato vuccati 'rājā'ti.

“A king is one to be much honoured by the multitudes of people who approach him and come to his presence. The Blessed One too, sire, is one to be much honoured by the multitudes of devas and humans who approach him and come to his presence. For this reason too the Blessed One is called a king.

Множеству тех, кто приходит встретиться с царем, надлежит с почтением его приветствовать. Так же, государь, и тому множеству богов и людей, что приходят встретиться с Блаженным, надлежит с почтением его приветствовать. Потому Татхагата именуется царем.

"Rājā nāma yassa kassaci ārādhakassa pasīditvā varitaṃ varaṃ datvā kāmena tappayati, bhagavāpi, mahārāja, yassa kassaci kāyena vācāya manasā ārādhakassa pasīditvā varitaṃ varamanuttaraṃ sabbadukkhaparimuttiṃ datvā asesakāmavarena ca tappayati, tenāpi kāraṇena tathāgato vuccati 'rājā'ti.

“A king, sire, when pleased with a strenuous servant, gladdens his heart by bestowing, at his own good pleasure, a gift the servant has chosen. The Blessed One too, sire, when pleased with anyone who has been strenuous in word or deed or thought, gladdens his heart by bestowing upon him, as a 116 The Questions of King Milinda selected gift, the supreme deliverance from all sorrow. For this reason too the Blessed One is called a king.

Если царь остается доволен успешностью чьих-то действий, он дарует такому человеку избранную награду и удовлетворяет его желания. Так же, государь, и Блаженный, если остается доволен успешностью кого-то в очищении телесных, словесных и мысленных действий, дарует такому человеку избранную награду – освобождение от всех тягот – и удовлетворяет его избавлением от всех желаний643. Вот и поэтому Татхагата именуется царем.

"Rājā nāma āṇaṃ vītikkamantaṃ vigarahati jhāpeti [jāpeti (sī. pī.)] dhaṃseti, bhagavatopi, mahārāja, sāsanavare āṇaṃ atikkamanto alajjī maṅkubhāvena oññāto hīḷito garahito bhavitvā vajjati jinasāsanavaramhā, tenāpi kāraṇena tathāgato vuccati 'rājā'ti.

“A king is one who severely rebukes, brings to ruin or destroys someone who has transgressed a royal command. Sire, a shameless man who, transgressing a command in the noble teaching of the Blessed One, and being degraded, looked down upon and found fault with for his moral weakness, is shut out from the Conqueror’s noble teaching. For this reason too the Blessed One is called a king.

Царь преступающего его повеление осуждает, сокрушает и низвергает. Так же, государь, и тот бессовестный человек, кто в превосходном послушании Блаженному преступает его повеление, устыжен, пристыжен, порицаем бывает и изгоняется из превосходного послушания Победителю. Вот и поэтому Татхагата именуется царем.

"Rājā nāma pubbakānaṃ dhammikānaṃ rājūnaṃ paveṇimanusiṭṭhiyā dhammādhammamanudīpayitvā dhammena rajjaṃ kārayamāno pihayito piyo patthito bhavati janamanussānaṃ, ciraṃ rājakulavaṃsaṃ ṭhapayati dhammaguṇabalena, bhagavāpi, mahārāja, pubbakānaṃ sayambhūnaṃ paveṇimanusiṭṭhiyā dhammādhammamanudīpayitvā dhammena lokamanusāsamāno pihayito piyo patthito devamanussānaṃ ciraṃ sāsanaṃ pavatteti dhammaguṇabalena, tenāpi kāraṇena tathāgato vuccati 'rājā'ti.

“A king is one who, in his turn proclaiming laws and regulations according to the instructions laid down in succession by righteous kings of ancient times, and thus carrying on his rule in righteousness, becomes beloved and dear to the people, desired in the world and, by the force of his righteousness, establishes his dynasty long in the land. The Blessed One, sire, proclaiming in his turn laws and regulations according to the instructions laid down in succession by the Buddhas of ancient times, and thus in righteousness being teacher of the world, is beloved and dear to both gods and humans, desired by them and, by the force of his righteousness, makes his teaching last long in the land. For this reason too the Blessed One is called a king.

Царь наследует наставления правивших по дхарме царей прошлого, объясняет всем, что дхарма и что недхарма, правит царством по дхарме, вызывает у людей к себе приязнь, доброе чувство, восхищение и надолго утверждает свой царский род силою достоинств и дхармы. Так же, государь, и Блаженный наследует наставления самосущих прошлого, объясняет всем, что дхарма и что недхарма, наставляет весь мир в дхарме, вызывает у людей и богов приязнь к себе, доброе чувство, восхищение и надолго утверждает свою проповедь силою достоинств и дхармы. Вот и поэтому Татхагата именуется царем.

Evamanekavidhaṃ, mahārāja, kāraṇaṃ, yena kāraṇena tathāgato brāhmaṇopi bhaveyya rājāpi bhaveyya, sunipuṇo bhikkhu kappampi no naṃ sampādeyya, kiṃ atibahuṃ bhaṇitena, saṃkhittaṃ sampaṭicchitabba"nti.

“Thus, sire, so manifold are the reasons why the Blessed One should be both brahmin and king that a very subtle monk could not enumerate them even in an aeon. What is the good then of speaking of them any further? So accept what I have said here in brief.”

Таково, государь, множество обоснований, почему Татхагата может быть одновременно и брахманом, и царем. Искушенный монах мог бы еще целую кальпу продолжать и не кончить. К чему столько слов? Можно согласиться и со сказанным кратко644.

"Sādhu, bhante nāgasena, evametaṃ tathā sampaṭicchāmī"ti.

“It is good, revered Nāgasena; so it is, therefore do I accept it.”

– Отлично, почтенный Нагасена. Да, это так, я с этим согласен.

9."Bhante nāgasena, bhāsitampetaṃ bhagavatā –

‘Venerable Nāgasena, it has been said by the Blessed One:

Почтенный Нагасена, есть изречение Блаженного;

"Puna ca bhagavā parisāya dhammaṃ desento kathento anupubbikathaṃ paṭhamaṃ tāva dānakathaṃ katheti, pacchā sīlakathaṃ, tassa bhagavato sabbalokissarassa bhāsitaṃ sutvā devamanussā abhisaṅkharitvā dānaṃ denti, tassa taṃ uyyojitaṃ dānaṃ sāvakā paribhuñjanti.

‘But on the other hand the Blessed One, when preaching the Truth, or talking of it, was in the habit of beginning with the so-called “preliminary discourse,” in which giving has the first place, and goodness only the second. So that when gods and men heard this discourse of the Blessed One, the lord of the whole world, they prepared and gave gifts, and the disciples partook of the alms thus brought about.

И, однако, уча и проповедуя в собрании, Блаженный сначала по порядку говорит о даянии, а уже потом – о нравственности646. Внимая изреченному Татхагатой, господином всего мира, боги и люди приготовляют и приносят дары, а слушатели Блаженного вкушают их, но ведь это он побудил к дарам.

Yadi, bhante nāgasena, bhagavatā bhaṇitaṃ 'gāthābhigītaṃ me abhojaneyya'nti, tena hi 'bhagavā dānakathaṃ paṭhamaṃ kathetī'ti yaṃ vacanaṃ, taṃ micchā.

Now if, Nāgasena, it be true what the Blessed One said, that he accepted no gifts earned by the chaunting of sacred words, then it was wrong that the Blessed One put giving thus into the foreground.

Если, почтенный Нагасена, Блаженный сказал: «Не за награду стих учительный поется», то ложны слова, что Блаженный сначала говорит о даянии.

Yadi dānakathaṃ paṭhamaṃ katheti, tena hi 'gāthābhigītaṃ me abhojaneyya'nti tampi vacanaṃ micchā.

But if he did rightly in so emphasizing the giving of gifts, then it is not true that he accepted no gifts earned by the utterance of sacred words.

Если же Блаженный сначала говорит о даянии, то тогда ложны слова: «Не за награду стих учительный поется».

Kiṃ kāraṇaṃ?

And why so?

Yo so, bhante, dakkhiṇeyyo gihīnaṃ piṇḍapātadānassa vipākaṃ katheti, tassa te dhammakathaṃ sutvā pasannacittā aparāparaṃ dānaṃ denti, ye taṃ dānaṃ paribhuñjanti, sabbe te gāthābhigītaṃ paribhuñjanti.

Because if any one worthy of offerings should praise to the laity the good results to them of the bestowal of alms, they, hearing that discourse, and pleased with it, will proceed to give alms again and again. And then, whosoever enjoy that gift, they are really enjoying that which has been earned by the utterance of sacred words.

В самом деле, если человек, достойный подношений, рассказывает мирянам, что даяние приносит благие плоды, а, они, внимая его проповеди, начинают с охотою приносить дары, то всякий, кто вкушает дар, вкушает награду за учительный стих.

Ayampi ubhato koṭiko pañho nipuṇo gambhīro tapānuppatto, so tayā nibbāhitabbo"ti.

This too is a double-edged problem, now put to you, which you have to solve.’

Вот еще вопрос обоюдоострый. Тебе он поставлен, тебе его и решать.

"Bhāsitampetaṃ, mahārāja, bhagavatā 'gāthābhigītaṃ me abhojaneyyaṃ, sampassataṃ brāhmaṇa nesa dhammo.

‘The stanza you quote, O king, was spoken by the Blessed One.

– Есть, государь, изречение Блаженного: «Не за награду стих учительный поется. У вдумчивых, о брахман, обычай не таков.

Gāthābhigītaṃ panudanti buddhā, dhamme satī brāhmaṇa vuttiresā'ti, katheti ca bhagavā paṭhamaṃ dānakathaṃ, tañca pana kiriyaṃ sabbesaṃ tathāgatānaṃ paṭhamaṃ dānakathāya, tattha cittaṃ abhiramāpetvā pacchā sīle niyojenti.

And yet he used to put the giving of alms into the forefront of his discourse. But this is the custom of all the Tathāgatas—first by discourse on almsgiving to make the hearts of hearers inclined towards it, and then afterwards to urge them to righteousness.

За проповедь не примет награды просветлённый. На том стоим, о брахман. Таков обычай наш». И действительно, Блаженный говорит сначала о даянии, да и все татхагаты поступают так: сначала восхищают помыслы беседой о даянии, чтобы потом привадить к нравственности.

Yathā, mahārāja, manussā taruṇadārakānaṃ paṭhamaṃ tāva kīḷābhaṇḍakāni denti.

This is as when men, O king, give first of all to young children things to play with—

Скажем, государь, малым детям дают поначалу игрушечные вещицы:

Seyyathidaṃ, vaṅkakaṃ ghaṭikaṃ ciṅgulakaṃ pattāḷhakaṃ rathakaṃ dhanukaṃ, pacchā te sake sake kamme niyojenti.

such as toy ploughs, tip-cat sticks, toy wind-mills, measures made of leaves, toy carts, and bows and arrows—and afterwards appoint to each his separate task.

маленькие плуги, палочки для игры647, игрушечные ветряные мельницы, мерки из пальмовых листьев, маленькие повозочки, маленькие луки648, а потом каждого из них приваживают к своему ремеслу.

Evameva kho, mahārāja, tathāgato paṭhamaṃ dānakathāya cittaṃ abhiramāpetvā pacchā sīle niyojeti.

Вот точно так же, государь, Татхагата сначала восхищает помыслы беседой о даянии, чтобы потом привадить к нравственности.

"Yathā vā pana, mahārāja, bhisakko nāma āturānaṃ paṭhamaṃ tāva catūhapañcāhaṃ telaṃ pāyeti balakaraṇāya sinehanāya, pacchā vireceti.

Or it is as when a physician first causes his patients to drink oil for four or five days in order to strengthen them, and to soften their bodies; and then afterwards administers a purge.

Или, скажем, государь, поначалу, первые четыре-пять дней лечения, врач поит больных растительным маслом как укрепляющим и мягчительным средством, а потом дает слабительного.

Evameva kho, mahārāja, tathāgato paṭhamaṃ tāva dānakathāya cittaṃ abhiramāpetvā pacchā sīle niyojeti.

The supporters of the faith, O king, the lordly givers, have their hearts thus softened, made tender, affected.

Вот точно так же, государь, Татхагата сначала восхищает помыслы беседой о даянии, чтобы, потом привадить к нравственности.

Dāyakānaṃ, mahārāja, dānapatīnaṃ cittaṃ mudukaṃ hoti maddavaṃ siniddhaṃ, tena te dānasetusaṅkamena dānanāvāya saṃsārasāgarapāramanugacchanti, tasmā tesaṃ paṭhamaṃ kammabhūmimanusāsati, na ca kenaci [tena (sī. pī.)] viññattimāpajjatī"ti.

Thereby do they cross over to the further shore of the ocean of transmigration by the aid of the boat of their gifts, by the support of the causeway of their gifts. And (the Buddha), by this (method in his teaching), is not guilty of “intimation.” ’

У приносящих дары, государь, у дарителей мысль делается мягкой, послушной, податливой: дары принося, они как по мосту идут, как на корабле плывут сквозь океан мирского кружения к дальнему берегу. Поэтому Татхагата наставляет сначала правильному даянию, и недолжного намека в этом нет.

"Bhante nāgasena, 'viññatti'nti yaṃ vadesi, kati pana tā viññattiyo"ti?

‘Venerable Nāgasena, when you say “intimation” what are these intimations?’

– Ты сказал «намек», почтенный Нагасена. А каким может быть намек?

"Dvemā, mahārāja, viññattiyo kāyaviññatti vacīviññatti cāti.

‘There are two sorts, O king, of intimation—bodily and verbal.

– Намек может быть двояким, государь: жестом или словом.

Tattha atthi kāyaviññatti sāvajjā, atthi anavajjā.

And there is one bodily intimation which is wrong, and one that is not;

Намек жестом бывает допустимым и недопустимым,

Atthi vacīviññatti sāvajjā, atthi anavajjā.

and there is one verbal intimation which is wrong, and one that is not.

и намек словом тоже бывает допустимым и недопустимым.

"Katamā kāyaviññatti sāvajjā?

Which is the bodily intimation which is wrong?

Недопустимый намек жестом вот каков, государь:

Idhekacco bhikkhu kulāni upagantvā anokāse ṭhito ṭhānaṃ bhañjati, ayaṃ kāyaviññatti sāvajjā.

Suppose any member of the Order, in going his rounds for alms, should, when choosing a spot to stand on, stand where there is no room, that is a bodily intimation which is wrong.

например, государь, монах идет к мирянам и останавливается в узком месте, мешая проходу. Это недопустимый намек жестом.

Tāya ca viññāpitaṃ ariyā na paribhuñjanti, so ca puggalo ariyānaṃ samaye oññāto hoti hīḷito khīḷito garahito paribhūto acittīkato, bhinnājīvotveva saṅkhaṃ gacchati.

The true members of the Order will not accept any alms so asked for, and the individual who thus acts is despised, looked down upon, not respected, held blameworthy, disregarded, not well thought of, in the religion of the Noble Ones; he is reckoned as one of those who have broken their (vows as to) means of livelihood.

Тем, что так выпрошено, арии не станут пользоваться, и человек подобный по условиям ариев649 устыжен, пристыжен, порицаем, презренен и забвен бывает. «Живёт – себя не блюдёт»,– говорят о таком.

"Puna caparaṃ, mahārāja, idhekacco bhikkhu kulāni upagantvā anokāse ṭhito galaṃ paṇāmetvā morapekkhitaṃ pekkhati 'evaṃ ime passantī'ti, tena ca te passanti.

And again, O king, suppose any member of the Order, in going his round for alms, should stand where there is no room, and stretch out his neck like a peacock on the gaze, in the hope: “Thus will the folk see me"—

Или еще, государь: например, монах идет к мирянам, останавливается в недолжном месте и начинает шею гнуть и глаза строить, как павлин, чтобы его заметили. Его и вправду замечают.

Ayampi kāyaviññatti sāvajjā.

that too is a bodily intimation which is wrong.

Это тоже недопустимый намек жестом.

Tāya ca viññāpitaṃ ariyā na paribhuñjanti, so ca puggalo ariyānaṃ samaye oññāto hoti hīḷito khīḷito garahito paribhūto acittīkato, bhinnājīvotveva saṅkhaṃ gacchati.

True brethren will not accept an alms so asked for, and he who thus acts is regarded like the last.

Тем, что так выпрошено, арии не станут пользоваться, и человек подобный по условиям ариев устыжен, пристыжен, порицаем, презрен и забвен бывает. «Живёт – себя не блюдёт»,– говорят о таком.

"Puna caparaṃ, mahārāja, idhekacco bhikkhu hanukāya vā bhamukāya vā aṅguṭṭhena vā viññāpeti, ayampi kāyaviññatti sāvajjā, tāya ca viññāpitaṃ ariyā na paribhuñjanti, so ca puggalo ariyānaṃ samaye oññāto hoti hīḷito khīḷito garahito paribhūto acittīkato, bhinnājīvotveva saṅkhaṃ gacchati.

And again, O king, suppose any member of the Order should make a sign with his jaw, or with his eyebrow, or with his finger— that too is a bodily intimation which is wrong. True brethren will not accept an alms so asked for, and he who thus acts is regarded the same way.

Или еще, государь: например, монах делает знаки челюстью, или бровями, или большим пальцем. Это тоже недопустимый намек жестом. Тем, что так выпрошено, арии не станут пользоваться, и человек подобный по условиям ариев устыжен, пристыжен, порицаем, презрен и забвен бывает. «Живёт – себя не блюдёт»,– говорят о таком.

"Katamā kāyaviññatti anavajjā?

‘And which is the bodily intimation which is not wrong?

Допустимый намек жестом вот каков:

Idha bhikkhu kulāni upagantvā sato samāhito sampajāno ṭhānepi aṭṭhānepi yathānusiṭṭhiṃ gantvā ṭhāne tiṭṭhati, dātukāmesu tiṭṭhati, adātukāmesu pakkamati.

If a brother, on going his round for alms, be self-possessed, tranquil, conscious of his acts; if he stand, wherever he may go, in the kind of spot that is lawful; if he stand still where there are people desirous to give, and where they are not so desirous, if he pass on ;—

монах идет к мирянам трезвенный, собранный, памятующий; удобно место или нет, а идет как положено; останавливается в должном месте; хочет кто подать – он останавливается, не хочет подать – мимо проходит.

Ayaṃ kāyaviññatti anavajjā, tāya ca viññāpitaṃ ariyā paribhuñjanti, so ca puggalo ariyānaṃ samaye vaṇṇito hoti thuto pasattho sallekhitācāro, parisuddhājīvotveva saṅkhaṃ gacchati.

that is a bodily intimation which is not wrong. Of an alms so stood for the true members of the Order will partake; and the individual who thus asks is, in the religion of the Noble Ones, praised, thought highly of, esteemed, and reckoned among those whose behaviour is without guile, whose mode of livelihood is pure.

Это допустимый намек жестом. Тем, что так указано, арии могут воспользоваться, и человек подобный по условиям ариев одобрен, похвален, прославлен бывает. «Безукоризнен в обращении, правильно себя блюдёт»,– говорят о таком.

Bhāsitampetaṃ, mahārāja, bhagavatā devātidevena –

For thus has it been said by the Blessed One, the god over all gods:

Ведь есть, государь, изречение Блаженного, бога богов:

"Katamā vacīviññatti sāvajjā?

‘Which is the verbal intimation which is wrong?

Недопустимый намек словом вот каков:

Idha, mahārāja, bhikkhu vācāya bahuvidhaṃ viññāpeti cīvarapiṇḍapātasenāsanagilānappaccayabhesajjaparikkhāraṃ, ayaṃ vacīviññatti sāvajjā, tāya ca viññāpitaṃ ariyā na paribhuñjanti, so ca puggalo ariyānaṃ samaye oññāto hoti hīḷito khīḷito garahito paribhūto acittīkato, bhinnājīvotveva saṅkhaṃ gacchati.

In case, O king, a brother intimate his wish for a number of things, requisites of a member of the Order—robes and bowls and bedding and medicine for the sick—that is a verbal intimation which is wrong. Things so asked for the true members of the Order (Ariyā) will not accept; and in the religion of the Noble Ones the individual who acts thus is despised, looked down upon, not respected, held blameworthy, disregarded, not well thought of—reckoned rather as one who has broken his (vows as to) means of livelihood.

например, государь, монах по-всякому объясняет на словах, что ему нужно: одежду, пропитание, приют, лекарства на случай болезни. Это недопустимый намек словом. Тем, что так выпрошено, арии не станут пользоваться, и человек подобный по условиям ариев устыжен, пристыжен, порицаем, презрен и забвен бывает. «Живёт – себя не блюдёт»,– говорят о таком.

"Puna caparaṃ, mahārāja, idhekacco bhikkhu paresaṃ sāvento evaṃ bhaṇati 'iminā me attho'ti, tāya ca vācāya paresaṃ sāvitāya tassa lābho uppajjati, ayampi vacīviññatti sāvajjā, tāya ca viññāpitaṃ ariyā na paribhuñjanti, so ca puggalo ariyānaṃ samaye oññāto hoti hīḷito khīḷito garahito paribhūto acittīkato, bhinnājīvotveva saṅkhaṃ gacchati.

And again, O king, in case a brother should, in the hearing of others, speak thus: “I am in want of such and such a thing;” and in consequence of that saying being heard by the others he should then get that thing—that too is a verbal intimation which is wrong. True members of the Order will not use a thing so obtained, and he who acts thus is regarded like the last.

Или еще, государь: например, монах говорит так, чтобы другие услышали: «Надо бы мне вот то-то», и, благодаря тому что другие слышали, он это получает. Это тоже недопустимый намек словом. Тем, что так выпрошено, арии не станут пользоваться, и человек подобный по условиям ариев устыжен, пристыжен, порицаем, презрен и забвен бывает. «Живёт – себя не блюдёт»,– говорят, о таком.

"Puna caparaṃ, mahārāja, idhekacco bhikkhu vacīvipphārena parisāya sāveti 'evañca evañca bhikkhūnaṃ dātabba'nti, tañca te vacanaṃ sutvā parikittitaṃ abhiharanti, ayampi vacīviññatti sāvajjā, tāya ca viññāpitaṃ ariyā na paribhuñjanti, so ca puggalo ariyānaṃ samaye oññāto hoti hīḷito khīḷito garahito paribhūto acittīkato, bhinnājīvotveva saṅkhaṃ gacchati.

And again, O king, in case a brother, dilating in his talk, give the people about him to understand: “Thus and thus should gifts be given to the Bhikkhus,” and in case they, on hearing that saying, should bring forth from their store anything so referred to—that too is a verbal intimation which is wrong. True members of the Order will not use a thing so obtained, and he who acts thus is regarded like the last.

Или еще, государь: например, монах посреди собрания во весь голос говорит: «Так-то и так-то следует приносить дары монахам». Слыша такие речи, люди приносят то, о чем говорилось. Это тоже недопустимый намек словом. Тем, что так выпрошено, арии не «станут пользоваться, и человек подобный по условиям ариев устыжен, пристыжен, порицаем, презрен и забвен бывает. «Живёт – себя не блюдёт»,– говорят о таком.

"Nanu, mahārāja, theropi sāriputto atthaṅgate sūriye rattibhāge gilāno samāno therena mahāmoggallānena bhesajjaṃ pucchīyamāno vācaṃ bhindi, tassa tena vacībhedena bhesajjaṃ uppajji.

For when Sāriputta, the Elder, O king, being ill in the night-time, after the sun had set, and being questioned by Moggallāna, the Elder, as to what medicine would do him good, broke silence; and through that breach of silence obtained the medicine—

Известен случай с тхерой Шарипутрой, государь: заболев ночью, после захода солнца, он прервал молчание и ответил тхере Маудгальяяне на вопрос о лекарстве; поэтому нужное лекарство ему доставили.

Atha thero sāriputto 'vacībhedena me imaṃ bhesajjaṃ uppannaṃ, mā me ājīvo bhijjī'ti ājīvabhedabhayā taṃ bhesajjaṃ pajahi na upajīvi.

did not Sāriputta then, saying to himself: “This medicine has come through breach of silence; let not my (adherence to the rules regarding) livelihood be broken,” reject that medicine, and use it not?

И все же тхера Шарипутра не взял лекарства, отказался от него, опасаясь уронить себя: «Ведь я молчание прервал, вот почему мне досталось лекарство. Ну нет, я должен себя соблюсти».

Evampi vacīviññatti sāvajjā, tāya ca viññāpitaṃ ariyā na paribhuñjanti.

So that too is a verbal intimation which is wrong.

Это тоже был бы недопустимый намек словом,

So ca puggalo ariyānaṃ samaye oññāto hoti hīḷito khīḷito garahito paribhūto acittīkato, bhinnājīvotveva saṅkhaṃ gacchati.

True members of the Order will not use a thing so obtained, and he who acts thus is regarded like the last.

и человек подобный по условиям ариев устыжен, пристыжен, порицаем, презрен и забвен бывает. «Живёт – себя не блюдёт»,– говорят о таком.

"Katamā vacīviññatti anavajjā?

‘And what is the verbal intimation which is right?

А допустимый намек словом вот каков:

Idha, mahārāja, bhikkhu sati paccaye bhesajjaṃ viññāpeti ñātipavāritesu kulesu, ayaṃ vacīviññatti anavajjā, tāya ca viññāpitaṃ ariyā paribhuñjanti, so ca puggalo ariyānaṃ samaye vaṇṇito hoti thomito pasattho, parisuddhājīvotveva saṅkhaṃ gacchati, anumato tathāgatehi arahantehi sammāsambuddhehi.

Suppose a brother, O king, when there is necessity for it, should intimate among families either related to him, or which had invited him to spend the season of Was with him, that he is in want of medicines—this is a verbal intimation which is not wrong. True members of the Order will partake of things so asked for; and the individual who acts thus is, in the religion of the Noble Ones, praised, thought highly of, esteemed, reckoned among those whose mode of livelihood is pure, approved of the Tathāgatas, the Arahats, the Supreme Buddhas.

притом что остальное необходимое ему есть, монах сообщает своим мирским родственникам или семье, при которой он проводит время дождей, что ему надобно лекарство. Это допустимый намек словом. Тем, что так указано, арии могут воспользоваться, и человек подобный по условиям ариев одобрен, похвален, прославлен бывает. «Безукоризнен в обращении, правильно себя блюдёт»,– говорят о таком. Это разрешено татхагатами, святыми, истинновсепросветленными651.

"Yaṃ pana, mahārāja, tathāgato kasibhāradvājassa brāhmaṇassa bhojanaṃ pajahi [pajahati (ka.)], taṃ āveṭhanaviniveṭhanakaḍḍhananiggahappaṭikammena nibbatti, tasmā tathāgato taṃ piṇḍapātaṃ paṭikkhipi na upajīvī"ti.

And the alms that the Tathāgata, O king, refused to accept of Kasī-Bhāradvāja, the Brahman, that was presented for the sake of testing him with an intricate puzzle which he would have to unwind, for the sake of pulling him away, of convicting him of error, of making him acknowledge himself in the wrong. Therefore was it that the Tathāgata refused that alms, and would not partake thereof.’

Угощение же брахмана-пахаря Бхарадваджи Татхагата потому отверг, что оно было предложено после запутывания, выпутывания, следствий, опровержений, встречных ходов652. Поэтому Татхагата не принял, не взял этого подношения.

"Sabbakālaṃ, bhante nāgasena, tathāgate bhuñjamāne devatā dibbaṃ ojaṃ patte ākiranti, udāhu 'sūkaramaddave ca madhupāyāse cā'ti dvīsu yeva piṇḍapātesu ākiriṃsū"ti?

‘Nāgasena, was it always, whenever the Tathāgata was eating, that the gods infused the Sap of Life from heaven into the contents of his bowl, or was it only into those two dishes—the tender boar’s flesh, and the rice porridge boiled in milk—that they infused it?

– Почтенный Нагасена, верно ли, что всегда, когда Блаженный ел, боги кропили его пищу небесным питательным соком? Или они кропили ее только дважды: когда он ел блюдо из свинины и рисовую кашу на молоке с медом?

"Sabbakālaṃ, mahārāja, tathāgate bhuñjamāne devatā dibbaṃ ojaṃ gahetvā upatiṭṭhitvā uddhaṭuddhaṭe ālope ākiranti.

‘Whenever he was eating, O king, and into each morsel of food as he picked it up—

Всегда, когда Блаженный ел, государь, боги бывали рядом и каждую пригоршню окропляли небесным питательным соком.

"Yathā, mahārāja, rañño sūdo rañño bhuñjantassa sūpaṃ gahetvā upatiṭṭhitvā kabaḷe kabaḷe sūpaṃ ākirati, evameva kho, mahārāja, sabbakālaṃ tathāgate bhuñjamāne devatā dibbaṃ ojaṃ gahetvā upatiṭṭhitvā uddhaṭuddhaṭe ālope dibbaṃ ojaṃ ākiranti.

just as the royal cook takes the sauce and pours it over each morsel in the dish while the king is partaking of it.

Как царский повар, государь, стоит во время трапезы рядом с царем, держа в руках сосуд с подливой, и поливает ею каждый кусок, вот точно так же, государь, всегда, когда Блаженный ел, боги бывали рядом и каждую пригоршню окропляли небесным питательным соком.

Verañjāyampi, mahārāja, tathāgatassa sukkhayavapulake [sukkhayavamūlake (ka.)] bhuñjamānassa devatā dibbena ojena temayitvā temayitvā upasaṃhariṃsu, tena tathāgatassa kāyo upacito ahosī"ti.

And so at Verañjā, when the Tathāgata was eating the cakes made of dried barley, the gods moistened each one with the Sap of Life, as they placed it near him. And thus was the body of the Tathāgata fully refreshed.’

Так и в Верандже, государь, когда Блаженный ел сухие ячменные зерна, боги каждую пригоршню смачивали небесным питательным соком, поэтому желудок Блаженного смог их усвоить653.

"Lābhā vata, bhante nāgasena, tāsaṃ devatānaṃ, yā tathāgatassa sarīrappaṭijaggane satataṃ samitaṃ ussukkamāpannā.

‘Great indeed was the good fortune, Nāgasena, of those gods that they were ever and always so zealous in their care for the body of the Tathāgata!

– Повезло, почтенный Нагасена, тем богам: они постоянно, непрестанно заботились о телесных нуждах Блаженного.

Sādhu, bhante nāgasena, evametaṃ tathā sampaṭicchāmī"ti.

Very good, Nāgasena! That is so, and I accept it as you say.’

Отлично почтенный Нагасена. Да, это так, я с этим согласен.

10."Bhante nāgasena, tumhe bhaṇatha 'tathāgatena catūhi ca asaṅkhyeyyehi kappānaṃ satasahassena ca etthantare sabbaññutañāṇaṃ paripācitaṃ mahato janakāyassa samuddharaṇāyā'ti.

King Milinda said: “Revered Nāgasena, you say: “The Tathāgata, through four incalculables and a hundred thousand aeons, brought his omniscient knowledge to perfection for the sake of pulling out great masses of people from saṃsāra.’

‘Venerable Nāgasena, your people say: “The Tathāgata gradually, through millions of years, through aeon after aeon, brought his omniscient wisdom to perfection for the sake of the salvation of the great masses of the people.”

Почтенный Нагасена, вы утверждаете: «Татхагата за четыре несчетности кальп и еще сотню тысяч кальп взрастил свое всеведущее знание, чтобы вызволить654 великое множество людей»655.

Puna ca 'sabbaññutaṃ pattassa appossukkatāya cittaṃ nami, no dhammadesanāyā'ti.

But on the other hand you say: “Just after he attained to omniscience, his mind inclined to little effort and not to teach the Dhamma.’124

‘But on the other hand (they say): “Just after he had attained to omniscience his heart inclined, not to the proclamation of the Truth, but to rest in peace.”

И еще: «Обретя всеведение, он был склонен к бездеятельности, а не к проповеди Учения»656.

"Yathā nāma, bhante nāgasena, issāso vā issāsantevāsī vā bahuke divase saṅgāmatthāya upāsanaṃ sikkhitvā sampatte mahāyuddhe osakkeyya, evameva kho, bhante nāgasena, tathāgatena catūhi ca asaṅkhyeyyehi kappānaṃ satasahassena ca etthantare sabbaññutañāṇaṃ paripācetvā mahato janakāyassa samuddharaṇāya sabbaññutaṃ pattena dhammadesanāya osakkitaṃ.

As, revered Nāgasena, an archer or his pupil who had trained for many days in practice for the sake of fighting might hesitate when the day of the great battle had come,

‘So that, Nāgasena, just as if an archer, or an archer’s pupil, who had practised archery for many days with the object of fighting, should, when the day of the great battle had come, draw back—just so did the Tathāgata, who through countless ages had gradually matured his omniscience for the sake of bringing safe to the shore (of salvation) the great masses of the people, turn back, on the day when that omniscience had been reached, from proclaiming the Truth.

Словно бы стрелок из лука или ученик стрелка, о почтенный Нагасена, много дней прилежно учился бы владеть оружием, битвы бы дождался – и тут оплошал; вот так же точно, почтенный Нагасена, и Татхагата за четыре несчетности кальп и еще сотню тысяч кальп взрастил свое всеведущее знание, чтобы вызволить великое множество людей, обрел всеведение, а с проповедью Учения оплошал.

"Yathā vā pana, bhante nāgasena, mallo vā mallantevāsī vā bahuke divase nibbuddhaṃ sikkhitvā sampatte mallayuddhe osakkeyya, evameva kho, bhante nāgasena, tathāgatena catūhi ca asaṅkhyeyyehi kappānaṃ satasahassena ca etthantare sabbaññutañāṇaṃ paripācetvā mahato janakāyassa samuddharaṇāya sabbaññutaṃ pattena dhammadesanāya osakkitaṃ.

or as a wrestler or his pupil who had trained for many days in wrestling might hesitate when the day of the wrestling match had come, even so the Tathāgata, through four incalculables and a hundred thousand aeons, brought his omniscient knowledge to perfection for the sake of pulling out great masses of people from saṃsāra, yet, when he had attained to omniscience, he hesitated to teach the Dhamma.

just as if a wrestler who through many days had practised wrestling should, when the day of the wrestling match had come, draw back—just so did the Tathāgata, who through countless ages had gradually matured his omniscience for the sake of bringing safe to the shore (of salvation) the great masses of the people, turn back, on the day when that omniscience had been reached, from proclaiming the Truth.

Словно бы борец или ученик борца, о почтенный Нагасена, много дней усердно упражнялся бы, дождался бы настоящей борьбы – и тут оплошал; вот точно так же, почтенный Нагасена, и Татхагата за четыре несчетности кальп и еще сотню тысяч кальп взрастил свое всеведущее знание, чтобы вызволить великое множество людей, обрел всеведение, а с проповедью Учения оплошал.

"Kiṃ nu kho, bhante nāgasena, tathāgatena bhayā osakkitaṃ, udāhu apākaṭatāya osakkitaṃ, udāhu dubbalatāya osakkitaṃ, udāhu asabbaññutāya osakkitaṃ, kiṃ tattha kāraṇaṃ, iṅgha me tvaṃ kāraṇaṃ brūhi kaṅkhāvitaraṇāya.

Now, revered Nāgasena, was it because of fear that the Tathāgata hesitated, or was it because of unclarity, or was it from weakness, or was it because he had not, after all, attained to omniscience? What was the reason for that? Please tell me the reason so as to remove my doubts.

‘Now was it from fear, Nāgasena, that the Tathāgata drew back, or was it from inability to preach, or was it from weakness, or was it because he had not, after all, attained to omniscience? What was the reason of this? Tell me, I pray, the reason, that my doubts may be removed.

Что же, почтенный Нагасена, Татхагата от страха оплошал? Из-за неизвестности оплошал? От бессилия оплошал? Всеведением не обладая, оплошал? В чем причина здесь? Назови же мне причину, избавь меня от сомнений.

Yadi, bhante nāgasena, tathāgatena catūhi ca asaṅkhyeyyehi kappānaṃ satasahassena ca etthantare sabbaññutañāṇaṃ paripācitaṃ mahato janakāyassa samuddharaṇāya, tena hi 'sabbaññutaṃ pattassa appossukkatāya cittaṃ nami, no dhammadesanāyā'ti yaṃ vacanaṃ, taṃ micchā.

For if for so long a time he had perfected his knowledge for the sake of pulling out great masses of people from saṃsāra, then the statement that he hesitated to teach Dhamma must be wrong.

For if for so long a time he had perfected his wisdom with the object of saving the people, then the statement that he hesitated to announce the Truth must be wrong.

Если, почтенный Нагасена, «Татхагата за четыре несчетности кальп и еще сотню тысяч кальп взрастил свое всеведущее знание, чтобы вызволить великое множество людей», то ложны слова, будто «обретя всеведение, он был склонен к бездеятельности, а не к проповеди Учения».

Yadi sabbaññutaṃ pattassa appossukkatāya cittaṃ nami no dhammadesanāya, tena hi 'tathāgatena catūhi ca asaṅkhyeyyeti kappānaṃ satasahassena ca etthantare sabbaññutañāṇaṃ paripācitaṃ mahato janakāyassa samuddharaṇāyā'ti tampi vacanaṃ micchā.

But if that is true, the other statement must be false.

But if that be true, then the other statement must be false.

Если же, обретя всеведение, он был склонен к бездеятельности, а не к проповеди Учения, то ложны слова, будто «Татхагата за четыре несчетности кальп и еще сотню тысяч кальп взрастил свое всеведущее знание, чтобы вызволить, великое множество людей».

Ayampi ubhato koṭiko pañho gambhīro dunnibbeṭho tavānuppatto, so tayā nibbāhitabbo"ti.

This too is a double-pronged question, deep, difficult to penetrate; it is put to you; it is for you to solve.”

This too is a double-edged problem, now put to you—a problem profound, a knot hard to unravel—which you have to solve.’

Вот еще вопрос обоюдоострый. Тебе он поставлен, тебе его и решать.

"Paripācitañca, mahārāja, tathāgatena catūhi ca asaṅkhyeyyehi kappānaṃ satasahassena ca etthantare sabbaññutañāṇaṃ mahato janakāyassa samuddharaṇāya, pattasabbaññutassa ca appossukkatāya cittaṃ nami, no dhammadesanāya.

“The statements in both the passages you quote, sire, are correct. But when the Tathāgata attained to omniscience his mind inclined to little effort and not to teach the Dhamma

‘The statements in both the passages you quote, O king, are correct.

– Действительно, государь, Татхагата за четыре несчетности кальп и еще за сотню тысяч кальп взрастил свое всеведущее знание, чтобы вызволить великое множество людей. А обретя всеведение, он действительно был склонен к бездеятельности, а не к проповеди Учения.

Tañca pana dhammassa gambhīranipuṇaduddasaduranubodhasukhumaduppaṭivedhataṃ sattānañca ālayārāmataṃ sakkāyadiṭṭhiyā daḷhasuggahitatañca disvā 'kiṃ nu kho, kathaṃ nu kho'ti appossukkatāya cittaṃ nami, no dhammadesanāya, sattānaṃ paṭivedhacintanamānasaṃ yevetaṃ.

because he saw how difficult it was for beings who were delighting in sensual pleasures and tightly grasping the false view of self to penetrate the Dhamma that is deep, subtle, difficult to see, difficult to understand and exquisite. So he wavered at the thought: “Whom shall I teach? What shall I teach? ’ Precisely his intention was that the Dhamma should be penetrated by beings.

But that his heart inclined, not to the preaching of the truth, but to inaction, was because he saw, on the one hand, how profound and abstruse was the Doctrine, how hard to grasp and understand, how subtle, how difficult to penetrate into; and, on the other, how devoted beings are to the satisfaction of their lusts, how firmly possessed by false notions of Individualism. And so (he wavered) at the thought: “Whom shall I teach? And how can I teach him? "—his mind being directed to the idea of the powers of penetration which beings possessed.

Он видел, что Учение это глубокое, искусное, трудноусмотримое, труднообъяснимое, утонченное, труднопостижимое, а людям уютно среди удовольствий и они крепко вцепились в мнения о самости657, и подумал: «Что же делать, как же быть? » – и был склонен к бездеятельности, а не к проповеди Учения. Это было раздумьем: как же пробиться к сердцам людей?

"Yathā, mahārāja, bhisakko sallakatto anekabyādhiparipīḷitaṃ naraṃ upasaṅkamitvā evaṃ cintayati 'kena nu kho upakkamena katamena vā bhesajjena imassa byādhi vūpasameyyā'ti, evameva kho, mahārāja, tathāgatassa sabbakilesabyādhiparipīḷitaṃ janaṃ dhammassa ca gambhīranipuṇaduddasaduranubodhasukhumaduppaṭivedhataṃ disvā 'kiṃ nu kho, kathaṃ nu kho'ti appossukkatāya cittaṃ nami, no dhammadesanāya, sattānaṃ paṭivedhacintanamānasaṃ yevetaṃ.

“As, sire, a physician on approaching a man who is suffering from all kinds of diseases considers thus: “By what means or by what medicine can I allay his disease? ’, even so, sire, the Tathāgata having seen people suffering from all the diseases of the defilements and how difficult it was for them to penetrate the Dhamma that is deep, subtle, difficult to see, difficult to understand and exquisite, wavered at the thought: “Whom shall I teach? What shall I teach? ’ Precisely his intention was that the Dhamma should be penetrated by beings.

‘Just, O king, as an able physician, when called in to a patient suffering from a complication of diseases, might reflect: “What can be the treatment, what the drug, by which this man’s sickness can be allayed? "—just so, O king, when the Tathāgata called to mind how afflicted were the people by all the kinds of malady which arise from sin, and how profound and abstruse was the Doctrine, how subtle, and how difficult to grasp, then at the thought: “Whom can I teach? And how shall I teach him?” did his heart incline rather to inaction than to preaching— his mind being directed to the powers of penetration which beings possessed.

Скажем, государь, врач-исцелитель берется лечить человека, мучимого многими недугами, и раздумывает: «Как подступиться, каким лекарством излечить его болезнь? » Вот точно так же, государь, Татхагата видел, что люди мучимы всяческими недугами-аффектами, что Учение его глубокое, искусное, труднообъяснимое, трудноусмотримое, утонченное, труднопостижимое, и подумал: «Ну что же делать, как же быть? » – и был склонен к бездеятельности, а не к проповеди Учения. Это было раздумьем: как же пробиться к сердцам, людей?

"Yathā, mahārāja, rañño khattiyassa muddhāvasittassa dovārikaanīkaṭṭhapārisajjanegamabhaṭabala [balattha (sī. pī.)] amaccarājaññarājūpajīvine jane disvā evaṃ cittamuppajjeyya 'kiṃ nu kho, kathaṃ nu kho ime saṅgaṇhissāmī'ti, evameva kho, mahārāja, tathāgatassa dhammassa gambhīranipuṇaduddasaduranubodhasukhumaduppaṭivedhataṃ sattānañca ālayārāmataṃ sakkāyadiṭṭhiyā daḷhasuggahitatañca disvā 'kiṃ nu kho, kathaṃ nu kho'ti appossukkatāya cittaṃ nami, no dhammadesanāya, sattānaṃ paṭivedhacintanamānasaṃ yevetaṃ.

‘And just, O king, as a king, of royal blood, an anointed monarch, when he calls to mind the many people who gain their livelihood in dependence on the king—the sentries and the body-guard, the retinue of courtiers, the trading folk, the soldiers and the royal messengers, the ministers and the nobles —might be exercised at the thought: “How now, in what way, shall I be able to conciliate them all? "—just so when the Tathāgata called to mind how profound and abstruse was the Doctrine, how subtle, and how difficult to grasp, and how devoted beings were to the satisfaction of their lusts, how firmly possessed by false notions of Individualism, then at the thought: “Whom shall I teach? And how shall I teach him?” did his heart incline rather to inaction than to preaching—his mind being directed to the powers of penetration which beings possessed.

Или, скажем, государь, смотрит царь-кшатрий, помазанный на престол, на своих часовых, привратников, членов собрания, горожан, наемных слуг, солдат, советников, кшатриев, зависимых от царя людей и думает: «Как же мне быть, что же делать, чтобы сплотить их? » Вот точно так же, государь, Татхагата видел, что Учение это глубокое, искусное, трудноусмотримое, труднообъяснимое, утонченное, труднопостижимое, а что людям уютно среди удовольствий и они крепко вцепились в мнения о самости, и подумал: «Ну что же делать, как же быть? » – и был склонен к бездеятельности, а не к проповеди Учения. Это было раздумьем: как же пробиться к сердцам людей?

"Api ca, mahārāja, sabbesaṃ tathāgatānaṃ dhammatā esā, yaṃ brahmunā āyācitā dhammaṃ desenti.

“Moreover, sire, this is an inherent necessity in all Tathāgatas, that they should teach the Dhamma at the request of Brahmā.

‘And this, too, is an inherent necessity in all Tathāgatas that it should be on the request of Brahmā that they should proclaim the Dhamma.

К тому же, государь, таков закон у всех татхагат: они начинают проповедь, когда их просит Брахма.

Tattha pana kiṃ kāraṇaṃ?

What is the reason for this?

And what is the reason for that?

Причина же этому вот какая:

Ye tena samayena manussā tāpasaparibbājakā samaṇabrāhmaṇā, sabbete brahmadevatā honti brahmagarukā brahmaparāyaṇā, tasmā tassa balavato yasavato ñātassa paññātassa uttarassa accuggatassa onamanena sadevako loko onamissati okappessati adhimuccissatīti iminā ca, mahārāja, kāraṇena tathāgatā brahmunā āyācitā dhammaṃ desenti.

At that time all these people—ascetics and wanderers, recluses and brahmins—were worshippers of Brahmā, reverencing him and relying on him. Therefore at the thought: “The world with the devas will bow down to the Dhamma, feel confidence and faith in it because that one who is so powerful, famed, well known, renowned, high and lofty bows down to it,’ Tathāgatas teach Dhamma at the request of Brahmā.

All men in those times, with the ascetics and the monks, the wandering teachers and the Brahmans, were worshippers of Brahmā, reverers of Brahmā, placed their reliance on Brahmā. And therefore, at the thought: “When so powerful and glorious, so famous and renowned, so high and mighty a one has shown himself inclined (to the Dhamma), then will the whole world of gods and men become inclined to it, hold it fitting, have faith in it"—on this ground, O king, the Tathāgatas preached the Dhamma when requested to do so by Brahmā.

в те времена все бродячие подвижники, все шраманы и брахманы поклонялись Брахме, почитали Брахму, преданны были Брахме. И уж если сам он, сильный, славный, известный, прославленный, великий, возвышенный, если он поклонится, то и весь мир с богами прислушается, поклонится, удостоверится. Вот по такой причине, государь, татхагаты начинают проповедь, когда их просит Брахма.

"Yathā, mahārāja, koci rājā vā rājamahāmatto vā yassa onamati apacitiṃ karoti, balavatarassa tassa onamanena avasesā janatā onamati apacitiṃ karoti, evameva kho, mahārāja, brahme onamite tathāgatānaṃ sadevako loko onamissati, pūjitapūjako mahārāja, loko, tasmā so brahmā sabbesaṃ tathāgatānaṃ āyācati dhammadesanāya, tena ca kāraṇena tathāgatā brahmunā āyācitā dhammaṃ desentī"ti.

As, sire, that which some king or king’s chief minister bows down to or reverences, that will the rest of the people bow down to and reverence because one who is very powerful has bowed down to it, even so, sire, as Brahmā bows down to Tathāgatas, so will the world and devas bow down to them. The world, sire, honours what is honoured. Therefore Brahmā requests all Tathāgatas to teach Dhamma, and for this reason Tathāgatas teach Dhamma at the request of Brahmā.”

For just, O king, as what a sovran or a minister of state shows homage to, or offers worship to, that will the rest of mankind, on The ground of the homage of so powerful a personage, show homage to and worship—just so, O king, when Brahmā had paid homage to the Tathāgatas, so would the whole world of gods and men. For the world, O king, is a reverer of what is revered. And that is why Brahmā asks of all Tathāgatas that they should make known the Doctrine, and why, on so being asked, they make it known.’

Скажем, государь, если царь или сановник царя кому-то поклонится и выкажет почтение, то и прочие люди поклонятся и выкажут почтение, раз уж тот, кто сильнее их, склонился. Вот точно так же, государь, если Брахма склонится, то и весь мир с богами склонится. Кому поклонились – тому и мир поклонится, поэтому всех татхагат начать проповедь побуждает Брахма, поэтому татхагаты начинают проповедовать, когда их просит Брахма658.

"Sādhu, bhante nāgasena, sunibbeṭhito pañho, atibhadrakaṃ veyyākaraṇaṃ, evametaṃ tathā sampaṭicchāmī"ti.

“It is good, revered Nāgasena, well unravelled is the question; the explanation was very learned. So it is, therefore do I accept it.”

‘Very good, Nāgasena! the puzzle has been well unravelled, most able has been your exposition. That is so, and I accept it as you say.’

– Отлично, почтенный Нагасена. Поистине распутан вопрос. Великолепное разъяснение. Да, это так, я с этим согласен.

11."Bhante, nāgasena, bhāsitampetaṃ bhagavatā –

‘Venerable Nāgasena, this too has been said by the Blessed One:

– Почтенный Нагасена, есть изречение Блаженного:

Комментарий оставлен 04.07.2018 18:40 пользователем khantibalo в переводе А.П. этот вопрос относится к следующей главе
Все комментарии (1)

"Puna ca bhaṇitaṃ 'iti kho, bhikkhave, āḷāro kālāmo ācariyo me samāno antevāsiṃ maṃ samānaṃ attanā samasamaṃ ṭhapesi, uḷārāya ca maṃ pūjāya pūjesī'ti.

‘But on the other hand he said: “Thus then, O brethren, Āḷāra Kālāma, when he was my teacher and I was his pupil, placed me on an equality with himself, and honoured me with exceeding great honour.”

И еще сказано: «И вот, монахи, хоть Арада Калама был мне учитель, а я был ему ученик, он признал меня равным себе и высшею почестью почтил»660.

Yadi, bhante nāgasena, tathāgatena bhaṇitaṃ 'na me ācariyo atthi, sadiso me na vijjati.

‘Now if the former of these statements be right, then the second must be wrong.

Если, почтенный Нагасена, Татхагата сказал: «Нет у меня учителя, и не найти мне равного»,

Sadevakasmiṃ lokasmiṃ, natthi me paṭipuggalo'ti, tena hi 'iti kho, bhikkhave, āḷāro kālāmo ācariyo me samāno antevāsiṃ maṃ samānaṃ attanā samasamaṃ ṭhapesī'ti yaṃ vacanaṃ, taṃ micchā.

то ложны слова: «И вот, монахи, хоть Арада Калама был мне учитель, а я был ему ученик, он признал меня равным себе и высшею почестью почтил».

Yadi tathāgatena bhaṇitaṃ 'iti kho, bhikkhave, āḷāro kālāmo ācariyo me samāno antevāsiṃ maṃ samānaṃ attanā samasamaṃ ṭhapesī'ti, tena hi 'na me ācariyo atthi, sadiso me na vijjati.

But if the second be right, then the first must be wrong.

Если же Татхагата сказал: «И вот, монахи, хоть Арада Калама был мне учитель, а я был ему ученик, он признал меня равным себе и высшею почестью почтил»,

Sadevakasmiṃ lokasmiṃ, natthi me paṭipuggalo'ti tampi vacanaṃ micchā.

то тогда ложны слова: «Нет у меня учителя, и не найти мне равного».

Ayampi ubhato koṭiko pañho tavānuppatto, so tayā nibbāhitabbo"ti.

This too is a double-edged problem, now put to you, which you have to solve.’

Вот еще вопрос обоюдоострый. Тебе он поставлен, тебе его и решать.

"Bhāsitampetaṃ, mahārāja, tathāgatena 'na me ācariyo atthi, sadiso me na vijjati.

‘Both the quotations you have made, O king, are accurate.

– Есть, государь, изречение Блаженного: «Нет у меня учителя, и не найти мне равного, Ни из людей, ни из богов со мной тягаться некому».

Sadevakasmiṃ lokasmiṃ, natthi me paṭipuggalo'ti, bhaṇitañca 'iti kho, bhikkhave, āḷāro kālāmo ācariyo me samāno antevāsiṃ maṃ samānaṃ attanā samasamaṃ ṭhapesi, uḷārāya ca maṃ pūjāya pūjesī'ti.

И сказано также: «И вот, монахи, хоть Арада Калама был мне учитель, а я был ему ученик, он признал меня равным себе и высшею почестью почтил».

"Tañca pana vacanaṃ pubbeva sambodhā anabhisambuddhassa bodhisattasseva sato ācariyabhāvaṃ sandhāya bhāsitaṃ.

But when he spoke of Āḷāra Kālāma as his teacher, that was a statement made with reference to the fact of his having been his teacher while he (Gotama) was still a Bodisat and before he had attained to insight and to Buddhahood;

Но в этих словах сказано, что учитель был до просветления, у не достигшего еще просветления бодхисаттвы.

'Pañcime, mahārāja, pubbeva sambodhā anabhisambuddhassa bodhisattassa sato ācariyā, yehi anusiṭṭho bodhisatto tattha tattha divasaṃ vītināmesi.

and there were five such teachers, O king, under whose tuition the Bodisat spent his time in various places—his teachers when he was still a Bodisat, before he had attained to insight and to Buddhahood.

До просветления, у не достигшего еще просветления бодхисаттвы учители были пять раз. С каждым из них бодхисаттва проводил дни, учась у них.

Katame pañca?

And who were these five?

Вот эти учители:

Ye te, mahārāja, aṭṭha brāhmaṇā jātamatte bodhisatte lakkhaṇāni pariggaṇhiṃsu, seyyathīdaṃ, rāmo dhajo lakkhaṇo mantī yañño suyāmo subhojo sudattoti.

‘Those eight Brahmans who, just after the birth of the Bodisat, took note of the marks on his body— Rāma, and Dhaja, and Lakkhaṇa, and Mantī, and Yañña, and Suyāma, and Subhoja, and Sudatta —

во-первых, учителями были те восемь брахманов, что распознали телесные признаки новорожденного бодхисаттвы: Рама, Дхваджа, Лакшана, Мантрин, Яджня, Суяма, Субходжа, Судатта661.

Te tassa sotthiṃ pavedayitvā rakkhākammaṃ akaṃsu, te ca paṭhamaṃ ācariyā.

they who then made known his future glory, and marked him out as one to be carefully guarded-these were first his teachers.

Они пожелали ему успеха и охраняли его.

"Puna caparaṃ, mahārāja, bodhisattassa pitā suddhodano rājā yaṃ tena samayena abhijātaṃ udiccajātimantaṃ padakaṃ veyyākaraṇaṃ chaḷaṅgavantaṃ sabbamittaṃ nāma brāhmaṇaṃ upanetvā sovaṇṇena bhiṅgārena [bhiṅkārena (sī. pī.)] udakaṃ oṇojetvā 'imaṃ kumāraṃ sikkhāpehī'ti adāsi, ayaṃ dutiyo ācariyo.

‘And again, O king, the Brahman Sabbamitta of distinguished descent, who was of high lineage in the land of Udicca, a philologist and grammarian, well read in the six Vedaṅgas, whom Suddhodana the king, the Bodisat’s father, sent for, and having poured out the water of dedication from a golden vase, handed over the boy to his charge, to be taught—this was his second teacher.

Затем, государь, отец, бодхисаттвы Шуддходана пригласил тогда с северной стороны662 родовитого, благородного брахмана по имени Сарвамитра663, искушенного в разделении слов, грамматике и шести вспомогательных науках, совершил посвятительное возлияние водою из золотой вазы и препоручил ему бодхисаттву: «Обучи этого мальчика». Это второй учитель.

"Puna caparaṃ, mahārāja, yā sā devatā bodhisattaṃ saṃvejesī, yassā vacanaṃ sutvā bodhisatto saṃviggo ubbiggo tasmiṃ yeva khaṇe nekkhammaṃ nikkhamitvā pabbaji, ayaṃ tatiyo ācariyo.

‘And again, O king, the god who raised the agitation in the Bodisat’s heart, at the sound of whose speech the Bodisat, moved and anxious, that very moment went out from the world in his Great Renunciation—this was his third teacher.

Затем, государь, божество, потрясшее бодхисаттву, услышав чьи слова бодхисаттва был поражен и потрясен и в тот же час отрекся от мира и ушел664: это третий учитель.

"Puna caparaṃ, mahārāja, āḷāro kālāmo ākiñcaññāyatanassa parikammaṃ ācikkhi, ayaṃ catuttho ācariyo.

‘And again, O king, Āḷāra Kālāma—he was his fourth teacher.

Затем Арада Калама, государь: это четвертый учитель.

здесь и далее в оригинале сказано, чему они его научили
Все комментарии (1)

"Puna caparaṃ, mahārāja, udako rāmaputto nevasaññānāsaññāyatanassa parikammaṃ ācikkhi [ācikkhati (ka.)], ayaṃ pañcamo ācariyo.

‘And again, O king, Uddaka the son of Rāma—he was his fifth teacher.

Затем Удрака, сын Рамы665: это пятый учитель.

Ime kho, mahārāja, pubbeva sambodhā anabhisambuddhassa bodhisattassa sato pañca ācariyā.

‘These, O king, are the five who were his teachers when he was still a Bodisat, before he had attained to insight and to Buddhahood.

Вот такие учители, государь, были до просветления, у еще не достигшего просветления бодхисаттвы.

Te ca pana ācariyā lokiye dhamme.

But they were teachers in worldly wisdom.

И все это учители мирского,

Imasmiñca pana, mahārāja, lokuttare dhamme sabbaññutañāṇappaṭivedhāya natthi tathāgatassa anuttaro anusāsako, sayambhū, mahārāja, tathāgato anācariyako, tasmā kāraṇā tathāgatena bhaṇitaṃ 'na me ācariyo atthi, sadiso me na vijjati.

And in this Doctrine that is transcendental, in the penetrating into the wisdom of the omniscient ones—in that there is no one who is above the Tathāgata to teach him. Self-dependent for his knowledge is the Tathāgata, without a master, and that is why it was said by the Tathāgata: “I have no teacher, and the man Equal to me does not exist.

а что касается сверхмирского, что касается проникающего всеведущего знания, то в этом у Татхагаты не было учителя, превосходившего его самого. Татхагата достиг просветления сам, без учителя, государь, посему и сказал Татхагата: «Нет у меня учителя, и не найти мне равного,

Sadevakasmiṃ lokasmiṃ, natthi me paṭipuggalo'ti.

No rival to me can be found In the whole world of gods and men.” ’

Ни из людей, ни из богов со мной тягаться некому».

"Sādhu, bhante nāgasena, evametaṃ tathā sampaṭicchāmī"ti.

‘Very good, Nāgasena! That is so, and I accept it as you say.’

Отлично, почтенный Нагасена. Да, это так, я с этим согласен.